Он пробудился не от слов,
Не от ночного ку-ка-ре-ку,
А зубы в зубы к человеку
Поставленный железной волей
Эпохи, что рычит от боли,
Как лев, и ласточкой щебечет,
Суля весну и плеск поречий,
Когда свирепый капитал
Уйдет во тьму к чертям на бал!
Я пробудился вешне-громным
И ягуаром разьяренным
Рычу на прошлого себя,
Впиваясь в зори октября
Новорожденными глазами!
Мои стихи — плоты на Каме
Несут сосновый перезвон,
Как в дни, когда был явью сон,
И жизнь казалася нетленной,
Заморской феей иль сиреной,
Поющей в гроте из коралла, —
Она в базальты уплывала
За прялкою вздремнуть часок,
Чтоб после косы на песок
И на уступы ожерелья
Бросать с певучего похмелья!
Мои стихи — полесный плот,
Он не в бездомное отчален,
А к берегам, где кормчим Сталин
Пучину за собой ведет
И бурями повелевает,
Чтоб в молодом советском крае,
Где свежесть волн и крик фрегатов,
Ущербных не было закатов,
Как ржавых листьев в октябре,
Меж тем как прахом на костре
Пожитки смерти догорают!
Я от зимы отчалил к маю
У нив цветущих бросить снасти,
Где солнце пролетарской власти
Нагую грудь не опалит, —
Она испытана, как щит,
Разувереньем и булатом
Перед Кремлем — могучим братом
Склоняет сердце до земли:
Прости иль умереть вели!
Из письма А.Н. Кравченко (Вторая половина июня 1934 г. Колпашево)
…Иногда собираюсь с рассудком и становится понятным, что меня нужно поддержать первое время, авось мои тяжелые крылья, сейчас влачащиеся по земле, я смогу поднять. Моя муза, чувствую, не выпускает из своих тонких перстов своей славянской свирели. Я написал, хотя и сквозь кровавые слезы, но звучащую и пламенную поэму. Пришлю ее тебе. Отдай перепечатать на машинке, без опечаток и искажений, со всей тщательностью и усердием, а именно так, как были напечатаны стихи, к титульному листу которых ты собственноручно приложил мой портрет, написанный на Вятке на берегу с цветами в руках — помнишь? Вот только такой и должна быть перепечатка моей новой поэмы. Шрифт должен быть чистый. Не размазанный лилово, не тесно строчка от строчки, с соблюдением всех правил и указаний авторской рукописи и без единой опечатки, а не так, как, как были напечатаны стихи — О чем шумят седые кедры —, что, как говорил мне Браун, и прочитать нельзя, и что стало препятствием к их напечатанию и даже вызвало подозрение в их художественности. Всё зависит от рукописи и как ее преподнесешь. Прошу тебя запомнить это и потрудиться для моей новой поэмы, на которую я возлагаю большие надежды. Это самое искреннейшее и высоко зовущее мое произведение. Оно написано не для гонорара и не с ветра, а оправдано и куплено ценой крови и страдания. Но всё, повторяю, зависит от того, как его преподнести чужим, холодным глазам. Если при чтении люди будут спотыкаться на каждом слове и тем самым рвать ритм и образы, то поэма обречена на провал. Это знают все поэты. Перепечатка не за спасибо и не любительская стоит недорого. Текста немного. Лучше всего пишущая машинка, кажется, системы ундервуд. Прежде чем отдавать печатать, нужно спросить и систему машинки, а то есть ужасные, мелкие и мазаные. Отнюдь не красным шрифтом — лучше всего черным. Всё это очень серьезно…
Из письма к А.А. Блоку (октябрь-ноябрь (до 12 ноября) 1907 г. Дер. Желвачёва)
…Простите мне мою дерзость, но мне кажется, что если бы у нашего брата было время для рождения образов, то они не уступали бы Вашим. Так много вмещает грудь строительных начал, так ярко чувствуется великое окрыление!..И хочется встать высоко над Миром, выплакать тяготенье тьмы огненно-звездными слезами и, подъяв кропило очищения, окропить кровавую землю, в славословии и радости дав начало новому дню правды.
Вы — господа чуждаетесь нас, но знайте, что много нас, неутоленных сердцем, и что темны мы только, если на нас смотреть с высоты, когда все, что внизу, кажется однородной массой, но крошка искренности, и из массы выступают ясные очертания сынов человеческих, их души, подобные яспису и сардису, их ребра, готовые для прободения
…Наш брат вовсе не дичится — вас —, а попросту завидует и ненавидит, а если и терпит вблизи себя, то только до тех пор, покуда видит от — вас — какой-либо прибыток. О, как неистово страданье от — вашего — присутствия, какое бесконечно-окаянное горе сознавать, что без — вас — пока не обойдешься! Это-то сознание и есть то — горе-гореваньице — тоска злючая-клевучая, — кручинушка злая беспросветная, про которую писали — Никитин, Суриков, Некрасов, отчасти Пушкин и др. Сознание, что без — вас — пока не обойдешься, — есть единственная причина нашего духовного с — вами — несближения, и — редко, редко встречаются случаи холопской верности нянь и денщиков, уже достаточно развращенных господской передней. Все древние и новые примеры крестьянского бегства в скиты, в леса-пустыни, есть показатель упорного желания отделаться от духовной зависимости, скрыться от дворянского вездесущия. Сознание, что — вы — везде, что — вы — можете —, а мы — должны — вот необоримая стена несближения с нашей стороны. Какие же причины с — вашей —? Кроме глубокого презрения и чисто телесной брезгливости — никаких. У прозревших из вас есть оправдание, что нельзя зараз переделаться, как пишете Вы, и это ложь, особенно в Ваших устах — так мне хочется верить. Я чувствую, что Вы, зная великие примеры мученичества и славы, великие произведения человеческого духа, обманываетесь в себе. Так, как говорите Вы, может говорить только тот, кто не подвел итог своему миросозерцанию. — И из Ваших слов можно заключить, что миллионы лет человеческой борьбы и страданий прошли бесследно для тех, кто — имеет на спине несколько дворянских поколений —..
Беседный наигрыш, стих доброписный
Из отпуска — тайного свитка
Олонецких сказителей-скрытников
По рождению Пречистого Спаса,
В житие премудрыя Планиды,
А в успенье Поддубного старца, —
Не гора до тверди досягнула,
Хлябь здынула каменное плешью
В стороне, где солнышко ночует
На кошме, за пологом кумачным,
И где ночь-горбунья зелье варит,
Чернит косы копотью да сажей,
Под котлом валежины сжигая,
Народилось железное царство
Со Вильгельмищем, царищем поганым. —
У него ли, нечестивца, войска — сила,
Порядового народа — несусветно;
Они веруют Лютеру-богу,
На себя креста не возлагают,
Великого говения не правят,
В Семик-день веника не рядят,
Не парятся в парной паруше,
Нечистого духа не смывают,
Опосля Удилёну не кличут:
Матушка ржаная Удилёна,
Расчеши солому — золот волос,
Сдобри бражкой, патокою колос…
Не сарыч кричит за буераком,
На свежье детенышей сзывая,
И не рысь прыскучая лесная
В ночь мяучит, теплой кровью стыа
То язык злокозненный глаголет,
Царь железный пыхает речами:
Голова моя — умок лукавый,
Поразмысли ты, пораскумекай,
Мне кого б в железо заковати?
Ожелезил землю я и воды,
Полонил огонь и пар шипучий,
Ветер, свет колодниками сделал,
Ныне ж я, как куропоть в ловушку,
Светел Месяц с Солнышком поймаю:
Будет Месяц как петух на жердке,
На острожном тыне перья чистить,
Брезжить зобом в каменные норы
И блюсти дозоры неусыпно!
Солнцу э я за спесь, за непокорство
С ног разую красные бахилы,
Желтый волос, ус лихой косатый
Остригу на войлок шерстобитам;
С шеи Солнца бобчатую гривну
Кобелю отдам на ожерелок,
Повадю я красного спесивца
На полати с бабой шелудивой —
Ровня ль будет соколу ворона? —
Неедуча солодяга без прихлебки,
Два же дела без третьего негожи,
Третье ж дело — гумённая работа,
Выжать рожь на черниговских пашнях,
Волгу-матку разлить по бутылям,
С питухов барыши загребая,
С уха ж Стенькина славного кургана
Сбить литую куяшную шапку,
А с Москвы, боярыни вальяжной,
Поснимать соболью пятишовку,
Выплесть с кос подбрусник златотканый,
Осыпные перстни с ручек сбросить.
Напоследки ж мощи Маккавея
Истолочь в чугунной полуступе,
Пропустить труху через решета,
И отсевком выбелить печища,
А попов, игуменов московских
Положить под мясо, под трепало —
Лоско ль будет черное мочало?!..
Не медушник-цветик поит дрёма
Павечерней сыченой росою,
И не крест — кладбищенский насельник,
Словно столпник, в тайну загляделся —
Мать-Планида на Руси крещеной
От страды келейной задремала.
Был ли сон аль малые просонки,
Только въявь Планидушке явились
Петр-апостол с Пятенкою-девой.
И рекли святые: Мать-Планида,
Под скуфьей уснувши стопудовой,
За собой и Русь ты усыпила. —
Ты вставай-ка, мать, на резвы ноги,
Повести-ка Русь о супостате.
Не бури в гонцы гуляку Вихря,
Ни сестриц Сутёмок чернокосых,
Ни Мороза с Зоем перекатным:
Вихрю пляс, просвистка да присядка,
Балалайки дробь всего милее,
Недосуг Сутёмкам, им от Бога
Дан наказ Заре кокошник вышить,
Рыбьи глазки с зеньчугом не спутать,
Корзным стёгом выпестрить очелье.
У Мороза же не гладки лыжи,
Где пройдет, там насты да сумёты,
В теплых пимах, в малице оленьей,