все состояния людей, по роду жизни близких к природе, могут быть предметами сей поэзии. Вот главная причина их успеха.
Где, если не в России, более состояний людей, которых нравы, обычаи, жизнь так просты, так близки к природе? Это правда, русские пастухи не спорят в песнопении, как греческие; не дарят друг друга вазами и проч.; но от этого разве они не люди? Разве у них нет своих сердец, своих страстей? А у других простолюдинов наших разве нет своей веры, поверий, нравов, костюмов, своего быта домашнего и своей, русской природы? Наши многообрядные свадьбы, наши хороводы, разные игрища, праздники сельские, даже церковные суть живые идиллии народные, ожидающие своих поэтов. Как умел Феокрит всем этим пользоваться! Желая описать, например, Праздник Адо́ниса, как он искусно возвышает похвалу его, влагая оную в уста лиц низшего состояния. Идиллию сию я перевесть осмелился. Одна из труднейших, по множеству пословиц и простонародных оборотов, она в переводе, может быть, не удовлетворит требованиям знатоков языка греческого; но да простят слабости перевода за намерение познакомить сколько-нибудь читателей, не знающих по-гречески, с одним из необыкновенно оригинальных произведений поэта древнего, которое более других его идиллий доказывает, что и в новейших литературах идиллия также существовать может, если поэты будут уметь, подобно Феокриту, пользоваться предметами. Вот содержание сей идиллии:
Сиракузянки, с семействами их, приехавшие в Александрию, приходят одна к другой; желая видеть праздник Адониса, идут во дворец Птоломея Филадельфа, где жена его, Арсиноя, великолепно устроила это празднество.
В такой раме, повидимому тесной, чего не заключается? Образ жизни, нравы семейные, обычаи народные, военные, дела царствования Птоломеева, обряды религии, великолепие ее празднеств, всё тут видимо, и всё в живом действии, не в холодном описании. — Такова идиллия древних, или, лучше сказать, таков гений Феокрита.
Дома иль нет Праксиноя?
Ах, Горго, как поздно ты... дома.
Диво, что ты и пришла. Посмотри-ка ей кресел, Эвноя;
Брось и подушку.
Спасибо; ах, как хорошо!
Ну, сиди же.
Счастливы души бесплотные, я — так насилу спаслася,
К вам продираясь; такая толпа там четверок, народу!
Всё сапоги да хламиды, всё лишь военные люди.
Ну да и путь — без конца! Далеко ты, мой друг, поселилась.
Это всё он, дуралей: (муж) на краю мне света здесь нанял
Нору, не дом; и всё для того, чтоб с тобою в соседстве
Не была я; он во всем мне перечит, злодей мой всегдашний!..
Не говори, моя милая, этаких слов ты про мужа
Вслух при ребенке; смотри, как глаза на тебя он уставил.
Нет, мой Зопи́рион, я говорю не про тятю, мой милый!
Зевсом клянуся, дитя понимает. (Вслух) Твой тятя прекрасен!
Этот тятя — вчера... (я вчерашним все дни называю)
В рынок пошел, чтобы мне притираний купить и селитры;
Что же принес он мне?.. соли,— в тринадцать ло́ктей мужчина!
То же сделал, точь-в-точь, Диоклид мой, пагуба денег!
Дал семь драхм он за пять овчинок, ну шкуры собачьи,
Старых сум лоскутки, на заштопке заштопка, ну гадость! —
Но надевай же ты платье и плащ твой с застежками новый;
Время; пойдем-ка в палаты царя-богача, Птоломея,
Видеть Адо́ниса праздник; я слышу, царица готовит
Много прекрасного.
Дивно ли? всё у богатых богато.
Ты ж, что увидишь, рассказывать станешь тем, кто не видел.
Время, однако, отправиться: праздным всякий день праздник.
Эвно, воды ключевой, и поставь посредине; скорее ж;
Ах ты неженка!.. спать спокойно хотят уж и кошки.
Двигайся ж, мигом воды; вода всего мне нужнее.
Как она держит кувшин! Но давай; бестолковая, тише
На руки лей мне; несчастная, ты мне хитон обливаешь!
Полно.— Ну вот, как боги мне дали, я так и умылась.
Ключ от шкатулки большой? поскорей сама принеси мне.
Ах, Праксиноя, как пристало к тебе это платье
С частыми сборами! прелесть! А что оно стоит с работой?
Лучше не спрашивай; чистым сребром поболее мины,
Или и две; об работе молчу; приложила всю душу.
Вышло зато по желанию.
Да, твоя речь справедлива.
Плащ мне, Эвноя, и шляпу: приладь же, смотри, хорошенько;
Так. (К ребенку.) А дитя не возьму я; там бука, там лошадь кусает...
Плачь сколько хочешь, да я не хочу, чтобы был ты калекой.
Горго, идем.— Ну возьми же дитя, забавляй его, няня;
В дом позови собаку, и двери сенные запри ты.—
Боги, какая толпа!.. неужели должны перейти мы
Эту беду? муравьи неисчетные, нет и конца им!
Сколько прекрасных дел, Птоломей, для народа ты сделал
После того, как к богам приобщен твой родитель. Злодеи
Путникам боле не страшны египетским подлым коварством:
Прежде каким шаловствам предавались искусники эти.
Все на единую стать, негодяи, разбойники, воры...
Милая Горго... что с нами будет? воины сзади,
Конники царские скачут... Друг мой, меня ты задавишь!..
Стал на дыбы его рыжий!.. он дик совершенно, он бешен!..
Где ты, Эвноя? куда ты?.. убьет этот конь человека!
Как хорошо я сделала, дома оставив ребенка!
Ну, ободрись, Праксиноя! теперь позади мы всех конных;
Строй их пошел на плошадь.
Теперь я, мой друг, оживаю.
Зме́я да лошади пуще всего я на свете боюся
С самого детства.— Пойдем, приближаются волны народа.
Ты из дворца, моя матушка?
Да, мои дети.
Легко ли
Будет войти нам?
С попыткою в Трою вошли аргивяне:
Да, мое дитятко, да, до всего с попыткой доходят.
Слышишь? старуха уходит и словно оракул бормочет.
Женщины знают про всё, и про свадьбу Зевеса с Юноной.
Ах, Праксиноя, взгляни ты, какая толпа пред дверями!
Страшная! Дай ты мне руку; а ты Эвтихиды, Эвно́я,
Руку возьми и держися ее, чтоб от нас не отстала.
Надобно вместе войти нам; держися же нас ты, Эвноя.
Ах я, несчастная... платье мое уж разорвано, Горго,
Точно разорвано!.. (К незнакомцу) Ради Зевеса, да будешь ты счастлив,
Добрый мой человек, я прошу, охраняй мое платье.
Здесь я не властен; но буду стараться...
Ужасная давка.
Лезут как свиньи.
Спокойтеся, женщины, мы на просторе.
Годы и годы тебе благоденствовать, странник любезный!
Ты оказал нам покров, человек добродушный и честный!..
Давят, Эвно́я! вперед, несчастная... силой ломися;
Славно! все дома: как тот говорит, кто жену молодую,
Введши в свой дом, запирает.[1]
Здесь остановимся прежде,