У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.
Как горько было сердцу молодому,
Когда я уходил с отцовского двора,
Сказать прости родному дому!
У зверя есть нора, у птицы есть гнездо,
Как бьется сердце, горестно и громко,
Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом
С своей уж ветхою котомкой!
В 1923–1925 годы Бунин еще пишет стихи, в том числе такой шедевр, как «Льет без конца. В лесу туман…». Потом опять начинаются годы великой прозы («Митина любовь», «Жизнь Арсеньева», «Темные аллеи») – и Бунин-поэт резко умолкает.
С начала 1920-х годов кандидатура Бунина регулярно выдвигается на Нобелевскую премию по литературе. Главными соперниками его среди русских писателей были М. Горький и Д. С. Мережковский. Решающим событием, приведшим к получению Буниным премии в 1933 году, стал выход романа «Жизнь Арсеньева», который многие сравнивали с автобиографической эпопеей Пруста. Сам Бунин, познакомившийся с творчеством французского писателя уже после завершения романа, отмечал определенную близость их поэтик. Получение премии, значительная часть которой была потрачена на помощь собратьям по изгнанию, была воспринята эмигрантской литературой как общая победа.
Впрочем, отношения Бунина с писателями-современниками как в дореволюционный, так и в послереволюционный период нельзя назвать идиллическими – в том числе из-за его сварливого и высокомерного характера. Его горделивые и оскорбительные высказывания о современниках (в основном из частных писем) известны. Строг он был и к предшественникам. Преклонение перед Толстым сочеталось у него с неприязнью к Гоголю и Достоевскому.
В личной жизни Бунина в эти годы все было непросто. В середине 1920-х годов у него начинаются близкие отношения с молодой писательницей Галиной Николаевной Кузнецовой. В 1927 году Кузнецова поселяется в доме Бунина. «Брак втроем» продолжается до 1934 года, когда Кузнецова ушла от Бунина, причем не к мужчине, а к женщине – Магде Степун, сестре философа Федора Степуна. Еще одним фактическим членом семьи стал писатель Лев Зуров, выполнявший обязанности секретаря Бунина. В летнее время семья жила на вилле Бельведер близ Грасса, в Альпах.
Еще в 1930-е годы Бунин занял резко антинацистскую позицию, одним из толчков к чему был, возможно, унизительный обыск, которому его подвергли в Германии в 1936 году. После оккупации Франции в 1940 году Бунин с женой уезжает на виллу, оказавшуюся в «зоне Виши». Вскоре к ним присоединился Зуров. На вилле Бунины предоставляют укрытие и убежище людям, преследуемым нацистами – в том числе Галине Кузнецовой и Магде Степун. Жизнь была по-военному трудной и полуголодной. Неприятие нацизма и надежда на победу над ним привели к тому, что Бунин смягчил свое отношение к советской власти. По словам поэта Георгия Адамовича, «война потрясла и испугала Бунина: испугала за участь России на десятилетия и даже столетия вперед, и этот глубинный страх заслонил в его сознании все то, что в советском строе по-прежнему оставалось для него неприемлемо. Он ждал и надеялся, что война, всколыхнувшая весь народ, придаст советскому строю некоторые новые черты, новые свойства…». В первые послепобедные годы он бывает на приемах в советском посольстве, положительно отзывается о творчестве некоторых советских писателей (Александра Твардовского, Константина Паустовского), ведет переговоры об издании книги в СССР и даже теоретически задумывается о возвращении.
Все это, впрочем, вскоре закончилось. Если иллюзии и возникли на короткое время, они быстро рассеялись. Например, книга в СССР так и не вышла – Бунина стали издавать лишь в 1956 году, раньше, чем кого-либо из эмигрантов.
Тем временем силы писателя слабели. После последнего триумфа – выхода в 1945 году книги рассказов «Темные аллеи» – он пишет немного. В 1947 году у него была диагностирована эмфизема легкого. После лечения на юге Франции он в последний раз публично выступает в Париже.
Нобелевская премия была давно истрачена, гонорарных поступлений было мало (за «Темные аллеи» Бунин получил всего 300 долларов). В последние годы жизни Бунин жил на пенсию, выплачивавшуюся ему американским филантропом Фрэнком Атраном.
Так проходят последние годы жизни писателя. 8 ноября 1953 года в Париже Бунин умирает. Но годом раньше он внезапно, после очень долгого перерыва, пишет стихотворение, очень характерное и удачное. Именно стихами Бунин попрощался с литературой и жизнью:
Ледяная ночь, мистраль,
(Он еще не стих).
Вижу в окна блеск и даль
Гор, холмов нагих.
Золотой недвижный свет
До постели лег.
Никого в подлунной нет,
Только я да Бог.
Знает только Он мою
Мертвую печаль,
Ту, что я от всех таю…
Холод, блеск, мистраль.
Стихотворения 1888–1899
«В полночь выхожу один из дома…»
В полночь выхожу один из дома,
Мерзло по земле шаги стучат,
Звездами осыпан черный сад
И на крышах – белая солома:
Трауры полночные лежат.
«Пустыня, грусть в степных просторах…»
Пустыня, грусть в степных просторах.
Синеют тучи. Скоро снег.
Леса на дальних косогорах,
Как желто-красный лисий мех.
Под небом низким, синеватым
Вся эта сумрачная ширь
И пестрота лесов по скатам
Угрюмы, дики, как Сибирь.
Я перейду луга и долы,
Где серо-сизый, неживой
Осыпался осинник голый
Лимонной мелкою листвой.
Я поднимусь к лесной сторожке —
И с грустью глянут на меня
Ее подслепые окошки
Под вечер сумрачного дня.
Но я увижу на пороге
Дочь молодую лесника:
Малы ее босые ноги,
Мала корявая рука.
От выреза льняной сорочки
Ее плечо еще круглей,
А под сорочкою – две точки
Стоячих девичьих грудей.
«Как все вокруг сурово, снежно…»
Как все вокруг сурово, снежно,
Как этот вечер сиз и хмур!
В морозной мгле краснеют окна нежно
Из деревенских нищенских конур.
Ночь северная медленно и грозно
Возносит косное величие свое.
Как сладко мне во мгле морозной
Мое звериное жилье!
«Под орган душа тоскует…»
Под орган душа тоскует,
Плачет и поет,
Торжествует, негодует,
Горестно зовет:
О благий и скорбный! Буди
Милостив к земле!
Скудны, нищи, жалки люди
И в добре, и в зле!
О Исусе, в крестной муке
Преклонивший лик!
Есть святые в сердце звуки —
Дай для них язык!
Цыганка
Впереди большак, подвода,
Старый пес у колеса,
Впереди опять свобода,
Степь, простор и небеса.
Но притворщица отстала,
Ловко семечки грызет,
Говорит, что в сердце жало,
Яд горючий унесет.
Говорит… А что ж играет
Яркий угольный зрачок?
Солнцем, золотом сияет,
Но бесстрастен и далек.
Сколько юбок! Ногу стройно
Облегает башмачок,
Стан струится беспокойно,
И жемчужна смуглость щек…
Впереди большак, подвода,
Старый пес у колеса,
Счастье, молодость, свобода,
Солнце, степи, небеса.
«Не видно птиц. Покорно чахнет…»
Не видно птиц. Покорно чахнет
Лес, опустевший и больной.
Грибы сошли, но крепко пахнет
В оврагах сыростью грибной.
Глушь стала ниже и светлее,
В кустах свалялася трава,
И, под дождем осенним тлея,
Чернеет темная листва.
А в поле ветер. День холодный
Угрюм и свеж – и целый день
Скитаюсь я в степи свободной,
Вдали от сел и деревень.
И, убаюкан шагом конным,
С отрадной грустью внемлю я,
Как ветер звоном однотонным
Гудит-поет в стволы ружья.
«Один встречаю я дни радостной недели…»
Один встречаю я дни радостной недели, —
В глуши, на севере… А там у вас весна:
Растаял в поле снег, леса повеселели,
Даль заливных лугов лазурна и ясна;
Стыдливо белая береза зеленеет,
Проходят облака все выше и нежней,
А ветер сушит сад и мягко в окна веет
Теплом апрельских дней…
«Как дымкой даль полей закрыв на полчаса…»
Как дымкой даль полей закрыв на полчаса,
Прошел внезапный дождь косыми полосами —
И снова глубоко синеют небеса
Над освеженными лесами.
Тепло и влажный блеск. Запахли медом ржи,
На солнце бархатом пшеницы отливают,
И в зелени ветвей, в березах у межи,
Беспечно иволги болтают.