В Тифлисе он становится усердным посетителем цирка Ефимова, сдружившись с известным борцом Иваном Заикиным. Каменский даже принял предложение дирекции выступать в цирковых спектаклях верхом на коне, в костюме Стеньки Разина, исполняя свои стихи о нем.
Из Тифлиса Каменский уехал весной 1917 года на гастроли на Кубань, в Екатеринодар, затем в Ростов, Новочеркасск, Таганрог, Харьков, всюду читая с шумным успехом поэму о Разине. Февральская революция застала его в Ростове. По его признанию, свою лекцию, объявленную в театре, он заменил революционным митингом. Оттуда поэт поехал в Харьков, а 16 марта уже был в Москве и выступал в летнем театре «Эрмитаж» зместе с Маяковским на «Первом республиканском вечере искусств». В середине апреля Каменский в Екатеринбурге, а затем, заехав в Нижний Тагил, возвращается на лето к себе на Каменку.[36] Там он пишет пространную автобиографию, которая под пышным названием «Его – моя биография великого футуриста» в начале 1918 года выходит в Москве одновременно со «Стенькой Разиным» и книгой стихов «Звучаль веснеянки».
Октябрьская революция застала Каменского в Москве. Подобно Маяковскому и другим своим соратникам по футуризму, он встретил революцию восторженно. В первых же послеоктябрьских стихах Каменский выражал свою радость по поводу рождения нового мира, восхищался ощущением простора и шири, открывавшихся перед всем человечеством:
…соколом с неба
Размахнись, широта, без ущерба.
Достанет нам зрелищ, работы и хлеба –
Наших сил никому не исчерпать.
При всей декларативности эти стихи первых дней Октября несли уже новое восприятие жизни, оптимистическую энергию, порожденную революцией. Это, однако, не означало еще отчетливого понимания ее целей, ее политического и социального содержания. Революция воспринималась Каменским прежде всего с ее внешней стороны] в ней поэт видел во многом то же стихийное начало, что и в разинщине.
Вместе с другими футуристами Каменский стал активным участником наглядной революционной пропаганды. На улицах Москвы он расклеивал свой «Декрет о заборной литературе, о росписи улиц, о балконах с музыкой, о карнавалах искусств», предлагая «мастерам искусств» взяться за роспись заборов фасадов, стен, тротуаров, за чтение стихов на улицах и площадях. «Декрет» призывал поэтов:
Поэты!
Берите кисти, ну,
И афиши листы со стихами:
По улицам, с лестницей,
Расклеивайте жизни истину.
Будьте перед ней женихами –
Перед возвестницей.
После нескольких подобных выступлении поэты-футуристы перенесли свою деятельность в «Кафе поэтов», одним из организаторов которого был Каменский. Он постоянно выступал там с чтением своих стихов вместе с Маяковским, Бурлюком, Есениным и другими поэтами тех лет.
В первые пооктябрьскне годы Каменский тесно связан с Маяковским. В 1918 году он сотрудничает в издании «Газеты футуристов», где и был напечатан «Декрет о демократизации искусств». Вместе с Маяковским он выступал 16 марта 1918 года в Политехническом музее на утреннике, посвященном революционной поэзии. Маяковский привлекает Каменского и к участию в «Революционной хрестоматии футуристов» – «Ржаное слово», вылущенной к первой годовщине Октябрьской революции. На коллегии Нарком проса Маяковский предлагал в 1920 году осуществить в Октябрьскую годовщину постановку пьесы Каменского «Стенька Разин», наряду со своей «Мистерией-Буфф».
В 1918 году Каменский был избран первым депутатом писателем в Московский городской Совет депутатов. Об этом временя вспоминал Луначарский: «Я помню тот зимний вечер, когда мы по сугробам – я, в то время нарком по просвещению, и Маяковский… шли с одного из таких собраний, где Маяковский, Бурлюк, Каменский и некоторые другие с успехом читали свои стихи. „Мне очень понравились стихи Каменского“, – сказал я. „Вася чудесный, парень, – ответил Маяковский, – я считаю его лучшим современным поэтом (помолчал). После себя, конечно. (Опять помолчал и прошел по снегу несколько шагов своими длинными ногами.) Только он другой. Весельчак, гармонист, песельник (новая маленькая пауза). Но конечно – будетлянин“».[37] Эта оценка Маяковским творчества Каменского лишний раз свидетельствует о тех творческих связна, которые сближали обоих поэтов.
В 1919 году, как сообщает в своей биографии Каменский, он, «выступая в качестве культработника в Южной Красной Армии, попал к белым и был, как „страшный большевик“, засажен в белогвардейскую тюрьму в Ялте. После прихода в Крым красных уехал на Кавказ».[38]
По возвращении в Москву Каменский предпринимает издание своего журнала. Первый (и единственный) номер его под названием «Мой журнал» вышел в феврале 1922 года. Каменский писал в нем: «Да, я верю, чую. Я не принадлежу себе. Нет. Я весь в общем зареве кузнецов нового мира».
Журнал предварялся программным лозунгом: «Если воистину мы – впереди мира, то наше Искусство обязано быть изумляюще новым и расцветным без берегов». При всей «безбрежности» этого лозунга за ним стояло утверждение революционного новаторства, хотя характер этого новаторства представлялся Каменскому смутно.
Большую часть журнала занимала заумная поэма Каменского «Цувамма» и его собственные очерки («Что такое буква?»), а также статьи о самом поэте. В статье С. Фрида под громким названием «Пушкин – Лермонтов, Маяковский – Каменский» утверждалось, что «Василий Каменский не знает будней, у него свой замечательный календарь, где все страницы отштампованы красным». А в статье Б. Корнеева «Поэт Великого Пролома» Каменский назван был «поэмным Стенькой Разиным», «вечным искателем и звонарем молодости». Таким «звонарем молодости» представлялся Каменский современникам, и таким стремился он быть и в своих собственных глазах.
Луначарский рассказывает, что Каменский «стал известен и Владимиру Ильичу, которому его поэзия нравилась». При этом Луначарский передает следующий эпизод: «Как-то раз Василий Васильевич шел по лестнице в какой-то театр, где он должен был выступить со стихами. Оказывается, что там должен был выступить в Ильич. Оба встретились на лестнице. Владимир Ильич ласково глянул на поэта и сказал: „Здравствуйте, середнячок“. Сказал и прошел мимо… А поэт остолбенел. Он стоял с выкатившимися глазами и беззвучно шевелил языком во рту: „Середнячок? За что же он меня эдак-то?“ Весь вечер Каменский был не в духе. Но ему повезло. При разборе шапок опять встретился с вождем и бросился к нему: „Владимир Ильич, как же это вы? За что же это вы? Что же я за середняк? Разве я застрял между меньшевиками и большевиками? Или вы думаете – я болтаюсь между революционерами и обывателями? Я – человек твердых убеждений, я советский человек, я – бунтарь, я подлинный левый. Мне хочется, чтобы вы никогда не сомневались в этом“. Теперь уж Ильич смотрел на поэта удивленными глазами. Наконец он понял и захохотал: „Так разве же я про ваши убеждения? Это мне товарищ Свердлов сказал, что у вас хозяйство середняцкое на Урале“. Каменский хлопнул себя по лбу: „Вот оно что! А мне невдомек. Никто меня не называл так“. И разошлись, крепко пожав друг другу руки».[39]
В 1923 году Маяковский привлекает Каменского к сотрудничеству в журнале «ЛЕФ». Хотя лозунги «ЛЕФ»'а, его стремление к документальной фактографии остались чуждыми Каменскому, он поместил в журнале несколько стихотворений, в том числе нашумевшего «Жонглера». Это была последняя попытка Каменского создать чисто экспериментальную вещь, где игра звуками мотивирована самой темой стихотворения.
В 20-е годы писатель интенсивно работает как драматург. После того как в 1919 году он инсценировал своего «Стеньку Разина» для народного театра, Каменский пишет ряд пьес, многие из которых идут в театрах: «Здесь славят разум» (1921) – в бывшем театре Корша, «Золотая банда» и «Роковая наездница» – в Замоскворецком театре, «Пушкин и Дантес» (1925) – в бывшем Александрийском, «Скандальный мертвец» (1927) – в театре «Комедия» в Петрограде. Еще большее число пьес так и осталось в рукописи («Лестница в небо», «На площадке 4-го этажа», «Сон великого лодыря», «Актерия» и другие).
Однако свои пьесы Каменский писал наспех, без должного внимания к их художественному качеству. Да и с историческими фактами он обращался довольно своеобразно: так, в пьесе «Пушкин и Дантес» Пушкин на дуэли убивает Дантеса. Критика справедливо упрекала эти пьесы в примитивности, поверхностности. Не случайно они очень недолго продержались на сцене и после нескольких спектаклей были забыты. Однако обращение к драматургическому жанру не прошло бесследно для Каменского-поэта. В его поэмах «Емельян Пугачев» и «Иван Болотников» приемы драматургии сказались в напряженности драматического действия и в обилии диалогов. Показательно, что «Емельян Пугачев», впервые возникший в 1925 году в форме пьесы, превратился в поэму, а затем был переработан в оперное либретто.
Пробовал свои силы Каменский и в прозе. Но и эти опыты также нельзя признать удачными («27 приключений Хорта Джойса», роман «Пушкин и Дантес» и другие).
В 1927 году Каменский в Тбилиси издает сборник «И это есть…», в котором был помещен ряд стихотворений первой половины 20-х годов. Пафос строительства нового мира становится основным содержанием послереволюционных стихов Каменского. Но беда в том, что он воспринимает новую действительность слишком внешне, не находя своего угла зрения, индивидуального поэтического ее осмысления. Стихи его большей частью декларативны, риторичны, сводятся к общим формулам, газетным штампам. Космическая масштабность и аллегорическая отвлеченность, впрочем характерные для многих поэтов первых лет революции, наглядно сказались и в послеоктябрьских стихах Каменского. Так, в цикле стихов «Паровоз Октября» (1919) он заявляет: