вали котлы.
Приехал и Шеффель. Осмотрел внутренность завода, разметил, что, как и где будет установлено, и весьма одобрительно отозвался о постройке. Леон ходил за ним следом и только причмокивал губами и потирал руки, Бенедя тем временем возился с нанятыми рабочими во дворе, возле машин, разбивая доски и ящики, разматывая веревки и прилаживая деревянные валы и рычаги, чтобы втащить все это куда следует — внутрь здания.
До позднего вечера слышался на новом заводе стук и лязг: это устанавливали и укрепляли машины. В одном месте нужно было проделать отверстие в каменной стене для трубы, в другом — окончательно установить и вмуровать котлы: Шеффель производил обмеры и распоряжался, а Бенедя с рабочими выполнял его распоряжения. Наконец, с наступлением сумерек, все было готово.
Леон и Шеффель остались одни внутри завода. Свет небольших восковых плошек мигал, отражаясь сотнями искр в блестящем котле из полированной меди. В углах поднимались густые клубы мрака, свисали с деревянного голого потолка, словно грозя обрушиться и придавить собою эти слабо мерцающие огоньки.
— Значит, завтра начнете? — спросил в раздумье Леон, обведя глазами это темнеющее пространство, это гнездо, в котором — он ждал — будут высижены и наконец вылупятся его золотые сны.
— Начнем, — ответил Шеффель. — А рабочие готовы?
— Ах да, рабочие, — сказал Леон. — Ну конечно, будут и рабочие. Теперь этого добра в Бориславе хоть отбавляй.
— Гм… только, знаете, — проговорил Шеффель, — наше дело, того… не совсем чистое. Поэтому надо вам позаботиться о нескольких, по крайней мере троих, рабочих, таких, на которых можно полностью положиться, которые не разболтают, не наплетут чего-нибудь. Их следует поместить в главном химическом отделении, там, где, знаете, окончательно вырабатывается церезин. Чтобы другие рабочие думали, что это простой парафин. Позаботьтесь об этом!
— Та-ак, — размышляя Леон, — троих рабочих, на которых можно было бы полностью положиться! Правда ваша, надо поискать. Но только это нелегкая штука — среди этого сброда найти таких рабочих!
Тем временем во дворе завода рабочие собрались вокруг Бенеди. Они ждали Леона, чтобы получить окончательный расчет и поблагодарить его за работу. Луна поднималась на погожем небе, кое-где из-за белой полупрозрачной дымки поблескивали слабым светом золотые звезды. Рабочие сидели на камнях и обрубках бревен и беседовали: глухой шум их голосов улетал в поле и смешивался с серебряным шепотом речки, которая здесь же рядом журчала по камням. Известное дело, разговор шел об одном — о недавном сходе, о рабочей кассе и надеждах на будущее.
— Что правда, то правда, — говорил Бенедя, — чудо совершилось со здешним народом. Когда я месяц назад пришел в Борислав и начал расспрашивать людей, пробовали ли они хоть как-нибудь помочь себе, то все либо головами покачивали, либо смеялись надо мной. А теперь сами видите, как все, старые и молодые, стараются со взносами. Ведь у нас уже сто пятьдесят гульденов в одной только главной кассе!
— Сто пятьдесят гульденов, — медленно повторил один рабочий, — ну и что же. Для одного это была бы поддержка, но для стольких тысяч… много ли это?
— Правда, что немного, — говорил Бенедя, — однако не забывайте, что недели не прошло с тех пор, как начались наши сборы. За месяц, пожалуй, соберется пятьсот.
— Ну с пятьюстами можно начинать то, что вы задумали?
— Гм, надо хорошенько рассчитать и силы и деньги, — сказал Бенедя. — Если считать, что на пропитание одному человеку надо полтора гульдена в неделю, если считать далее, что безработица продлится неделю и нам придется содержать в течение этого срока только одну тысячу человек, то в кассе должно быть для этого самое меньшее полторы тысячи гульденов. Я говорю, самое меньшее, потому что, кроме затрат на пропитание, будут еще и другие расходы.
— Полторы тысячи гульденов! — вскрикнули в один голос рабочие. — Господи милосердный, когда же мы столько соберем? Да за это время половина из нас с голода помрет, а из села десять тысяч новых привалит!
— Что же делать? — сказал грустно Бенедя. — Этому уж, видно, ничем не поможешь. Увеличить взносы нельзя. Хозяева и так урезывают нам плату на каждом шагу, а если дознаются про наши взносы, то еще больше начнут урезывать. Нужно стоять на своем, собирать и терпеть хотя бы еще три месяца!
— Три месяца! Кто знает, что может произойти за три месяца!
Рабочие замолчали, и печаль охватила собравшихся. Бенедя низко опустил голову. Он чувствовал, что нужно ковать железо, пока горячо, что главная сила этих людей — в их порыве и кратковременном пробуждении и что не воспользоваться этим пробуждением — значит выпустить из рук основную пружину дела. Но что оставалось делать? Денег не было, чтобы сейчас же начинать стачку. Приходилось все-таки выжидать.
— А тут еще новое дело, — снова заговорил Бенедя, пробудившись от задумчивости. — Мне придется возвратиться в Дрогобыч.
— В Дрогобыч? Это почему? — раздались голоса.
— Как почему? Здесь моя работа, как видите, окончилась.
— Ищите другую!
— Разве здесь без меня не обойдется? Правда, жалко покидать такое дело, над которым трудился и думал…
— Ну так и не покидайте!
— Верно, что не следовало бы покидать, если бы только была возможность.
Рабочие хорошо чувствовали, и у самого Бенеди не раз просыпалась мысль, что без него все это дело может легко свернуть на неверный путь и оттого вовсе погибнуть. Он чувствовал, что в каждой только что возникшей для новых и непривычных целей организации многое, и очень многое, зависит от руководителя, от его личного влияния и умения. Правда, с другой стороны, он слишком хорошо чувствовал и свое собственное бессилие и был убежден, что не повстречайся он в Бориславе с побратимами, с такими трезво мыслящими людьми, как Матвей и Стасюра, он сам не пришел бы к тому, к чему пришел теперь. Взаимодействие всех частей было здесь очень ярко выражено, но именно поэтому чувствовал Бенедя, что вырваться из этого круга взаимного сотрудничества означало бы повредить каждой части в отдельности и всем в целом. Но опять-таки, что он будет делать здесь, в Бориславе, если не найдется работы для него? Однако судьба готовила ему помощь с той стороны, с какой он ее совсем не ожидал.
Из дверей завода вышел Леон в сопровождении Шеффеля; оба они приблизились к рабочим. Те встали.
— Ну, люди, — громко сказал Леон, — работа наша окончена, и хорошо окончена. Благодарю вас за ваше старание!
— И мы благодарим хозяина за работу! — закричали рабочие. — В добрый час!
— Дай боже, дай боже, — проговорил радостно Леон. — А теперь, сколько кому полагается, чтобы мы расстались по-хорошему?
Началась выплата. Бенедя стоял рядом. Когда выплата окончилась, Леон приблизился к нему.
— А вам, пан мастер, большое, большое спасибо и за работу, и за быстрое окончание, за все. Очень бы мне не хотелось с вами расставаться… А пока за то, что вы мне доставили такую радость, примите от меня вот это на память!
И он сунул в руку Бенеде завернутые в бумажку десять гульденов серебром.
«Вот теперь в нашей кассе будет сто шестьдесят гульденов», — подумал про себя Бенедя, благодаря Леона за подарок.
— И еще прошу вас, — обратился в заключение Леон к Бенеде, — зайдите сейчас же ко мне на квартиру, я должен с вами кое о чем поговорить.
С этими словами Леон и Шеффель ушли, за ними вышли рабочие. Бенедя остался, чтобы запереть все двери и ворота, а затем пошел вслед за Леоном, раздумывая, что бы такое тот мог ему сказать. По дороге он зашел домой, застал там Матвея и сдал для рабочей кассы десять гульденов серебром, которые подарил ему Леон.
— Видите, в чем дело, — начал Леон, когда Бенедя пришел к нему на квартиру. — Вы, я вижу, честный человек и хороший работник, и мне, как я уже говорил, не хотелось бы с вами расставаться. А мне здесь для моего нового завода как раз требуется несколько старательных и честных людей для одной не очень тяжелой работы. Так вот я и хотел вам сказать: не согласитесь ли вы остаться, если вам у меня работать не надоело?
— Но что же это будет за работа? Ведь каменщики уже закончили свое дело?
— Э, нет, дело не в каменщиках, речь идет о нефти, о воске, — ответил Леон.
— Но сумею ли я делать эту работу, если раньше никогда не занимался ею и не знаю, что и как? — спросил Бенедя.
— Э-э-э, что здесь уметь! — сказал Леон. — А простой мужик, рабочий больше умеет? А между тем работает. Здесь нечего уметь: директор покажет вам все. Я же говорю вам, здесь дело не в уменье, а в том, чтобы человек был честный, добросовестный и чтобы, понимаете, чтобы…
Леон замялся, словно в нерешительности.
— Чтобы, — кончил он спустя минуту, — не рассказывал нигде, что и как делается на заводе. Потому что, видите ли, здесь секрет небольшой… мой директор изобрел новый способ производства воска, и я не хотел бы, чтобы это разглашалось.
— Гм, оно действительно… — проговорил Бенедя, не найдясь, что сказать.
— Видите ли, — продолжал Леон, — народ у нас такой бессовестный, чуть что — сейчас перехватят, да и все тут: им прибыль, а мне убыток. Вот я поэтому и хотел бы…
— Однако это трудно будет. Ну, положим, я не скажу ничего никому, но ведь на заводе, кроме меня, рабочих много.
— Ну, не всем обязательно знать и видеть все. На моем заводе все будет делаться так, как на других заводах, и только в одной особой камере будет несколько иначе. Там будет директор, ну, и нужно нескольких рабочих ему в помощь. Итак, могу я на вас надеяться?
— Что ж, — сказал Бенедя, едва скрывая свою радость, — пожалуй. Если только потрафлю, буду работать. Каменщику сейчас все равно нелегко работу найти. Попробую еще и ремесло нефтяника. А в том, что через меня ваш секрет не откроется, будьте уверены.
— Так, так, — сказал, улыбаясь, Леон, — я и сам это знаю, что вы не такой человек. Только, знаете, вот если бы мне еще нескольких, ну хотя бы два-три таких, как вы!.. Вот вы здесь работали, знаете кое-кого из рабочих, может быть, вы лучше смогли бы подобрать таких людей, каких мне нужно? Я в долгу не останусь. И еще! Первое дело, разумеется, плата. Знаете сами, это уже не работа каменщика, такой платы, какая до сих пор была, я не могу вам дать…