Не хранить от ястреба гнездовье,
Не летать за пищей по разводьям
И птенцов не обучать полету.
Но крылом своим, еще могучим,
Но дыханьем жадным и глубоким,
Всею кровью, что стучала в сердце,
Всею болью — он не верил в гибель!
Слишком громко север призывает,
Так, что шея тянется к полету
И в ушах посвистывает ветер!..
Пролетали журавли на север…
1940
«Все врозь: дома, дороги, руки…»
Все врозь: дома, дороги, руки…
Нет, даже рук не дотянуть!
Сквозь ночи долгие разлуки
Дожить до встречи как-нибудь!
Что встреча? Света приближенье,
Вдруг озаряющее мрак.
Что встреча? Горькое мгновенье,
Невозвратимое никак.
Пройдет — и вновь затихнут птицы,
И снова тучи скроют высь.
А навсегда не распроститься!
А до конца не разойтись!
И все гадаешь, все не знаешь —
Где ты идешь? Кого ты ждешь?
Кого улыбкой ты встречаешь?
Кому ты руку подаешь?
Когда б, как два крыла у птицы,
Сошлись бы наши два пути!
Мне над тобой бы так склониться,
Так сердцем к сердцу подойти,
Чтоб видел я тебя воочью
Сквозь самый дальний перегон,
Чтоб нам одной и той же ночью
Один и тот же снился сон!
1940
Железная дорога
Она меня манила с детских лет.
Зарей, бывало, затаив дыханье,
Я вслушивался в голос паровозный.
Он долетал загадочный, зовущий —
То в нем печаль неясная звучала,
То вырастала смутная тревога,
А то — призыв… Куда? В какие дали,
В какие земли, страны, города?
Я выходил в поля. С холма я видел,
Как вдалеке, над легкой синью леса,
Взлетал порой дымок белесоватый,
Клубился, плыл и таял в синеве.
Я так любил рассказы о дороге!
И все слова — чугунка, паровозы,
Вагоны, рельсы и названья станций —
Входили в игры, оживали в снах.
И вот она! Как близко, мне казалось.
Издалека маячит водокачка,
Как медленно мы приближались к ней!
И, наконец, тяжелый, полосатый
Передо мной шлагбаум вознесен.
И вот они — влекущие, стальные,
Манящие в неведомую даль,
Змеятся рельсы. Вот они — вагоны,
То бешено летящие, цветные,
То хмурые товарные составы,
Звонки, платформы, суета посадок,
Лязг буферов, колесный гул в полях,
И вот они — сигнальные ночные
Зеленые и красные огни!
Я помню дни: тянулись эшелоны
На горькую германскую войну.
Я помню тихий пыльный полустанок.
Стоял июль. Клонился день к закату,
Тянуло мирно с поля спелой рожью,
И заунывно перепел свистал.
Состав остановился. Брали воду.
Теплушек двери настежь отворив,
Гуторили солдаты, затихая.
И вдруг, задорно по ладам пройдясь,
Гармоника заплакала. Сначала
Откуда-то совсем издалека
Поплыли, робко вздрагивая, звуки —
Казалось, чья-то горькая душа
Сама с собой в раздумье говорила,
Как будто языка не находя.
Но вот лады окрепли и пошли,
Пошли, старинной песней разливаясь, —
Не в этих ли рожденные полях?
О чем они? О той ли тяжкой доле,
О силе той, в груди народа скрытой,
О воле той, о родине? Солдаты
Притихли вдруг, притих и полустанок,
Заслушался. И далеко в поля
Зарей рвалась, неслась, летела песня.
Но вот залязгал, заскрипел состав
И тронулся, а песня все звенела
И поплыла туда, во мглу, на запад.
На горькую германскую войну.
Как я запомнил год, когда, бушуя,
Потоком с фронта, прихватив оружье,
Штыков не примыкая, все уставы
Перечеркнув, рванулись по домам
Солдаты, поезда переполняя,
Гурьбой веселой разместясь на крышах,
На буферах скрипучих укрепясь,
И как опять росла и разливалась
На сто ладов совсем иная песня —
То легкая, привольная, со свистом,
То грозная, скликающая в бой.
И вновь пошли, загрохали составы
К иным боям, иные видя дали, —
Красногвардейцев первые отряды,
Красноармейцев первые полки.
Они пошли, чтоб отплатить сурово
За всю тоску отцов о вольной воле,
За всю печаль старинных рабских песен,
За черный труд, за горький хлеб земли.
А впереди — влекущие, стальные,
Манящие в неведомые дали,
Бежали рельсы. Не о тех ли далях
Мне в детстве пел таинственный, зовущий
В ночах гудок протяжный паровоза,
Не этих дней ли грозная тревога
Звучала в нем?
Навек я полюбил
Гудки, вагоны, рельсы, полустанки,
Тревожную, неведомую даль!
Февраль 1941
«Пастух кору надрезал у березы…»
Пастух кору надрезал у березы.
Склоняясь, тянет сладковатый сок.
За каплей капля падает в песок
Березы кровь прозрачная, как слезы.
А над землей — дыхание весны,
И все деревья с корня до листочков,
Едва раскрывшихся, напоены
Железной силой, рвущей створки почек.
Так ясен день! Так небосвод глубок!
Так журавли курлычут, пролетая!
И в этот миг березе невдомек,
Что, может быть, смертельна рана злая,
Что, может быть, от муки холодея,
Она увянет к будущей весне:
Иссохнет ствол, и ветви онемеют,
И помертвеют корни в глубине.
Но этот черный день еще далек,
И долго будет кровь еще струиться,
Над нею станут бабочки кружиться
И пчелы пить густой пахучий сок.
Покуда ж все, как прежде: зеленеет
Наряд ветвей, и зелень так свежа!
И пьет пастух. И на коре желтеет
Глубокий след пастушьего ножа.
Январь 1941
«Осенний лист упал на колею…»
Осенний лист упал на колею,
В сырую грязь, набрякшую дождями.
Все лето — в зной, в грозу — между ветвями
Оберегал он красоту свою.
Он зеленел и наливался влагой,
Мужал, темнел под солнечным лучом
И, непонятной одержим отвагой,
Вдруг сам, как солнце, заиграл огнем.
И не было ни боли, ни страданья,
Ни горечи в последней вспышке той.
Он и не знал, что это увяданье
Пылает в нем прощальной красотой.
Он будет смят проезжим колесом,
Его огонь померкнет в луже грязной,
А он лежит — недрогнувший,
прекрасный,
С открытым перед гибелью лицом.
Январь 1941
«Ты была моим дыханьем…»
Ты была моим дыханьем,
Чистым утренним лучом,
Полдня жарким полыханьем,
Тихой ивой над ручьем.
Ты меня дорогой счастья
Рядом, за руку, вела,
Ты была моею властью,
Пленницей моей была.
Но войны слепая сила
Мирный день грозой сожгла,
Наши руки разлучила,
Наши судьбы развела.
Я прошел дорог немало,
День за днем я жил войной,
Гибель грудь мою искала,
Смерть летала надо мной.
Ты не раз меня спасала
Тем, что в сердце ты была,
Ты мне голос подавала,
К воле, к мужеству звала.
Через вражеские мины,
Сквозь огонь в морском бою,
Будто чудом, из пучины
Выносила жизнь мою.
Ты навек вошла мне в душу,
Без тебя же, все равно
Как без воздуха, мне душно,
Как без света, мне темно.
1941
«Зима заметает дороги…»
Зима заметает дороги,
Поземкой по насту звеня.
Опять ты проснулась в тревоге,
Опять вспоминаешь меня.
Я вижу твой быт немудрящий.
Деревня. Уют избяной.
Грустят непроглядные чащи,
Хрипят петухи за стеной.
Хозяйка встает, громыхая
Дровами, заслонкой в печи.
Бегут огоньки, полыхая,
Синеют рассвета лучи.
Ты ждешь пробуждения сына.
Все ярче заря за стеклом,
Морозная стынет равнина,
Россия лежит за окном.
Россия! Холодные дали.
Под снегом родные поля.
Какой неизбывной печалью
Исполнилась нынче земля!
Россия! Помяты, побиты
Посевов твоих зеленя.
Их топчут стальные копыта,
Скрежещущих танков броня.
Но крепнет былинная сила
Твоих золотых сыновей.
Она им пути преградила
Сыновнею грудью своей.
Все двинулось в гневном походе,
Взывает о мести врагу…
Ты за руку сына выводишь,
Он видит деревню в снегу.
Он топает, розовый, быстрый,
В глазах его — небо и снег,
И в воздух, по-зимнему чистый,
Взлетает мальчишеский смех.
Пускай ему солнце сияет
Лучами победного дня!..
А снег все метет, заметает,
Поземкой по насту звеня.
1942
Военная весна
Опять весна шумит над кораблями,
Опять лучами даль озарена.