И с заранкой-снегирем
Пеклеванному Исусу
Алевастры понесем.
Ты уснул, пшеничноликий,
В васильковых пеленах…
Потным платом Вероники
Потянуло от рубах.
Блинный сад благоуханен…
Мы идем чрез времена,
Чтоб отведать в новой Кане
Огнепального вина.
Вот и пещные ворота,
Где воркует голубь-сон,
И на камне Мать-Суббота
Голубой допряла лен
Заозерье
Памяти матери
Слово на литературном вечере перед чтением поэмы Заозерье (в Геологическом комитете)
Несколько быть может, неловких предварительных слов…
Сквозь бесформенные видения настоящего я ввожу вас в светлый чарующий мир Заозерья, где люди и твари проходят круг своего земного бытия под могущественным и благодатным наитием существа с — окуньим плеском в глазах — отца Алексея, каких видели и знали саровские леса, темные дубы Месопотамии и подземные храмы Сиама.
Если средиземные арфы звучат в тысячелетиях и песни маленькой занесенной снегом Норвегии на крыльях полярных чаек разносятся по всему миру, то почему должен умолкнуть навсегда берестяной Сирин Скифии?
Правда, существует утверждение, что русский Сирин насмерть простужен от железного сквозняка, который вот уже третье столетие дует из пресловутого окна, прорубленного в Европу.
Да…Но наряду с этим существует утверждение в нас, русских художниках, что только под смуглым солнцем Сиама и Месопотамии и исцелится его словесное сердце.
1 октября 1927
Отец Алексей из Заозерья —
Берестяный светлый поп,
Бородка — прожелть тетерья,
Волосы — житный сноп.
Весь он в росе кукушей
С окуньим плеском в глазах,
За пазухой бабьи души,
Ребячий лоскутный страх.
Дудя коровьи молебны
В зеленый Егорьев день,
Он в воз молочный и хлебный
Свивает сны деревень.
А Егорий Поморских писем
Мчится в киноварь, в звон и жуть,
Чтобы к стаду волкам и рысям
Замела метелица путь,
Чтоб у баб рождались ребята
Пузатей и крепче реп,
И на грудах ржаного злата
Трепака отплясывал цеп.
Алексею ружит деревня,
Как Велесу при Гостомысле
Вон девка несет, не креня,
Два озера на коромысле.
На речке в венце сусальном
Купальница Аграфёна,
В лесах зарит огнепально
Дождевого Ильи икона.
Федосья — колосовница
С Медостом — богом овечьим,
Велят двуперстьем креститься
Детенышам человечьим.
Зато у ребят волосья
Желтее зимнего льна…
В парчовом плату Федосья,
Дозорит хлеба она.
Фролу да Лавру работа —
Пасти табун во лесях,
Оттого мужичьи ворота
В смоляных рогатых крестах.
Хорошо зимой в Заозерье:
Заутренний тонок звон,
Как будто лебяжьи перья
Падают на амвон.
А поп в пестрядиной ризе,
С берестяной бородой,
Плавает в дымке сизой,
Как сиг, как окунь речной.
Церквушка же в заячьей шубе
В сердцах на Никона-кобеля,
От него в заруделом срубе
Завелась скрипучая тля!
От него мужики в фуражках.
У парней враскидку часы!
Только сладко в блинах да алажках,
Как в снопах, тонуть по усы.
А уж бабы на Заозерье —
Крутозады, титьки как пни.
Все Мемелфы, Груни, Лукерьи
По веретнам считают дни.
У баб чистота по лавкам,
В печи судачат горшки, —
Синеглазым Сенькам да Савкам
Спозаранка готовь куски.
У Сеньки кони — салазки,
Метель подвязала хвост…
Но вот с батожком и в ряске
Колядный приходит пост.
Отец Алексей в притворе
Стукает об пол лбом,
Чтоб житные сивые зори
Покумились с мирским гумном,
Чтоб водились сиги в поречье,
Был добычен прилет гусей.
На лесного попа, на свечи
Смотрит Бог, озер голубей.
Рожество — звезда золотая,
Воробьиный ребячий гам,
Колядою с дальнего края
Закликают на Русь Сиам.
Рожество — калач златолобый,
После святки — вьюг помело,
Вышивают платки зазнобы,
На морозное глядя стекло.
В Заозерье свадьбы на диво,
За невестой песен суслон,
Вплетают в конские гривы
Ирбитский, суздальский звон.
На дрУжках горят рубахи
От крепких девичьих губ.
Молодым шептухи да свахи
Стелют в горнице волчий тулуп.
И слушают избы и звезды
Первый звериный храп,
У елей, как сев в борОзды,
Сыплется иней с лап.
Отцу Алексею руга
За честнОй и строгий венец…
У зимы ослабла подпруга,
Ледяной взопрел жеребец.
Эво! Масленица навстречу,
За нею блинный обоз!..
В лесную зыбель и сечу
Повернул пургача мороз.
Великие дни в деревне —
Журавлиный плакучий звон,
По мертвой снежной царевне
Церквушка правит канон.
Лиловые павечерья,
И, как весточка об ином,
Потянет из Заозерья
Березовым ветерком.
Христос воскресе из мертвых,
Смертию смерть поправ!..
И у елей в лапах простертых
Венки из белых купав.
В зеленчатом сарафане
Слушает звон сосна.
Скоро в лужицу на поляне
Обмокнет лапоток весна.
Запоют бубенцы по взгорью,
И как прежде в тысячах дней,
Молебном в уши Егорью
Задудит отец Алексей.
1926
Поморские ответы[7]. Поэма Кремль
Кремль озаренный, вновь и снова
К тебе летит беркутом слово
Когтить седое воронье!
И сердце вещее мое
Отныне связано с тобою
Певучей цепью заревою, —
Она индийской тяжкой ковки,
Но тульской жилистой сноровки,
С валдайскою залетной трелью!..
Я разлюбил избу под елью,
Тысячелетний храп полатей,
Матерым дубом на закате,
Багрян, из пламени броня,
Скалу родимую обняв
Неистощимыми корнями,
Горю, как сполохом, стихами
И листопадными руками
Тянусь к тебе — великий брат,
Чей лоб в лазури Арарат
Сверкает мысленными льдами!
Мои стихи — плоты на Каме
Несут зарницы и костры,
Котлы с ухой, где осетры
Глотают огненное сало,
И в партизанской пляске малый
Весь дым — каленая рубаха!..
Как тлен содрав с себя монаха
И дав пинка лохмотьям черным,
Я предстаю снегам нагорным —
Вершинам ясного Кремля,
Как солнцу парус корабля,
Что к счастья острову стремится
Ширококрылой гордой птицей.
За мельником, презрев помол —
Котомку с лаптем перехожим,
Как пробудившийся орел,
Я край родимый озираю,
И новому стальному маю,
Помолодевший и пригожий,
Как утро тку ковер подножий
Свежей, чем росная поляна!..
Русь Калиты и Тамерлана
Перу орлиному не в сусло, —
Иною киноварью взгусло
Поэта сердце, там огонь
Лесным пожаром гонит сонь,
Сварливый хворост и валежник.
И улыбаясь, как подснежник,
Из пепла серебрится Слово, —
Его история сурово
Метлой забвенья не сметет,
А бережно в венок вплетет
Звенящим выкупом за годы,
Когда слепые сумасброды
Меня вели из ямы в яму,
Пока кладбищенскую раму
Я не разбил в крови и вопи,
И раскаленных перлов копи
У стен кремлевских не нашел!
Как радостно увидеть дол
Московских улиц и бульваров
В румянце бархатных стожаров,
Когда посняв башлык ненастный,
В разливы молодости ясной
Шлет солнце рдяные фрегаты,
И ликованием обьятый
Победный город правит пир,
За чашей братскою не сир,
Без хриплых галок на крестах,
И барских львов на воротах!
Москва! Как много в этом звуке
За революцию поруки —
Живого трепета знамен,
От гула праздничных колонн
Под ливнем первомайских роз,
Когда палитра и колхоз,
Завод и лира в пляске брачной.
С Москвой купецкой и калачной
Я расстаюсь, как сад с засухой
Иль с волчьей зимнею разрухой,
И пью, былое потребя,
Кремль зарнокрылый, из тебя
Корнями огненную брагу,
Чтоб перелить напиток в сагу,
Как жизнь, республику любя!
Где профиль Ленина лобатый
Утесом бороздит закаты!
О, Кремль, тебе прибой сердешный,
Крылатый час и лирный вздох,
В зрачках озерный лунный рог
И над проталинкою вешней
Осиный танец, сон фиалки!..
Мильоном рук на вещей прялке
Ты заплетаешь хвост комете,
Чтоб алой розой на рассвете
Мирская нива расцвела