Передо мной единственный исход:
Безумие, быть может, роковое…
О, пусть же к вам сознание придет,
Что вы в цвету сгубили пышный плод,
Осиротивши поле им родное!
Передо мной… Что ни было бы там,
Но мой язык не лжет врагам в угоду…
О, если б только цепь к моим ногам
Не льнула так, я показал бы вам,
Как следует отстаивать свободу.
24 сентября 1880
272. ЗЕМНОЙ РАЙ
«Что будет, — спрашиваешь ты, —
В дали веков обетованной,
Когда исполнятся мечты
Людей теории гуманной?»
О милый друг! в те времена,
Глаза и разум ослепляя,
Явиться смертному должна
Картина жизни вот какая:
Все реки медом потекут —
Конечно, в берегах кисельных,
А сверху меда поплывут
Большие крынки сливок цельных.
На деревах начнут расти,
В роскошных рощах для прогулки,
Всегда горячие почти,
Московского печенья булки.
Повсюду будет дичь летать
Французской кухни, с трюфелями:
Ловите птицу, так сказать,
В готовом виде, прямо ртами.
Шампани резвою струей
Забьют, где надобно, фонтаны;
А рядом — сельтерской водой,
Чтоб были пьяные не пьяны.
Моря наполнятся ухой —
Уж, разумеется, стерляжьей:
Труда не будет той порой,
Так для чего же суп говяжий?
В известный час польют дождем
Горячий чай и кофей рядом,
С густым, конечно, молоком,
И будет сахар падать градом.
Без немцев — скука на Руси:
Для них в озерах будет пиво,
А берега — из колбасы, —
Практично, просто и красиво.
В те дни не будут прилагать
К младенцам нашего ухода:
Заменит няньку им и мать
Благословенная природа.
Кто хил — немедленно умрет,
Кто крепок — вырастет на воле…
Какая дивная пойдет
Людей порода в этой школе!
Встречая всюду благодать
Чуть в рот не падающей пищи,
Они не будут понимать,
Что значит «вор», «голодный», «нищий».
И скептик самый записной,
О человечестве радея,
В те времена, хоть волком вой,
Не встретит гнусного злодея.
Все станут братьями смотреть,
Ходить в обнимку, улыбаться,
И каждый будет «честь иметь»
О здравьи ближнего справляться.
Тогда не будет докторов,
Не будет даже медицины:
Уж если смертный нездоров
Без всякой видимой причины,
Так лучше прямо умирай,
Другим не порти аппетита, —
А то какой же это рай,
Где люди морщатся открыто?
Да! запретят в те времена
Под страхом смерти — вид угрюмый,
Мечты, лишающие сна,
И ум тревожащие думы.
Чтоб жить в раю — и размышлять!
Да это слыхано ли в мире?
Ведь это школьнику не знать
Грешно, как дважды два — четыре!
Вот потому-то, в свой черед,
Я должен здесь оговориться:
Всё это будет… для господ,
А для народа не годится…
Для мужиков везде пойдут
Из каши гречневой болота;
Их кочки луком порастут, —
Закусывай, кому охота.
Вдали воздвигнется хребет
Из мягких масс ржаного хлеба;
Его вершину, словно лед,
Покроет масло вплоть до неба.
С хребта прелестный будет вид —
Глазам представятся два моря:
В одном — сивуха забурлит,
Уж, разумеется, не с горя;
В другом — отличный кислый квас
(Ликуйте, Ваньки, Васьки, Федьки!)
У скал запенится, крутясь;
А скалы будут все из редьки.
Для баб, а пуще в тех видах,
Чтоб не орали ребятишки,
Во всех появятся борах
Грибы из вяземской коврижки.
Везде такая благодать,
Тепло, как после доброй порки,
И самый воздух, так сказать,
Пронзится запахом махорки!
Но мужики ведь никогда
Довольны жизнью не бывали;
Они, пожалуй, и тогда
Без жалоб проживут едва ли.
«На молочке уж не взыщи:
Держать коров — карманы пусты,
А с неба валят только щи —
И те, кажись, не из капусты..
Вот тоже баньки нету здесь,
В квасу купаться — бога стыдно,
И ходишь чешешься день весь…
Уж это очень нам обидно!
Опять же соли не найдем:
Сказать в час добрый, место свято —
И вздуло брюхо колесом,
А всё как будто пустовато…»
В таком-то роде, например,
Они нытье свое поднимут.
Но против них суровых мер
За мину кислую не примут:
Ведь на мужицкий грубый взгляд
И рай не сладок по приказу, —
Им просто-напросто велят
Не объедаться хлебом сразу,
Не трогать пищи у господ,
Как неудобной для сваренья;
А пуще — в первый райский год
Не напиваться до забвенья.
Да! в это времечко… но тут,
О милый друг! я ставлю точки:
Боюсь, что слюнки потекут
На недописанные строчки.
<1881>
273. РАЗЛАД
В душе темно, как ночью в бурном море,
И там, во тьме, как за волной волна,
Без устали идет за горем горе,
Вновь поднимая прошлое со дна.
Вокруг меня сияющие лица,
Я слышу смех ликующих людей;
А издали проходит вереница
Угрюмых лиц, страдальческих теней…
Давно мой ум опутать, как сетями,
Стремится тот чудовищный разлад;
Но он могуч над слабыми умами, —
Я знать хочу: кто прав, кто виноват?
Мне дела нет до этих ликований,
Пока они доходят до меня
В сопутствии подавленных рыданий:
Я света жду — не призрачного дня!
Ведь слабый блеск мерцающей зарницы
Не озарит широкого пути,
А солнца луч и в глубину темницы
Способен узнику отраду занести.
В душе темно, как ночью в бурном море,
Находит скорбь волною за волной…
Но, может быть, ты смоешь это горе,
Девятый вал, когда-нибудь собой!
<1881>
274. ЗАПЕВКА
Люди мучат меня
За свободу мою, —
Что я весел всегда,
Что я песни пою.
Но не знают они,
Что от боли тех мук
Только крепнет в груди
Чародейственный звук.
Сколько на небе звезд,
Столько песен во мне;
Звезды светят в ночи,
Я пою в тишине.
И как звездных никто
Не измерит высот,
Так и песня моя
Всё растет и растет!
<1882>
275. СОВЕТ
«Покорись! — родная говорила. —
Ведь врагов тебе не превозмочь;
Велика их сплоченная сила,
И темны их помыслы, как ночь.
Разве ты не знаешь, что на муки
Вел людей упорно-смелый путь?
Не такие опускались руки,
Не такая задыхалась грудь!
Был еще ты, сын мой, в колыбели,
Как борцов я знала: у иных —
В двадцать лет их кудри поседели
И улыбка с уст сбежала их,
У других — под гнетом покаянья
Светлый ум померкнул навсегда…
О, как много слышалось страданья
В их словах, безумных иногда!
Молод ты, а дума молодая
Любит часто собственный обман;
Путник верит в призраки, не зная,
Что пред ним лишь стелется туман.
Поздно, сын, приходит отрезвленье,
И когда в измученную грудь
Западет тяжелое сомненье,
Сил уж нет идти в обратный путь.
Помертвев от ужаса и боли,
Без надежды в сердце на исход,
Где найдешь ты столько силы воли,
Чтобы снова кинуться вперед?
Не в друзьях ли — думаешь ты — сила,
Закалить способная твой дух?
Много их я, друг, переменила, —
Непродажных не было и двух!
А на крик души твоей отважной,
На призыв к отчаянной борьбе —
Даже друг и лучший, не продажный,
Не ответит откликом тебе.
Если ж ты знавал между друзьями
Удальцов незыблемой души, —
Те друзья давно замолкли сами
Где-нибудь в неведомой глуши…
Знаю, друг, что в нравственной опоре
Много значит добрая жена;
Что с тобой и радости, и горе
Понесет безропотно она.
Но бывают высшие страданья:
Колыбель, как призрак роковой,
Восстает в минуту колебанья —
И подруга жертвует тобой…
Покорись же, тронься хоть слезами,
О мой милый, мой любимый сын!
Враг стоит несметными рядами…
Покорись! Ты видишь — ты один!..»
Уж давно молчит моя родная,