[17] Литературные знакомства Каменского были весьма разнообразны. Вращаясь в эти годы не только в среде футуристов, но и в самых разнообразных петербургских кругах, он становится постоянным посетителем артистического кабаре «Бродячая собака», встречается с А. Ремизовым, А. Куприным, Ф. Шаляпиным, художникам Б. Григорьевым, А. Лентуловым, Ф. Малявиным.
К 1915 году относится и знакомство Каменского с Горьким, вернувшимся из-за границы. Каменский познакомил Горького и с Маяковским.[18] Д. Бурлюку и Каменскому Горький подарил свой автограф, повторив в нем фразу из приветствия «Обществу деятелей периодической печати» (10 апреля 1914 г.): «Они – свое, а мы – свое». В конце февраля 1915 года в «Бродячей собаке» состоялся вечер, посвященный выходу первого номера журнала «Стрелец». На этом вечере присутствовал и Горький, выступивший в защиту футуристов. Особенно запомнилась его крылатая фраза о футуристах: «В них что-то есть…», которая была подхвачена газетами и обошла всю страну.[19]
Вспоминая о встречах с Горьким, Каменский писал: «Я стал „бывать“ у Алексея Максимовича, и мы ходили с ним по левым выставкам, где я давал объяснения наших работ».[20]
Вскоре после вечера в «Бродячей собаке», в ответ на запрос редакции «Журнала журналов», Горький выступил со статьей о футуризме. Заявив о том, что «русского футуризма нет» как единого литературного течения, а есть отдельные талантливые писатели, среди которых он назвал Маяковского и Каменского, Горький писал: «Не ругать их нужно, к ним нужно просто тепло подойти, ибо даже в этом крике, в этой ругани есть хорошее: они молоды, у них нет застоя, они хотят нового свежего слова – и это достоинство несомненное. Достоинство еще в другом: искусство должно быть вынесено на улицу, в народ, в толпу, и это они делают…»[21]
В предреволюционные годы Каменский ездил по России с лекциями, выступал на вечерах со стихами. Он талантливый чтец, эстрадник, пишущий свои стихи в расчете на устное исполнение. Как впоследствии отмечал Луначарский, «Василий Каменский – поэт из породы мейстерзингеров, на манер французских, недавних шансонье. Это – полудраматический, полумузыкальный исполнитель своих собственных „песен“».[22] Сам Каменский писал о себе в одной из черновых записей: «Он музыкант и певец. Свои стихи он исполняет с собственной напевностью».[23] Это был превосходный исполнитель. Он умел так прочесть стихи, что строки, казавшиеся невыразительными, шаблонными, как бы приобретали новое звучание, новый смысл. Н. Асеев очень правильно заметил, что «вне чтения… стихи Каменского теряют половину своей убедительности, своего блеска именно потому, что они созданы для звучания, для жизни, а не для архивной пыли».[24]
Любовь к беззаботно-бродяжной жизни Каменский сохранил навсегда. На весну и лето он обычно уезжал к себе в Пермь, на Каменку. Здесь поэт охотился, ловил рыбу, играл на гармонике, писал стихи. После такой передышки снова пускался в путешествия, скитаясь по белу свету, выступая с лекциями и вечерами.
Каменский читал лекции на темы «Как надо жить?» и «Что такое футуризм?». Если он читал лекцию в Харькове, то она называлась: «Как надо жить в Харькове?», а если в Батуме, то – «Как. надо жить в Батуме?» и т. д. Содержание лекции мало менялось от географических условий, заключаясь в призыве к жизнерадостности, к наслаждению теми дарами, которые предлагает человеку природа. «И мне хочется, чтобы, уходя отсюда, – так заканчивал одну из своих лекций Каменский, – вы унесли в глубине души кусочек веры в новую жизнь и в новых людей, творящих новое искусство; мне хочется, чтобы каждая и каждый сменил свою недоверчиво-грустную улыбку на ясно-радостное желание протянуть свою руку тем немногим, кто служит во имя новой красоты жизни».[25]
В 1915–1916 годах Каменский разъезжает по курортам Крыма и Кавказа вместе с «футуристом жизни» спортсменом Владимиром Гольдшмидтом, выступая с лекциями и чтением стихов. Афиша от 3 мая 1916 года об их выступлении в Новом Симеизе (в Крыму) гласила: «Состоится лекция-вечер. ВАСИЛИЙ КАМЕНСКИЙ прочтет: „Вот как надо жить в Крыму…“ Поэт-футурист Василий Каменский прочтет: „Творческие радости жизни“. Владимир Гольдшмидт прочтет: „Солнечные радости тела“. После Василий Каменский исполняет свои стихи-песни (с музыкальным инструментом)».
Футуризм для Каменского был не одним из очередных увлечений, а целым этапом в его духовной биографии, художественной формой его мироощущения. Видный театральный деятель Н. Н. Евреинов, близкий друг поэта, впоследствии писал о нем: «Весь его „футуризм“ – и футуризм не только но всех его произведениях, но в самой жизни, в укладе ее, – это не плод досужей фантазии, не оригинальничание, не поза, а органически вытекающее из отношения поэта к жизни… Он создает свои формы бытия и проповедует их задорно-вызывающе не только песнями, но и всей жизнью своей».[26] И действительно, жизнь разворачивалась перед Каменским как чудесное, захватывающее зрелище, где он чувствовал себя не сторонним наблюдателем, а одним из главных действующих лиц. Поэт, романист, драматург, актер, живописец, авиатор, охотник, оратор, пропагандист, путешественник – во всех этих обличиях Каменский оставался самим собой – «непромокаемым энтузиастом», человеком, страстно увлеченным потоком жизни, поисками полноты и радости бытия. Он писал о себе:
Поэт-мудрец и авиатор,
Художник, лектор и мужик,
Я весь изысканный оратор,
Я весь последний модный шик.
Звенит, как сонная аорта,
Мой наркотический лиризм –
Я от деревни до курорта
Провозглашаю футуризм…
…Из жизни создал я поэмию,
А из поэмии – стихи,
И стал подобен солнцегению
И композитором стихии.
В этих стихах, в самой поэтической позе Каменского тех лет (1914–1916) явственно чувствуется влияние «эго-футуризма» Игоря Северянина.[27] Оно сказывается в стихотворениях Каменского и в изобилии неологизмов и псевдо-красивости северянинского «ресторанного» жаргона, и в его «курортном» восприятии жизни:
Из Симферополя на автомобиле
Приехал в Ялту я запыленный –
И улыбнулся мореволно…
…Душой напевной и взволнованной
Я взволновать решился младость,
И вот пою, вниманьем скованный,
Звучальную Ай-Петри радость…
(«Приехал в Ялту»)
Эти северянинские мотивы на время потеснили ту самобытность, непосредственность, которая подкупала в ранних стихах Каменского. Однако ему удалось преодолеть это влияние, и в своих лучших произведениях он обретал свой собственный голос.
Во многом и жизнь свою писатель строил в соответствии с тем обликом поэта, который вырисовывался в его творчестве.
Каменский нередко говорил в стихах о событиях своей частной жизни, упоминая в них своих знакомых, называя их имена и фамилии. Но главный и единственный герой его стихов – он сам. Первоначально – это поэт с мироощущением ребенка, дикаря, живущий среди природы, чутко улавливающий шорохи и запахи лесов, полей и рек. В дальнейшем этот облик поэта – камского «дикаря» – испытывает полное превращение: это авиатор, восхищенный высотой, пространством:
Воздухом –
Духом
Душа изветрилась,
Будто не хочется
Знать о земном.
Крыльями воля
Людей окрылилась, – дни
Океанятся
Звездным звеном.
Затем поэт-авиатор сменяется обликом поэта-футуриста, бросающего вызов окружающему обществу, и, наконец, перевоплощается в мужицкого бунтаря («Степан Разин»).
Такого рода метаморфозы на самом деле означали не смену позиций, а двойственность мироощущения и творчества Каменского. Справедливо отмечала современная поэту критика, что в его сочинениях проступают «два лица»: «одно – нежное, любовно-грустное, обращенное к „листочкам-шелесточкам“… Другое – злобное, обращенное к пришельцам из города. И два голоса у него. Один гибкий и ласковый, как шептание веток между собой, нежный и звонкий, как голос любимых птиц („Землянка“). Другой – острый и резкий, как лезвие кривого татарского ножа, который он носит за поясом („Стенька Разин“)».[28]
Как отмечалось, творчество Каменского тяготело к стихийному восприятию жизни, к примитивизму. Именно неприятие уклада капиталистического города, протест против бездушия буржуазной цивилизации объясняют его «бегство» в мир природы, нежную и ненасытную любовь к ней. Однако сознание поэта, как и его соратников по футуризму, было во многом противоречиво. И урбанизм и тяготение к патриархальным формам бытия не только противостояли, но и взаимно дополняли друг друга. Так, в сборнике «железобетонных поэм» «Танго с коровами», когда в них появлялся удобочитаемый текст, а не только загадочные ребусы, поэт жаловался на одиночество, проклинал город:
Жизнь короче визга воробья.
Собака, что ли, плывет там
На льдине по весенней реке?..
С оловянным веселием смотрим мы на судьбу,
Стянутые морским узлом одиночества…
И тут же, говоря о своей тяге к природе, Каменский выражает весьма экстравагантное желание «плясать» танго с коровами. Тем самым он пытается совместить примитивизм деревенского существования с последним криком моды современного общества. Точно так же в увлечении великим техническим открытием – авиацией – у Каменского сказывалось стремление к выходу на неизведанные просторы стихий.