Режет небо тихий ножик,
Нож-жик,
Жик-жик!
Мокнет-мокнет словно морж д’
Всякий в это время годье.
На столах моих цветы —
Астры
И левкои,
Я люблю любить цвет их,
Красный —
Темно и ещё какой-то.
Осень-осень,
Осенёк,
Время пред зимою,
Очень-очень
Я промок,
Выпить бы с тобою
Водки перечной глоток
И запеть трубою:
Дождик-дождик,
Дождик —
Дождь.
Перестань ты литься!
Ножик-ножик,
Жик-жик, нож, В небе шевелится!
Непогода
Затучилось,
Закуталось,
Захолодало.
Лишь на краю, на краюшке, пылала
Полоска красная – она одна, синь-порох, мало-мало
Мне лето красное с тобой напоминала.
Измучилось
Оно, взаукалось,
Заголодало.
Я не ропщу,
Я не кричу,
Не плачу, не рыдаю.
Я жить хочу для счастья и на краю родного края.
Я не умру, пока тебя не повидаю.
Я с почтой песни сообщу,
Депешей сердце прикачу,
Чтоб простучало сердце:
друг, не покидаю!
Зима
От мороза скрипит
По дорожке протоптанной
Шаг мой – друг мой, твёрдый и опытный.
Месяц сверху крепит
Ясным светом, сам крохотный,
Словно ноготь любимой мизинца,
На котором заря – мой гостинец.
Ночь, морозец благой,
Глаз луны дорогой
Мутноват (и от счастья мутнеют!).
И, когда через ночь заутреет
И пойдёт, словно юность, заря,
Встану я, изготовлю снаряд,
Песню, когти которой горят,
Песню, сердце которой, как тигр,
Молодой, полный мускульных игр
И готовый врага страшно ранить,
Песню силы страны моей ранней —
Ей всего только 20 годков
В стуке светлых крепчайших подков!
Боляток[86]
Скудное платье,
Бедный платок.
Как ей не плакать —
Взял боляток
Милую дочку,
В свете одну,
Взял в одну ночку,
Взял и согнул.
Два мужичонка
На длинном шесте
В простынке ребёнка
Снесли и средь стен
Угрюмая шутка,
Да так веселей —
Хотя и не жутко,
Да ночь на селе.
Потом закурили,
Повесив замок.
– Ну, хватит, побыли,
Пойдём-ка, браток.
А утром обмыла
Её дочиста,
Душистого мыла
Купила спроста.
И в руку платочек
На что-то дала.
Прощай, мой цветочек,
Недолго цвела.
Подушку оправив,
В гробу-то в плохом,
Зелёную траву
Наклала кругом.
Чтоб было помягче,
Получше там ей,
А то жёсток ящик
Без окон, без дверей.
Сидит неподвижно.
Не камень, а мать.
И плача не слышно,
И слёз не видать.
Сказ о лесе
Дите непорождённое,
Солнышком лужоное,
Месяцем политое,
Мгой сырой повитое,
Дождичком забрызганное,
Пургою овизганное,
Волками овытое,
Синим платом крытое,
– Небушком, голубушком,
Зимой, как полушубушком.
Ныне весь в дыму,
Чёрный весь от мук,
Духоты и гари,
Мучишься в угаре.
Свечками горишь,
Касаться не велишь!
Мы б водой коснулся —
Водички нет вблизи.
Рукой бы дотянулися —
Да пышет от лозы.
Искры, как пчёлы,
Жалят нас огнём,
Душит дым нас чёрный,
Пропадём мы в нём.
Лесушка, батюшка,
Кормилец наш родной,
Весь ты исгорбатишься,
От дыма сединой
Покроешься, скончаешься
И пропадешь из глаз —
Раз с пламенем свенчаешься,
Сгоришь-ко ты дотла.
А пчёлы твои красные
В село к нам залетят,
Они для нас опасные —
Сожгут, изледенят.
И небо наше – дымное
И воздух – одна гарь.
Сходись-ко все, родимые,
Туши лесной пожар!!
Север
Ольха дорогая пред узким балконом
Хаты в деревне, где осень богата
Теплынью, налитой дыханьем полыни,
Последним от лета прощальным поклоном.
А утром на крышах налёты мороза,
Как россыпь платины, как осыпь седая
Зимы затенённой, ещё отдалённой,
Где мрак заседает и вьюга худая.
А ночи, насквозь просиявшие светом.
Не светлые ночи – соколии очи!..
Я чую: и чудные мысли – светисты,
А месяц наш ясный что мыслит при этом?
Всеобщее солнце, для всех дорогое,
В Кремле ты сияешь заботой о мире!
Ни мглище осенней, ни зимище бесстенной
Тебя не затучить по злобе враговой.
И в осень и в зиму живём мы теплынью
Любви и восторга великого дела.
Страна дорогая, великое солнце,
И осень на небе, сияющем синью!
Портрет
Изборождён не бороною,
Не плугом – трактором страстей,
Под бывшей сине-вороною
Волос вершиной – лоб чистей
И краше лба красавца Гёте.
Лицо же грубо и темно,
Топорных рук с клише в газете
Злой оттиск, толстый, как бревно.
Лишь уши зодчий, как Растрелли,
Построив кружевом, – забыл
На голове, достойной тела,
А нос картофелиной вбил.
Спеша, он досутулил спину.
Ни роста не прибавил тут,
Ни мощности он Феба сыну.
Пусть уши антикой цветут!
Крадясь, выкрадывает старость
Волос слепительную синь,
А мозга солнечная ярость
Всё кружит сердце, Фебов сын.
И светятся виски седые,
Как зайчики двух зимних солнц,
Глаза же – солнца молодые,
Реальнейшая явь, не сон.
Песнь о возлюбленной
Казах поёт,
Любимую зовёт,
И нарекает он её:
– Ардак!
Поёт татарин,
Песнь поёт – своей,
И нарекает он её:
– Ай, джанум, джан!
Казах зовёт любовь свою – Ардак?
– Чудак!
Татарин ей, своей, поёт: ай, джанум, джан?
Чудная он душа!
А я, поэт, я не зову любви моей
Ни сердцем, ни душой своей.
Что ж, слов у меня нет?
Смотрю я на любовь свою – она и молода,
И светлы волны глаз её, глаза её – Невы невыспавшаяся вода.
Ещё не переспели волосы, ещё волнисты, золотисты,
И шёпоты любви у ней ещё быстры, ещё неистовы,
ещё ручьисты.
Она покорная, как змейка, спящая в жару.
Она и цепкая, ей не расцепишь рук.
Она и ласкова, как ласка средь своих щенят.
Она бездумная, её и думы не щепят.
Но ни рекою, ни водою
Я никогда б её не назвал,
И ни весною, ни зимой седою.
А летом радостным нарёк бы её разве?
Казах поёт,
Ардак! – свою любимую зовёт,
Татарин про любовь поёт,
Ай, джанум, джан! – любовь свою зовёт.
Моя любимая покорна мне, послушна,
Ко всем словам любви и песням равнодушна.
Разлука
Разлука ты, разлука,
Чужая сторона!
Никто нас не разлучит —
Ни горя борона,
Ни горя злая мука,
Ни горы и ни кручи,
Ни дальняя страна.
Ни писем долгий ящик,
Забвения образчик.
И не твоя измена
Ударит в лоб безменом.
Ни то, что нет достатка,
Ни девка-супостатка,
И не моё коварство.
Не а́нглийское царство,
Не с Чемберленом бой,
Иль с кем с другим любой.
И не дымок отъездный,
Не километров бездна,
Не супостат кто мой,
Теперь кто там с тобой,