правда, слабо, но всё-таки,
моё время
большое,
неисчерпаемое
придёт и возьмёт меня за
руку.
И я не буду <нрзб.>
презирать себя.
Не буду.
Она шумит мимо,
Я вечно опаздываю на неё,
потому что всегда думаю
о другом,
всегда о другом,
я,
мечтатель, что ли,
или человек раздавленный её
тяжёлой походкой,
такою же тяжёлой,
как моё,
ставшее обычным,
равнодушие,
о, нет,
не к жизни,
шелестящей заботами надо
мной,
над землей,
в мировом, блестящем прост —
ранстве,
а к себе,
и только к себе.
Писать,
Рисовать, —
да, – даже рисовать! —
действовать.
О!
писать!
Как бы я мог писать!
днями,
месяцами,
годами,
столетиями
не отрываясь от бумаги и
карандаша.
без еды.
без людей.
без – воздуха.
Но
я не умею отдаваться не весь,
а весь
я не могу ничему отдаться.
и, – очевидно —
ни черта,
ни черта не выйдет – из моей жизни.
Оно идёт мелкими дозами,
стало увёртливым и бесследным.
Ничего,
Ничего не сделано,
и,
что хуже всего,
кажется, не будет сделано.
Почему?
Тысячи причин,
неуловимых
малозначительных как будто,
но таких нерушимых,
и, – неужели? —
окончательных,
их не рассказать,
ни устранить,
их нельзя не принять во внимание,
или
обойтись без них.
А между тем
я полон, до краёв, сверх краёв
полон, полон, полон, полон,
полон энергией.
Пожары
1
То солнце, не луна, взошло
Как медь отсвечивая кровью.
Взошло, горя и рдея зло,
Не грея, не светя, в покрове.
Дымов и облаков таких,
Что видел лишь пожар московский,
Когда француза мужики
Огнём вздымали мужиковским!!
То, север, от пожаров ты,
Лесных, седых и домовитых,
Кровавым солнышком пустым,
Горишь весь день не деловито.
А там луна взойдёт, красна
И стынет, горесть нагоняя.
В дождях плыла твоя весна
А лето в дыме обгоняем.
А там и в деревнях пожар!
И вдруг село зажглось, как сено!!
Врагам и недругам не жаль
Жилья, людей, лесов – измена.
С головотяпством подружась
Все жгут да жгут леса и траву!
В неистовстве своём кружась,
Огонь, гигантскую потраву
Начав, кончает весь в дыму,
Седой и рыжий, полоумен,
И бешен! Крышкою тому,
Кто слаб и квёл и тяжкодумен!
2
Зима это снег, силуэтный и нежный,
Который любил я, сам осень бесснежная.
Ночуя в повозке от инея белой,
Кочуя по странам, весь в бедности смелой
И видя, всё видя, своими глазами —
Как тянется труд, чернея слезами,
Светя и цветя на одеждах, фигурах,
На синих, на чёрных, на красных, на бурых,
Своею! Крестьянской! Рабочею! Краской!
И музыкой фуры, нежнейшей и тряской,
Усталость свою запивал я досыта.
Хоть трескались ноги, хоть тело разбито,
Всегда повторяя рабочего сказ такой:
– Страдаю зимою
Озимым зерном
С трясучкой немою,
С готовой для собственной смерти серпом!
3. Прощанье с летом
Сияет осень серо
Ещё не приходя,
Ещё приготовляясь,
Уже тоску родя.
Сияет небо серо,
Как бы глаза бродяг
И день возобновляясь
Лохмат и хмур как як,
И серым станет за ночь, как
Лицо, за ласки мстя,
Когда всю ласк вязаночку
Рассыпет злой пустяк!
Хоть брызнет масса солнца вся
И кровь пойдёт в подъём,
Но тут же кровь поссорится
С лохматым яком-днём.
Вот осени сиянье
Пребольное глазам,
Вот хмурости зиянье,
Разлуки голоса.
Свернётся кровь, замёрзнет кров
Морозом в волосах.
Горбом легла в простынь сугроб
Ты, серая краса.
Февраль
Бронке
На свете что чутче и проще —
Пройти в недорожье по роще?
По зябкой по яркой пустыне,
Где дух человечий пусть стынет.
Пусть зябнет, как зяблик-залётка,
Мороза пугаемый плёткой,
Взлетающий пёрышком дымным,
Замёрзшим и милым всё именем
Любви по весне, ну и осени,
Чьи глаза светловаты, раскосы они.
Горит голубая печурка,
Светло озирая и чутко,
Мороз озаряет цветами
И розовым днём расцветает
В окне, где Москва мимо мчит
Машинами, бурно и чинно,
Москва и её столичане —
Сто дел и делищ за плечами!
Веселье хохочет везде ихнее,
В ходу, и в бегу, и везде, лихо!
Февраль, прилетевший весь ветром.
С метелью, со снегом, со светом
Вдруг выросших в юноши дней.
Но к вечеру всё ледяней.
Но вечер жемчужен, молочен.
В нёем вешний пейзаж = заколочен,
Гвоздями морозов забит.
Но сладко природу любить
Нам вешнюю, в зимней побывке,
С морозной воздушною гривкой.
Холод
Грустливо весеннее небо,
Хоть ярко и яростно в нём
Лазурная зыблется нега,
Ещё чередуясь со сном
Плодов, притаившихся в почках,
Земли, засыревшей в снегах,
Ещё не готовой попотчевать
И жаждущей в солнце, в шагах
Апрельского юного ветра
Тепла, и тепла, и жары!
И каждая чёрная ветка
Такой ожидает поры.
И каждая грусть втихомолку
Того же и хочет, и ждёт,
Таясь где-то в сердце на полке,
Ведя дней замедленных счёт.
Седины на небе серели
Недавно ещё и опять
Всё небо в мех белой сирени
Уткнулось – и ветры кропят,
Холодные, чуть ледяные,
Весну, и апрель, и людей
Зимой, не умершей доныне,
Хотя умирать люто ей.
Февраль в темноте
Дрожит всей кожей ночная темнота.
Вьюжит, визжит метелица, метель.
Трепещет у ещё тёплой печи
И плещет, подымая выше плечи,
Старается достать постель,
Старается – и так, и так,
И подымается во все места
Дрожащая всей кожей темнота.
И летом темнота, да та – не та.
Весною движется она, как высота,
Весною движется, как волн голубота,
Весною движется, как губы люботы,
Весной колеблется, как воды теплоты.
И осенью темно, да то – не то.
Зимой ж просачивается сквозь лёд окна
Темно холодное в тепло к нам,
Дрожит и тужится и льнёт к постели.
Вьюжит и кружится февраль метели.
Предвестная песня
Гей, мои травы,
Вы, весны муравы,
Что ж вы лежите, коли вы здравы?
Что ж вы под морозцем
Губите здоровьице,
Что ж не собираетесь заново застроиться?
Гей, вы, сонули,
Или вы заснули,
Или на вас косы смертно блеснули?
Или не весна,
Идёт опять зима?
Или идут с вас головы снимать?
Гей, мои зори,
Что ж вы, словно в горе,
Что ж вы словно серое Хвалынское море?
Что ж не зеленеете,
Или не сумеете
Седину всю зимнюю зеленью развеять?
Гей, вы, свинчатные,
Или – заскучали,
Или в вас бураны вновь забурчали?
Или не весна
В вас глухо беспокоится?
Или в вас зиме
Всё сердцем нездоровится?
Гей, мои руки,
Ноги,
Сердце,
Что вы лежите в сумраке сером?
Гей, шевелись
Быстрей!
Гей, вы, сонули,
Или вы заснули
Или вас скосила, как быстрая пуля,
Ветра
Предвесенняя
Трель?
Сейчас
Стыдливо ещё – и студливо
И нету растленной жары,
Деревья, как галкины дети, счастливо
И неуклюже черны.
Нет, впрочем, обрызгла зелень
Недавно вчера пальцы им —
Над ним Москва радостно стелет
Свой тучный, необходимый индустриальный дым.
Деревья, и дети, и зори – свежо зелены,
Четыре с лишком в Москве миллиона
Щеголяют в тёплом и лёгком счастья меху!
Когда-то здесь рыскало, выло общее горе —
В лачугах, в хибарах, в лохмотьях, выло общее горе —
Сейчас здесь людское мощное море
Гудит от веселья, от силы удесетеряя зычный язык!!
Спасибо отцу от народа,
Любовь ото всей страны —
Всё буйней ему с каждого года