Даже те стихотворения, в которых нет стремления высмеять то или иное литературное явление, часто пишутся Добролюбовым в форме пародии. Так «Грустная дума гимназиста» пародирует лермонтовское «Выхожу один я на дорогу». «Чернь» — пушкинскую «Чернь», «Пока не требует столицы» — пушкинского «Поэта», «Наш демон» — пушкинского «Демона», «Мое обращение» — пушкинские «Стансы», «Романс М. П. Погодину» — романс на слова Растопчиной «Когда б он знал». Но, разумеется, наибольшей силы Добролюбов-пародист достигает не тогда, когда форма пародии, не связанная прямо с сатирическим содержанием, дает лишь возможность дополнительного комического эффекта, а тогда, когда, разоблачая враждебную идеологию, Добролюбов в то же время высмеивает и литературные формы этой идеологии. Мы видели, как Добролюбов бьет «обличительство» пародиями на Розенгейма, либерализм — пародиями на Плещеева, шовинизм — пародиями на Хомякова и Майкова.
Но в дворянской поэзии конца 50-х годов эти мотивы не являлись преобладающими. Идеям революционной демократии лагерь дворянских поэтов противопоставлял не столько реакционные или либеральные идеи, сколько стремление вообще уйти от каких бы то ни было идей, связанных с социально-политической жизнью. Знамя дворянских поэтов — как реакционного, так и либерального направления — это знамя «чистого искусства». Демократическая критика требовала от литературы отражения жизни в ее существенных чертах, требовала объяснения и оценки жизни. Дворянский лагерь протестовал против такого «снижения» задач литературы, в особенности поэзии. Дворянские критики утверждали, что поэзия связана лишь с «вечным идеалом красоты», что всякая злободневность профанирует поэзию, выводя ее из круга ее подлинных задач, что ничто прекрасное и долговечное не может быть создано на почве «временных», «случайных», «злободневных» интересов. «Вечными» темами признавались прежде всего темы природы и любви, которые по преимуществу и разрабатывались «чистыми» поэтам». Не возбранялась и «поэзия мысли», лишь бы размышления поэта касались «вечных» вопросов бытия, а не конкретных, насущных социально-политических проблем. Стремление уйти и увести от этих проблем было естественным проявлением идеологии ущербного класса. «Чистая поэзия» была романтической по своему художественному методу, идеалистической по своему мировоззрению в антидемократической по своим социальным установкам. Борьба с ней во имя реалистической и демократической поэзии была одной из существенных задач демократической критики.
Добролюбов не мирился с тем, чтобы поэзия базировалась на каких-то иных эстетических основах, чем проза. Он писал: «Роман, создание нового времени, наиболее распространенный, теперь изо всех видов поэтических произведений, прямо вытек из нового взгляда на устройство общественных отношений, как на причину всеобщего разлада, который тревожит теперь всякого человека, задумавшегося хоть раз о смысле своего существования. В лирике нашей мы видели до сих пор только начатки и попытки в этом роде, но отсюда вовсе не следует, чтобы новое содержание поэзии было недоступно для лирики или несовместимо с нею. Нет, оно рано или поздно овладеет всею областью поэзия; оно одушевит собою и лирику».
Добролюбов сурово относился к «воздушной, прилизанной, идеальной» лирике «чистых» поэтов, разоблачая ее узость, бесплодность, идейную мизерность я зачастую искусственность.
Как сатирик, Добролюбов и в борьбе с чистой поэзией» прибегает к своему любимому методу — пародии.
«Чистая поэзия» была далеко не чиста от эротизма; этот эротизм Добролюбов подчеркивает в стихотворении «Первая любовь» — пародии на известное стихотворение Фета «Шопот, робкое дыханье». В стихотворении «Мои желания», пародирующем одноименное стихотворение К. Случевского, Добролюбов разоблачает претенциозную позу поэта-мудреца, вещающего о своих мыслях и чувствах, якобы глубоких, а по существу напыщенных и искусственных. Сильный выпад против ложного поэтического глубокомыслия представляет стихотворение «Жизнь мировую понять я старался». Это — пародия на Майкова. Майков в особенности выдвигался апологетами «чистого искусства». Ведущий критик этого лагеря Дружинин возводил Майкова в ранг поэта-мыслителя. «Он сумел, — писал Дружинин, — проложить себе дорогу и в мире высоких помыслов доискаться того лиризма, которым натура его не была богата». Добролюбов стремится показать, что «высокие помыслы» Майкова — это сухие, надуманные аллегории, «искусственные приноровления». Пародия Добролюбова очень своеобразна. Он берет не одно какое-нибудь стихотворение Майкова, но целый ряд его стихотворений, вошедших в сборник Майкова 1858 г. Сжимая содержание каждого из пародируемых стихотворений Майкова до двух-четырех строк, Добролюбов как бы выделяет основную мысль каждого стихотворения; сопоставляя затем эти основные мысли, он чрезвычайно обобщает и усиливает свое нападение на творчество Майкова. Творческий метод Майкова демонстрируется как метод сухого и почти механического аллегоризма.
Добролюбов подчеркивает, что и либеральная поэзия, и реакционная поэзия, и поэзия, якобы «чистая» от политических тенденций, — все это внутренне близкие разновидности одного направления — дворянской поэзии. Эту близость Добролюбов демонстрирует, приписывая произведения разных типов дворянской лирики одному и тому же поэту-псевдоавтору. Уже в цикл Конрада Лилиеншвагера «Мотивы современной русской поэзии» включены, наряду с обличительными, и стихи о природе, в которых поэт воспевает времена года, «всем явлениям природы придавая смысл живой». Но специально тема внутренней близости всех жанров и течений дворянской поэзии разработана в цикле «Юное дарование, обещающее поглотить всю современную поэзию». Здесь создан новый псевдоавтср — Аполлон Капелькин. Имя, вероятно, намекает на Аполлона Майкова, получившего прозвище «флюгер-поэт». Начав с «антологических» стихотворений, демонстративно отдаленных от всякой «злободневности», Майков затем писал поэмы в духе «натуральной школы», потом прославлял Николая I, после Крымской войны написал ряд либеральног-дидактических стихотворений и наконец прочно осел в реакционном лагере. В цикле «Юное дарование» Добролюбов пародирует и произведения «чистой поэзии», и националистические, и либерально-обличительные, и либерально-покаянные стихотворения. Печатая все эти стихи под фамилией одного поэта, Добролюбов хочет показать близость всех этих жанров дворянской поэзии, общность их корней и как бы психологическую возможность совмещения их всех в творчестве одного поэта. При этом свои разнородные пародии Добролюбов располагает в хронологическом порядке от 1853 до 1859 г. (каждое стихотворение датировано следующим годом), стремясь этим приемом разоблачить изменчивость и беспочвенность общественных настроений, отразившихся в дворянской поэзии того времени.
С «чистым искусством» Добролюбов борется как с одной из ветвей дворянской идеологии, которую необходимо сокрушить, чтобы проложить дорогу революции. Сатира Добролюбова — выдающийся образец политической сатиры, служащей революционным целям, порожденной этими целями, органически связанной с ними, обусловленной ими в самой своей художественной концепции.
Об этих революционных целях своей сатиры Добролюбов говорит обычным «эзоповым» языком в своем последнем «свистковском» стихотворении, появившемся в журнале уже после смерти автора:
А впрочем, читатель ко мне благосклонен,
И в сердце моем он прекрасно читает:
Он знает, к какому я роду наклонен,
И лучше ученых мой свист понимает.
Он знает: плясать бы заставит и дубы
И жалких затворников высвистнул к воле,
Когда б на морозе не трескались губы
И свист мой порою не стоил мне боли.
Б. Бухштаб
СТИХОТВОРЕНИЯ
НА 50-ЛЕТНИЙ ЮБИЛЕЙ ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВА НИКОЛАЯ ИВАНОВИЧА ГРЕЧА
Вниманьем высшего начальства
Заслуги ваши почтены;
Достигли вы до генеральства,
Вас все российские сыны
Достойно чтут как патриота
И как творца учебных книг...
В своих грамматиках без счета
Терзали вы родной язык;
Вы в географии мешали
Восток и Запад меж собой;
Фаддея с Гоголем равняли,
Уча словесности родной...
Вы и историю нам дали,
Чужой издавши перевод,
Где много мест вы пропускали,
Чтобы не знал их наш народ...
И на позорище журнальном
Вы подвизались много лет:
Кто чище вас — вы звали сальным,
Ложь правдой звали, мраком — свет.
Заслуг таких не мог, конечно,
Ваш добрый барин позабыть, —
И вот он дал чистосердечно
Свое согласье — вас почтить
Формально громким юбилеем,
Как генерала подлецов,
«И мы, дескать, ценить умеем
Заслуги преданных рабов!»
И рад наш Греч. — Одушевились
Его бездушные черты.
В душонке мелкой зароились
Честолюбивые мечты.
Мечтает он, как сонм ученых
Придет труды его почтить
И на сединах посрамленных
Венок бессмертья возложить...
Мечтает с радостным волненьем
О близком часе торжества,
О том, как к поздним поколеньям
О Грече перейдет молва.
Он мыслит: не противореча
Русь примет торжество мое,
И не поймет, что праздник Греча
Есть униженье для нее...
И рад наш Греч... Но рано; рано
Ты поднял знамя торжества!
Не всем довольно слов тирана,
Чтобы признать твои права!
Ты хочешь в славе и в почете
К потомству перейти на суд.
Не ошибись, мой друг, в расчете:
Тебя поняли и поймут!..