Бросим медленность тупую: вместе в путь — и побежим
20 В дом[250] фригийской мы Цибебы, во фригийские леса,
Где кимвалов слышен голос, где тимпаны вдаль гремят,
Где фригийский флейтщик зычно дудкой загнутой гудеть,[251]
Где мэнады[252] отгибают страстно головы в плющах,
Где они, справляя тайны, подымают резкий вой,
25 Где бродячий хор богини рвется бешено вперед:
В те места, куда нам должно торопиться в три ноги».[253]
Как вещала то подругам Аттис, ложная жена,[254]
Вдруг завыл весь хор свирепый из дрожащих уст своих,
Загремел тимпан летучий, зазвенел пустой кимвал
30 И на верх зеленой Иды быстроногий хор спешит.
Задышав безумством мчится, еле дух переводя,
Всех своим тимпаном Аттис по лесной глуши, ведет,
Словно телка, что умчалась с непривычки от ярма;
За вожатой резвоногой галлы быстрые бегут,
35 Но как в дом они Цибебы утомленные пришли,
То измучены чрезмерно без Цереры впали в сон.[255]
Сон ленивый закрывает шаткой слабостью глаза,
И в покое мягком тонет ярость лютая души.
Но когда лучистым взором золотистый Солнца лик
40 Озарил эфир прозрачный, грудь земли и зыбь морей
И прогнал ночные тени звуконогих прибодря,[256]
То от Аттис пробужденной убежал немедля Сон
И богиня Пазифея приняла его на грудь.[257]
Так от нежного покоя, пробудясь без ярых грез,
45 Разбирала Аттис в сердце все дела свои сама,
И умом спокойным видит, без чего и где она,
И вскипев душой, обратно к морю вновь она спешит.
Там, увидя волн равнину, взором полным слез она,
Грустным голосом к отчизне обратилась в горе так.
50 «О родимая отчизна, о отчизна, мать моя,
Ты, которую несчастный бросил я, как беглый раб.[258]
От господ своих, к идейским я лесам направил путь,
Чтобы жить в снегах холодных средь звериных логовищ,
Чтобы яростно носиться близ убежищ их во мгле,
55 Где, в какой тебя, отчизна, стороне мне полагать?
Глаз стремится сам собою на тебя направить взор,
В краткий срок, покуда ярость злая смолкнула в душе.
Я ли из родного дома понесусь тут по лесам?
Брошу все, друзей, отчизну и родителей своих,
60 Брошу форум и палестру, стадий и гимназий я?
Бедный, бедный, плакать вечно — вот судьба твоя, душа.
Есть ли род такого лика, чтоб его я не носил?[259]
Я и юноша и отрок, взрослый я и мальчик я,
Я гимназия цветком был, я елея быль красой;[260]
65 У меня в дверях толпились, мой порог не остывал,
Был цветочными венками мой всегда разубран дом,
Как с восходом солнца должен был покинуть ложе я.
Я ль теперь Цибелы жрицей и служанкой быть должна?
Я ль мэнадой, я ли частью лишь себя — как тщетный муж?
70 Я ль на верх зеленой Иды в снег застывший убегу?
Я ли стану на фригийских жить нагорных высотах,
Где олень, жилец полесья, где кабан лесной жилец?
Жаль мне, жаль, что я так сделал, больно, больно мне терпеть».
Но лишь только звук поспешный с губок розовых слетел
75 И богине в оба уха с вестью новою дошел,
То Цибела, разрешая львов запряженных ярмы,[261]
Так, дразня врага скотины, стала левого учить:[262]
«Ну, свирепый, в путь, и сделай, чтобы в ярость тот вступил,
Сделай, чтоб в порыве яром тот опять ушел в леса,
80 Кто свободен больно, власти избежать моей дерзнул.
Бей хвостом себя, свою же спину бей своим бичом.[263]
Пусть разносится повсюду гром от рева твоего,
Крепкой шеей встряхни ты гриву рыжую свою».
Так рекла Цибеба в гневе и ярмо сняла рукой.
85 Зверь свирепый раздражает сам свой дух на быстрый бег,
Он идет, ревет и топчет под ногой своей кусты.
Но лишь влажных месть достигнул, где белели берега,[264]
То у мраморного моря Аттис нужную узрел,[265]
Вдруг он кинулся. Та в дебри обезумевши ушла:
90 Там на целую осталась жизнь прислужницей она.
О великая Цибеба, ты Диндима божество,
Пусть навек мой дом не знает страшной ярости твоей:
Возбуждай уже других ты и других быстрей гони.
№64. Свадьба Пелея и Фетиды[266]
На вершине Пелейской рожденные некогда сосны[267]
Плыли, как говорит, по взволнованной влаге Нептуна,
К Фазиса устьям самим и до границ Эетейских,[268]
Как тех юношей цвет, ядро молодежи Аргивской,
5 Из Колхиды увезть пожелавши руно золотое,
Быстрой дерзнула кормой побежать по соленой пучине
Разгребая еловыми веслами синее море.
Им богиня сама, городских владычица башен,[269]
Легким дыханьем своим придала летучести в беге,
10 Остов сосновый связав сначала с изогнутым килем.[270]
Он-то первый побегом нарушил покой Амфитриты,
Только что нос корабля разрезал бурливую влагу,
И завиваясь волна под веслом забелела от пены
Из белеющей бездны самой приподняли лица
15 Нереиды морские, подобному чуду дивяся.
В этот счастливый день впервые увидели очи
Смертных, как нимфы свои нагие тела выставляли,
Из белеющих волн воздымаясь по самые груди.
Тут, говорят, и Пелей воспылал любовью к Фетиде,
20 Тут и Фетида сама людским не побрезгала браком,
Тут порешил и отец сочетать Пелея с Фетидой.[271]
О, порожденные вы в такое блаженное время.
Вам мой, герои, привет, отродье богов, о потомки
23b От матерей благородных, привет вам снова…[272]
Часто вас песнью моей, призывать я часто вас стану,
25 Да и тебя высоко озаренного факелом брачным,
Ты оплот Фессалии, Пелей, кому сам Юпитер,[273]
Сам родитель богов любовью своей поступился.[274]
Избран не ты ли Фетидой прекраснейшею Нереидой?
Не тебе ль свою внучку увезть разрешила Тефиса[275]
30 И Океан, что объемлет всю землю морскою волною?
Как окончился срок и желанные дни наступили,
То собирается в дом столпившася вся Фессалия,
И наполняется весь дворец веселящимся людом,
Все приносят дары, выражая веселье на лицах.
Весь опустел Киерон,[276] Фтиотийские брошены Темпы
И Краннона дома и высокие стены Лариссы[277]
Все поспешают в Фарсал и к фарсальскому дому стремятся.[278]
Поле не пашет никто, у волов размягчаются шеи,[279]
Низких не чистят уже виноградников грабли кривые,
40 Плугом понуристым вол не ворочает более глыбу,
Не убавляет серпом обрезальщик на дереве тени,
Ржавчиной тусклой плуги покрываться забытые стали.
А в жилище самом повсюду, куда распростерся
Царский дворец, все блестит серебром и золотом ярким,
45 Троны из кости слоновой, столы бокалами блещут,
Весь чертог выставляет богатую царскую утварь.
Но в середине дворца богинино брачное ложе,
Зубом индийским блестя, стоит и его покрывает
Полог пурпурный, окрашенный раковин розовым соком.
50 Этот покров, испещренный рисунками древнего люда,
Изображаете с великим искусством деянья героев.
Ибо там с берега Дии, звучащего громким прибоем,
Смотрит Тезею вослед, на судах уходящему быстрых,
Ариадна, в душе неудержные страсти питая,
И не верит себе, что действительно видит, что видит,
Так как, только проснувшись от сна и обманных видений,
Видит бедняжка себя на пустынном песке позабытой.
А беспамятный юноша в бегстве бьет веслами волны,
И обещанья пустые он буйному ветру бросает.
А из травы вдалеке Миноида тоскующим взором
Смотрит вослед, как вакхический образ из камня, Эвоэ![280]
Смотрит она и забот предается великим волненьям,
На голове белокурой уж нет и прекрасной повязки,
Не прикрывает уже одежда ей легкая шеи,
Не сожимает грудей ей пышных и пояс плетеный,
Все, что с тела у ней со всего по частям соскользнуло,
Орошают у ног ее тут же соленые волны,
Но позабыв и повязки уже и летучей одежды
Положенье, всем сердцем своим, Тезей, за тобою
70 Всею душою, всею мыслью она, потерявшись, стремится.
О бедняжка! которую Эрицина в ту пору[281]
Истомила рыданьем, колючих забот ей посеяв