резкой подчеркнутости интонационного строя, в ослепляющей красочности образов, гиперболизме стиля.
Но в отличие от романтиков прошлого Каменский не делает своего героя одиночкой, единственным и всевластным вершителем исторических судеб. Герой его поэм – прежде всего выразитель настроения масс, воплощающий революционный порыв закабаленною крестьянства, гнев и безудержную ненависть холопов к своим угнетателям. Эта основная, типологическая черта объединяет Разина, Пугачева, Болотникова, несмотря на различие эпох, биографий, индивидуальностей.
Однако при известной общности характеров главных героев исторические поэмы Каменского во многом разнятся друг от друга. «Степан Разин» – это поэма песенного начала. Она не претендует на историческую полноту и достоверность. Ее герой – это обобщенный и в то же время лирически-личный образ героя, в котором Каменский воплощает собственные чувства и переживания. Это радостный и бунтарский отклик на ожидаемый революционный шквал.
«Емельян Пугачев» написан после Октябрьской революции. В нем сказалось внимание поэта уже к исторической сути событий, к социальным причинам мужицкой революции. Следствием этого явилась и большая верность историческим фактам, стремление более или менее точно передать историческую канву событий. Как и «Степан Разин», поэма о Пугачеве написана страстно, взволнованно, с ослепительной насыщенностью красок. В то же время она более эпична, тогда как «Степан Разин» фрагментарен, построен на чередовании лирических «арий» и «хоров».
Иной характер имеет поэма «Иван Болотников». В ней биография Болотникова и эпизоды из истории крестьянского восстания показаны особенно подробно. В результате поэма оказалась сильно перегруженной, растянутой. Яркие, сильные сцены и стихи (например, сцена в бане) нередко заглушаются многословием, вялыми, риторическими строками. Образ Болотникова, несмотря на обширность поэмы, все же остался недосказанным, романтически стилизованным.
Говоря о Каменском как о художнике слова, о его поэтической форме, Луначарский писал: «Он сильно влюблен в слово, в живое слово, звучащее и сверкающее красками, в забавное, острое слово. Каменскому в высокой степени свойственно свободное обращение со словом. Он не заглядывает ни в какие словари, как бы не сделать этимологической или синтаксической ошибки. Он не только верит в то, что в его уральском, камском нутре всегда лежит, словно залежи самоцветов и бурмистского зерна, неисчерпаемый запас подлинных, из почвы идущих слов, но он вообще не боится манипулировать со словом».[44]
За исключением нескольких стихотворений, явившихся данью «зауми» («Жонглер» и другие), Каменский в послеоктябрьский период своего творчества редко злоупотреблял неологизмами, характерными для его ранних произведений. Теперь он обращается к народному просторечию, прежде всего к местному уральскому говору, к его выразительной, порой грубой, лексике («Емельян Пугачев»),
Нередко стих Каменского переходит в раешник, народное балагурство, своеобразный сказ, прибауточный лубок: таким «сказом» говорит у Каменского Пугачев:
Казака
Ваньку Творогова
Жалуем в обер-камергеры.
Правда, Ваньке нету веры.
Ну, авось Иван мордаст
Пугачева не продаст.
Зато Ванька очень просто
Взял без боя три форпоста
И возьмет четвертый –
Обер тертый.
Иногда стих Каменского напоминает стих Маяковского (с таким же графическим расположением слов):
Слышь – барабан.
Бьет по рабам:
Смерть, смерть вам!
Слышь.
Чуй.
Идет.
Тишь.
Но в отличие от Маяковского народно-сказовый и песенный строй у Каменского преобладает. Здесь сходство с Маяковским лишь во внешней графике стиха, в ориентации на звуковое начало, которое приобретает конструктивную функцию.
Н. Асеев, характеризуя особенности современного свободного стиха, писал: «Поэтическая деятельность В. Хлебникова, В. Маяковского, А. Крученых, Б. Пастернака, В. Каменского, Н. Асеева, а впоследствии и Ник. Тихонова в разной мере и разными путями преследовала одну и ту же главную цель расшатывания канонической строфы, перевода всего строя русского стиха из закостенелых ритмико-строфических границ в общий ритмический строй интонационной речи, главным связующим законом которой являлось ее звуковое строение в соответствии с тем смысловым и логическим силовым ударением, которое делило ее на фразы и периоды, в свою очередь определявшие строфику стиха».[45]
Каменский в разработку свободного стиха внес свою лепту. Его стихи ориентированы на произнесение, на эстраду, рассчитаны «для голоса». Выразительность интонации, то повышающейся до выкрика, то переходящей в песенный распев, не стеснена рамками метрики. Вместе с тем самый стих Каменского сплетается с песенными интонациями, со всей образной системой, метафорами, эпитетами фольклора:
Угощай, Казань,
Мужика-казака,
Тебя это дело касается:
Отворяй-ка ворота
Подобру-поздорову,
Покуда медведь
Не сцарапал корову.
Ага! Бьешь набат!
На тревогу!
Лезешь в ад.
Не пускаешь к острогу.
26 марта 1933 года отмечалось 25-летие творческой деятельности Каменского. В большом зале Московской консерватории в этот день состоялся юбилейный вечер под председательством Луначарского, заместителями председателя юбилейной комиссии были В. И. Качалов и Л. В. Собинов. Вечер начался со «слова» о Каменском Луначарского. В пригласительном билете перечислены были участники вечера – поэты Н. Асеев, Э. Багрицкий, С. Кирсанов, Б. Пастернак, С. Третьяков и другие. В концерте приняли участие артисты А. В. Нежданова, А. Г. Коонен, М. П. Максакова, И. С. Козловский. 16 июля юбилейный вечер состоялся в Баку, а 5 августа – в Перми, на родине поэта. В честь юбиляра один из пароходов Камского пароходства назван был «Василий Каменский» и до самого года смерти писателя плавал по Каме.
Вспоминая о встречах с Каменским, Луначарский рассказывает о характерном эпизоде, когда Каменский выступал на плотах перед плотогонами на Каме, будучи послан для поэтической агитации от союза водников. «Посредине плотов кольцом стоит довольно густая толпа. А внутри кольца человек в красной рубахе и без шапки… Все пароходное население, – рассказывает Луначарский, – на палубе, и все на одном борту. Пароход накренился на сторону. Капитан кричит: „Гей, плотовщики! Это что же у вас такое?“ Какой-то мужчина на плоту делает рупор из своих здоровенных ладоней и кричит: „Стихотвор тут у нас, стихи нам читает! Очень интересно!“»[46]
Автору этих строк приходилось слышать выступления Каменского в начале 30-х годов в Ленинграде. Поэт выступал вместе с С. Кирсановым, также превосходным чтецом. Каменский читал стихотворение «Шпалы», отрывки из «Степана Разина», читал великолепно, то выделяя голосом каждый звук, то переходя на распев, то на молодецкий выкрик, завершая чтение разбойным свистом. От него так и веяло весельем, здоровьем, жизнерадостностью.
Помимо исторических поэм Каменский в 30-е и 40-е годы написал еще несколько больших поэм: «Медвежий ров» (1927) – о коллективизации деревни, поэму-роман «Могущество» (1939) – о советских летчиках, «Партизаны» (1942) – о подвигах партизан во время Великой Отечественной войны. Однако эти поэмы во многом уступают по своему художественному качеству исторической трилогии Каменского. Кроме того, Каменский – автор ряда небольших поэма «Юность Маяковского», «Максим Горький», «Пушкин», «1905-й». «Встреча с миром», поэм, посвященных Уралу и Каме («Север», «Урал», «Поэма о Каме», «Камстрой» и другие), написанных в 30-е годы.
«Юность Маяковского» явилась откликом на смерть поэта, так же как и вышедшая вслед книжка воспоминаний («Юность Маяковского», 1931). В поэме Каменский стремился передать не столько конкретно-биографический портрет Маяковского, сколько обобщенный поэтический образ поэта-гражданина:
Я знал его юность –
Она горячо
Изливалась из горла-вулкана.
А страсть его к жизни –
Крутое плечо –
силой была великана.
В этом же плане написаны и поэмы о Горьком и Пушкине. Впечатление от этих поэм ослабляется тем, что Каменский злоупотребляет в них слишком общими, хорошо известными формулами, стертыми декларативными фразами.
Особо следует выделить автобиографическую поэму «1905-й», в которой поэт рассказывает о своем участии в революционных событиях тех лет. Она отличается своей мемуарной документальностью. Поэма Каменского напоминает боевые песни первой русской революции (кстати, в ней они обильно использованы). Это поэма-хроника, воскрешающая события прошлого, бурную юность самого поэта:
«Отречемся от старого мира»! –
Э-ей, первомайские,
Май приказал:
Иди с марсельезой
На митинг – вокзал.
Рабочих-то
На улицах
Черным-черно.
Гудящая лава.
«Ненавистен нам царский чертог».
Одна из излюбленных тем Каменского, проходящая через все его творчество, – тема молодости. Еще в 1924 году поэт написал «Гимн 40-летним юношам», в котором прославлял молодость, непосредственность восприятия жизни, кипение сил: «Куда девать нам силы, – волнует кровь стихийный искромет», – восклицал поэт, влюбленный в жизнь.
В годы строительства социализма Каменский воспевал успехи индустриализации страны. Но его стихам недоставало конкретности и ясности понимания происходящих в стране процессов: они чаще всего примитивны и прямолинейно-плакатны. Таковы и его поэмы «Медвежий ров», «Родина счастья», «Юность советская», «Встреча с миром», отдаленно напоминающая разговор Маяковского с солнцем (в «Необычайном происшествии»).