Кого целуешь в губы —
Не этим любовь губишь.
Идёт холодная зима.
Умрёт теперь любовь сама,
Как в углях огонёчек голубой,
Умрёт любовь сама собой.
Обыкновенность
Жила да была между ними любовь,
Какая ни есть – до разлуки.
Его заменил первый встречный, любой,
На ком затопорщились брюки.
Понятно – чего ж тут не понимать?
Ничто под луной не вечно —
Когда опустела на месяц кровать,
Зачем же и быть человечной.
Из жизни приходит чужой, но другой.
Придёт, чтоб пройти, проходимец.
Его обнимают влажной рукой
И нежно дают ему и́менце.
Он властвует час – но какой! – и потом,
Оправивши складку на брючках,
Нежнейших чувств принимает потоп
И вежливо делает ручкой.
Он ласков и лёгок и мягок, как тля.
Вползает он в сердце без мыла.
Но бабья вся жизнь для таких вот телят,
Мычанье их дорого-мило.
Казалось, не в наше бы время бывать
Такому простому роману,
Где вместо ума – да и сердца – кровать,
А прочее – не по карману.
Но видите сами – такое всё есть,
Растёт да цветёт помаленьку.
Ну что же – такому такая и честь,
По шапке находят и Сеньку.
Скверный день
Дулся, дулся, дулся день,
Дулся, дулся, надувался,
Небо хмурил, голубые глаза жмурил он весь день,
Ветром хриплым надрывался.
Дулся, дулся, перевернулся,
К ночи пикой-козырем пошёл!
Засияли залы улиц,
Замерцали звёзды крупные, заерзали в кошёлке.
День надутый спать пошёл.
Дулся, дулся, на бок грузно перевернулся —
Шишел-вышел, вон пошёл!!
А вверху, средь звёзд, проснулся
Новый месяц – по небу гулять пошёл.
Новый день в кошёлке спал.
Чорт бы старый день побрал!
Погодья измена
Два дня тепла, один – жары,
Как пламень летней, что ль, поры!
И на четвёртый бритва холода
Скользнула по всему, что молодо,
А то, что старше, – льдом обрезала
И розу губ угрюмо засинила.
То вдруг весна жарой побрезговала
И задрожала, как синица,
Из мая залетев в ноябрь.
Но я, взволнованный, но я
Брожу пред маем, весь в апреле,
И дрожь я ощущаю в теле,
Любовь тоскливую к теплу!
Да, словно старый ржавый плуг
Мне пашет нервы и печёнку.
Я словно потерял девчонку,
Что свёл со мной повеса-май.
Она к другому убежала, но
Зная ль почему сама?
А целовалась со мной жадно,
Апрель и май из губ пила.
Ну что ж, жара, прощай покуда!
Пили, тоска – прохвост-пила,
И порть весну мне, порть паскудно.
Проспект разлился, впрямь – река,
И туч рои вверху роятся.
Жара-голубка далека,
Дожди родятся и родятся,
И май апрелевич так мокр,
Так мокр, что выжать нету силы!
А полк людской не изнемог,
Шаги его сильны и милы,
И смех весенний всё поёт
Про радость в водяной тот холод!
Пусть дождь и холоден, как лёд,
Он будет взят и перемолот
Ходьбой, ездой, движеньем сил
Огромной радостной столицы.
Когда-то мелко он трусил,
Рысцой забрызгивая лица,
Окатывая скаты плеч,
Окутывая скукой души,
И грустно было ночью лечь —
Всё рвался, рвач, нахально в уши,
Руками скользкими стучал.
Теперь и дождь стучит в нас бодро,
Шумя и весело фырча,
Купальщик ярый, мокробёдрый,
Которому всё трын-трава,
Хоть серебрится голова!
Взыграл с людьми младенец-май
По-детски, по-ребячьи, в прятки —
Пойди, найди, ищи ступай!
Хотя он здесь же был украдкой,
Дышал, как март, полутеплом.
А сверху вновь снежок валился,
А льда в реке свершился взлом,
А сбоку ветер желчно злился
И тлела тёплая зима.
Смеялся май по-озорному,
Смеялись люди и дома,
Машины фыркали в истоме
Веселья общего весны.
Зима ж, вернувшись понапрасну,
Не знала, как себя вести,
Истлеть вконец желала страстно.
Старушке тепленькой – почёт,
Но с нею тлеть – на кой же чорт!
Раззеленелись, распушились
И раздушились тополя!
Отледенелись,
Вспетушились
И всполошились мая для!
И воздух июньским предбанником,
Прохладным, ну, послевыходным.
И ноги людские ходят странниками,
Вышагивая образом самым чудным.
А ночи светло-стройно спелись
И разбледнелись от луны.
А запах улиц такая прелесть!..
Чего не чуют одни жирные каплуны.
И ты не чуешь – от меня
Идёт какая лава.
Того не видишь, отменя
Во мне реальность пламенного дня.
Моя такая слава.
Родился в мае – майся, знай.
Но май советский – новый май:
Раззеленелись нежные сады и огороды,
Цветут республики, их целые народы,
Цветёт всяк сам, и я цвету с тобою,
Страна моя, цвету, как пламя незабудок голубое.
Молодожёнствует жара
С пововзрослевшим
И расцветшим
Счастливым маем —
Их пора.
Жара-девчонка холит ветки
И прыщет зеленью на них,
И солнце, вырвавшись из клетки
Жар-жизнью, пышет на моих
Друзей – деревья и водичку,
Которую люблю, как голую и мокрую сестричку.
А дерева – то мой народ,
Который слушает на редкость и
Стихи и речи круглый год,
Кивая ветками в такт меткости,
То ободряя колыханьем,
То разражаясь шумным злым дыханьем.
Смотри – зелёная порода
Сквозна, чиста, ясна, ярка,
И нет ни одного народа,
Который не любил бы ветерка —
Все скачут с ним, когда он скачет,
И все грустят, коль он заплачет,
Скучают, когда он заснёт,
Любуются, глядя на его взлёт!
Так я люблю в сей жизни ветер
И зелень перворадостной поры,
Её сквозняк – моложе нет на свете!
И солнца и луны столь разные шары.
Люблю я жизнь —
Держись! вот как люблю.
И словно бес верчусь, когда играют блюз,
Быстрее молнии я с временем лечу.
спокойно с старостью курю, молчу.
И шум страны моей, денной, ночной, стомиллионнозвучный,
Вот музыка моя, с которой никогда не скучно!!
Прохладный вечер – вот это для меня так жизнь
И простыня прохладная – это жена,
Вода прохладная – сестра,
Прохладный ветер – брат.
Весны прохладные зелёные услады,
Водопровода прохладного рулады,
И холод тела близкой телом мне —
Это как сверху горный ветер,
Как бы нагорный снег.
Я летом – почернее кофе и бледнею – ночью,
Дышу быстрее и дышу короче.
Дышу-дышу и, палец обмакнувши в ветер, вновь дышу.
Дышу короче и дышу быстрее – ветром лёгких
летний жар тушу.
И ветер лёгких, словно свежий ветер,
Прохладой лёгкой напоминает вечер.
Он, летний жар туша, как облачная душа,
Росою тёмной заседает в огромных пыльных улицы ушах.
Жара стоит и дышит тяжко.
Июнь горит, как золотистый карачаевский барашек.
Его руно – пылко, как горн,
И детски-ясный веселится взор.
Вот так и юность веселится,
Когда чудак жары боится.
Но я хоть и чудак, жары я не боюсь —
Я к северу привык и севером бодрюсь.
И потому в порханиях прохлады —
Хоть я июнь люблю, – мне более услады.
И в общем при жаре прохлада нам нужна,
Как в хате деревенской молоку присутствие ужа.
В отверстие, в глубь молодого окна,
Где молодость спеет рассвета,
Вошла тишина и около нас
Легла, как ранняя серая весна,
Легла в постель лета!
«Июль, июль» – словечки птиц,
То там, то здесь, то здесь, то там,
Пошли порхать, летать по ушам,
Конечно, людских всевозможных лиц.
«Июль, июль» – понеслось по устам.
А он, июль, такой молодец,
Жует большой привозной огурец!
Хозяйка его, баба-жара, жадная,
Толстенная, вышла с ним на парадное —
Стоит, как перина пышет.
А он огурцы так и нижет!
Везут, везут, к нам везут, везут