ругая:
Я здесь повсюду без препон гуляю.
Вот и сюда порою захожу…
Но больше ничего вам не скажу.
А вон хотите ? Следуйте за мной.
Иль оставайтесь. Мне, ведь, всё равно».
«Нет, нет! Иду!»— воскликнул Дант, спеша
За белой Тенью, что теперь, из вод
Поднявшись, двигалась легко вперед.
«Должно быть, это чья-нибудь душа,—
Подумал Данте. — Как она стройна,
Как движется, по черноте скользя!
Хотел бы знать, однако, кто она?»
«Вы любопытны,— вдруг сказала Тень.—
Здесь мыслить тайно ни о чем нельзя,
И ваши мысли мне ясны, как день.
Те двое исповедались пред вами,—
Могли бы утолиться вы словами».
— «Мне ваша исповедь и не нужна,—
Ответил живо Дант, идя вперед.—
Но слышали вы мысль мою… И вот
Лишь на одно ответьте, если можно:
Вы — женщинами Вы „он“— или „она“?»
Ответа нет. И Тень скользит безмолвно
По дымно-черным подземелья волнам.
Лишь вдолге, обратя на Данте взор,
Проговорила: «Что за разговор!
Здесь слово лишнее — неосторожно,
И надо знать, что важно — что ничтожно.
Но имя предка вашего я чту
И для него молчания черту
Переступлю, на ваш вопрос ответив,
Ответ мой прост: не знаю».
«Невозможно!»—
Воскликнул Дант. И тут же, не заметив
Какой-то кучи, в воду соскользнул
И в океане чуть не утонул.
Но выбрался. И тотчас к Тени снова:
«Сказали вы: „Не знаю“. Что за слово!
Вы были же и на земле, а там…»
— «Там, на земле, я женщиной считался.
Но только что заговорю стихами,
Вот как сейчас, сию минуту, с вами,
Немедленно в мужчину превращался.
И то же в случаях других… Как знать
Могу, кто я? И было так до смерти.
Хотите верьте мне, а то не верьте…
Но я другого не могу сказать.
Не отставайте, мы почти у цели.
Вы видите полоску — свет из щели?
Но если сквозь нее вы не пройдете
Немедленно, тотчас же вслед за мной,
Нигде меня вы больше не найдете,
Ни выхода, оставшись за стеной».
— «Пройду, пройду!» Хоть Дант был очень строен,
Вглядевшись, чувствовал, что не спокоен:
Уж очень эта щель была узка —
Белела, как черта, издалека.
Хотел подумать: «Ей-то что за дело!
Скользнет… На мне же, как-никак, а тело!»
Но не подумал. Не желал. Как знать,
Вдруг мысль его услышится опять?
Черта на камне темном все белела…
Скользнула Тень в нее — и тотчас вслед
Дант кинулся, уж не жалея тела,
Не думая о том, пройдет — иль нет.
Но щелка раздалась, как будто… Свет!
Хоть оказался он не очень ярок —
Для Данте и белесый, как подарок.
А Тень? Ах, вот. И на свету светла,
Чуть контуры другие приняла.
Но на лице туман какой-то лег,
И Данте рассмотреть его не мог.
«Я очень рад, что выйти вам помог,—
Сказал приветливо вожатый странный. —
Когда б не имя ваше… Но теперь
Простимся. Я иду в другие страны.
А вы — все прямо. Низенькую дверь
Вы встретите. За ней ступени…»
— «Я знаю их,— Дант перебил. — Но Тени,—
Столь благодетельной,— чем отплачу?
От вас так сразу не уйду я прочь,
Мне надо,— чувствую,— и вам помочь.
О предке вы моем упоминали,
И я — его достойным быть хочу.
Вы что-то слышали о нем, иль знали…
В чужой душе читать я не умею,
Но вы умеете, и я вас смею
Просить: взгляните, видите, что я
Готов на все, и что душа моя
Не может вас покинуть без оплаты.
Я вас уже люблю, люблю как брата…
Куда идете вы опять? Зачем?
О, если бы мне знать — хотя бы это!»
«Для вас, пожалуй, тут и нет секрета,
И вы меня растрогали совсем,—
Сказала Тень. — Но я не вижу, право,
Что вы могли бы сделать для меня.
Да, предка вашего близка мне слава,
И в вас есть что-то от его огня.
Где мы стоим сию минуту — путь
В Чистилище. Туда я захожу
Не в первый раз! И там не нахожу
Кого ищу. Найду ль когда-нибудь?»
«Я догадался!— Дант вскричал.— Я знал!
Вы ищете кого-то здесь, в аду.
В Чистилище хоть я и не бывал,
Да уж туда сегодня не пойду.
Но вы позвольте мне вас проводить
Не до дверей, а хоть бы часть пути.
Навязчивым я не хочу прослыть,
Но не могу же так от вас уйти!»
И вот идут они, вдвоем, и рядом.
Дорога тихая. Не пахнет адом.
Дант удивлен: «Который это круг?
В других бывал я: шум и крик всегда.
А здесь такая тишина вокруг!»
— «Здесь шума не бывает никогда,—
Тень отвечала. — Так, должно быть, надо,
Чтоб путь в Чистилище был тих. И ада
Чтобы не помнили идущие туда.
Но вы не знаете, как длинен он!
Столетий семь, по-вашему считая.
Иной, что адом слишком удручен,
Идет — и падает, не достигая».
Был Данте этим тоже удивлен:
«А как же вы, не раз…» — «O, надо мною
Не знало время и малейшей власти,
Ни здесь, в аду, ни на земле. Отчасти —
Другие говорили мне,— к несчастью,
Что горько ничего не забывать,
Как детища не забывает мать.
Чувств матери, положим, я не знаю…
Я просто ничего не забываю.
Вот потому просил так горячо я
Мою Терезу и других святых,
Чтоб мне послали что хотят другое,
Но лишь не то, что было — и недаром!—
Моим предчувствием, моим кошмаром…
Чтоб не осталась на земле одною
Моя душа. Просил я о надежде
Уйти с земли, ее покинуть прежде,
Чем тот, кого душа моя любила,
Чем тот, которого теперь ищу…
Но укорять святых я не хочу,
Ни тех, моих, и никаких других:
Ведь, может, было то не в воле их.
Поймите же: я был всегда не сущим,
А если попросту сказать — ничто.
Лишь в нем одном жила душа моя.
Когда ж ушел, кто жизнь мне был несущим,
Я на земле лишился бытия.
Другие этого — что я никто —
Там, на земле, конечно, не видали.
И разные мне имена давали.
Моя ж душа была к себе строга.
И вам, пожалуй, я открыть готов,
Как звал себя я, без высоких слов:
Мое простое имя — пустельга».
«О нет, о нет!— воскликнул Дант тревожно.—
Какая пустота в душе возможна,
Какая пустота — и в вашей, строгой!—
Когда идет она такой дорогой
Страданья и любви? Нет, не пустая,
Она полна, и, может быть, до края!»
Но спутница как будто рассмеялась:
«Все вы, земные,— вечно не о том!
Спросите лучше, как я жил потом,
Что на земле еще со мною сталось.
Не исповедуюсь я вовсе вам,
Суды мне ваши тоже не нужны,
Но имя Данте… Помню я, как там
Мы повторяли имя и горам
Флоренции, родной его страны…
Быть может, говорю я слишком много
И осторожней было б помолчать.
Но так тиха в Чистилище дорога,
И я как будто с ним… и там… опять.
Но он ушел. Давно? Вчера? Сейчас?
Не знаю. Только я не мог понять,
Хоть размышлял об этом много раз,
С какою целью, для чего мне дан
Остаток этих дней моих земных?
Не видел смысла никакого в них.
Иль справедливость высшая — обман?
И для чего испытывать мне ту
Неизъяснимую словами тошноту…
Ее все знают в черном океане,
А я узнал ее вверху, заране…
Однако, я привык еще при нем
Бессмыслие и случай отрицать.
И в отраженном бытии моем
Пытался смысл какой-то отыскать.
Был друг у нас. Иль полудруг. И он
Был постоянно чьею-то заботой —
Не знаю почему — но окружен.
Не стоил, мнилось, он ее. Но сон
Привиделся тогда мне очень странный,
Не ясный сон, не сложный, но туманный.
В тумане словно говорил мне кто-то:
„Больные не останутся одни.
Нуждаются в заботе лишь они“.
Проснувшись, я подумал: если прочь
Мой полудруг не отошел совсем,
Не велено ли мне ему помочь?
Но я, ведь, сам не знаю, как и чем,
И тоже болен, да и что могу?
Никто не будет слушать пустельгу.
„Ах, бросьте спорить, ничего не зная!“
И там никто не знал, что пустельга я.
Не получил даров я никаких,
Лишь дар любви. Но вот, порой, играя,
Нарочно сам выдумывал я их
И приводил тем многих к заблужденью.
Я внял, однако, сонному веленью.
Ведь человек-то все-таки был болен:
У тела своего он жил в неволе,
Но жил, не думая об этом плене
И не стремясь нимало к перемене.
Я ласково с ним речи заводил,
С терпением, с любовью говорил,
Он и не слушал. Думал о другом.
О чем? Как знать! О чем-то о своем.
Еще трудней мне было оттого,
Что я, ведь, знал: он не любил того,
Кого уж не было. Оттолкновений
От нас обоих он и не скрывал:
С трудом он нашим воздухом дышал,
В грош никогда не ставил наших мнений.
Конечно, я ему и не помог.
Он только сам себе помочь бы мог,
Когда б любить и верить мне посмел…
Но дар любви он извратил давно
И верил, что таков его удел…
Да уж теперь и это всё равно.
Итак — не удивлю, конечно, вас,
Сказав, что боль моя, мои страданья,
Мое усилие,— и в этот раз,—
Всё разбивалось о его молчанья,
Как волны океана об утес.
Не видел он ни моего страданья,
Ни братской нежности моей, ни слез.
Я до конца исполнил повеленье,
Весть о конце мне новый сон принес.
Но не о нем, а о другом виденьи.
Мне хочется вам, Данте, рассказать,
Прервав повествованье на мгновенье.
Об этом рано вам еще и знать,
И вы меня, конечно, не поймете…