С колоколами и сладким хлебом, С гульбой посреди двора, Промчалась твоя пора!..
1966
* * *
В полях сверкало. Близилась гроза. Скорей, скорей! Успеем ли до дому? Тотчас очнулись сонные глаза,
Блуждает взгляд по небу грозовому.
Возница злой. Он долго был в пути. Усталый конь потряхивает гривой,
А как сверкнет — шарахнется пугливо И не поймет, куда ему идти.
Скорей, скорей! Когда продрогнешь весь, Как славен дом и самовар певучий!
Вон то село, над коим вьются тучи,
Оно село родимое и есть...
1966
Осенняя луна
Грустно, грустно последние листья,
Не играя уже, не горя,
Под гнетущей погаснувшей высью,
Над заслеженной грязью и слизью Осыпались в конце октября!
И напрасно так шумно, так слепо,
Приподнявшись, неслись над землей, Словно где-то не кончилось лето, Может, там, за расхлябанным следом, — За тележной цыганской семьей!
Люди жили тревожней и тише,
И смотрели в окно иногда, —
Был на улице говор не слышен,
Было слышно, как воют над крышей Ветер, ливень, труба, провода...
Так зачем, проявляя участье,
Между туч проносилась луна И светилась во мраке ненастья,
Словно отблеск весеннего счастья,
В красоте неизменной одна?
Под луной этой светлой и быстрой Мне еще становилось грустней Видеть табор под бурею мглистой, Видеть ливень и грязь и со свистом Ворох листьев, летящий над ней...
<1966>
Старая дорога
Всё облака над ней,
всё облака...
В пыли веков мгновенны и незримы, Идут по ней, как прежде, пилигримы,
И машет им прощальная рука.
Навстречу им июльские деньки Идут в нетленной синенькой рубашке, По сторонам — качаются ромашки,
И зной звенит во все свои звонки,
И в тень зовут росистые леса...
Как царь любил богатые чертоги,
Так полюбил я древние дороги И голубые
вечности глаза!
То полусгнивший встретится овин,
То хуторок с позеленевшей крышей,
Где дремлет пыль и обитают мыши Да нелюдимый филин-властелин.
То по холмам, как три богатыря,
Еще порой проскачут верховые,
И снова — глушь, забывчивость, заря,
Всё пыль, всё пыль да знаки верстовые...
Здесь каждый славен —
мертвый и живой! И оттого, в любви своей не каясь,
Душа, как лист, звенит, перекликаясь Со всей звенящей солнечной листвой, Перекликаясь с теми, кто прошел, Перекликаясь с теми, кто проходит... Здесь русский дух в веках произошел,
И ничего на ней не происходит.
Но этот дух пойдет через века!
И пусть травой покроется дорога,
И пусть над ней, печальные немного, Плывут, плывут, как мысли, облака...
Острова свои обогреваем
Захлебнулись поле и болото Дождевой водою — дождались! Прозябаньем, бедностью, дремотой Все объято — впадины и высь!
Ночь придет — родимая окрестность, Словно в омут, канет в темноту! Темнота, забытость, неизвестность У ворот, как стража на посту.
По воде, качаясь, по болотам Бор скрипучий движется, как флот! Как же мы, отставшие от флота, Коротаем осень меж болот?
Острова свои обогреваем И живем без лишнего добра,
Да всегда с огнем и урожаем,
С колыбельным пеньем до утра...
Не кричи так жалобно, кукушка,
Над водой, над стужею дорог!
Мать России целой — деревушка, Может быть, вот этот уголок...
Памяти Анциферова
На что ему отдых такой?
На что ему эта обитель, Кладбищенский этот покой — Минувшего страж и хранитель?
— Вы, юноши, нравитесь мне! — Говаривал он мимоходом,
Когда на житейской волне Носился с хорошим народом. Среди болтунов и чудил Шумел, над вином наклоняясь,
И тихо потом уходил,
Как будто за все извиняясь...
И нынче, являясь в бреду,
Зовет он тоскливо, как вьюга!
И я, содрогаясь, иду На голос поэта и друга.
Но — пусто! Меж белых могил Лишь бродит метельная скрипка... Он нас на земле посетил,
Как чей-то привет и улыбка.
ПО ДОРОГЕ ИЗ ДОМА
Люблю ветер. Больше всего на свете. Как воет ветер! Как стонет ветер! Как может ветер выть и стонать!
Как может ветер за себя постоять!
О ветер, ветер! Как стонет в уши! Как выражает живую душу!
Что сам не можешь, то может ветер Сказать о жизни на целом свете.
Спасибо, ветер! Твой слышу стон. Как облегчает, как мучит он! Спасибо, ветер! Я слышу, слышу!
Я сам покинул родную крышу...
Душа ведь может, как ты, стонать.
Но так ли может за себя постоять? Безжизнен, скучен и ровен путь.
Но стонет ветер! Не отдохнуть...
Весна на берегу Бии
Сколько сору прибило к березам Разыгравшейся полой водой! Трактора, волокуши с навозом, Жеребята с проезжим обозом,
Гуси, лошади, шар золотой,
Яркий шар восходящего солнца, Куры, свиньи, коровы, грачи, Горький пьяница с новым червонцем У прилавка
и куст под оконцем —
Все купается, тонет, смеется, Пробираясь в воде и в грязи!
Вдоль по берегу бешеной Бии Гонят стадо быков верховые —
И, нагнувши могучие выи,
Грозный рев поднимают быки. Говорю вам: — Услышат глухие! —
А какие в окрестностях Бии — Поглядеть — небеса голубые!
Говорю вам: — Прозреют слепые,
И дороги их будут легки...
Говорю я и девушке милой:
— Не гляди на меня так уныло! Мрак, метелица — все это было И прошло, — улыбнись же скорей!
Улыбнись! — повторяю я милой. — Чтобы нас половодьем не смыло, Чтоб не зря с неизбывною силой Солнце било фонтаном лучей!
* * *
Окошко. Стол. Половики.
В окошке — вид реки...
Черны мои черновики.
Чисты чистовики.
За часом час уходит прочь. Мелькает свет и тень.
Звезда над речкой — значит, ночь, А солнце — значит, день.
Но я забуду ночь реки,
Забуду день реки:
Мне спать велят чистовики, Вставать — черновики.
1966
Нагрянули
Не было собак — и вдруг залаяли. Поздно ночью — что за чудеса! — Кто-то едет в поле за сараями, Раздаются чьи-то голоса...
Не было гостей — и вот нагрянули.
Не было вестей — так получай!
И опять под ивами багряными Расходился праздник невзначай.
Ты прости нас, полюшко усталое,
Ты прости, как братьев и сестер: Может, мы за все свое бывалое Разожгли последний наш костер.
Может быть, последний раз нагрянули, Может быть, не скоро навестят...
Как по саду, садику багряному Грустно-грустно листья шелестят.
Под луной, под гаснущими ивами Посмотрели мой любимый край И опять умчались, торопливые,
И пропал вдали собачий лай...
Прощальная песня
Я уеду из этой деревни...
Будет льдом покрываться река, Будут ночью поскрипывать двери, Будет грязь на дворе глубока.
Мать придет и уснет без улыбки...
И в затерянном сером краю В эту ночь у берестяной зыбки Ты оплачешь измену мою.
Так зачем же, прищурив ресницы,
У глухого болотного пня
Спелой клюквой, как добрую птицу,
Ты с ладони кормила меня?
Слышишь, ветер шумит по сараю? Слышишь, дочка смеется во сне? Может, ангелы с нею играют И под небо уносятся с ней...
Не грусти! На знобящем причале Парохода весною не жди!
Лучше выпьем давай на прощанье За недолгую нежность в груди.
Мы с тобою как разные птицы!
Что ж нам ждать на одном берегу? Может быть, я смогу возвратиться, Может быть, никогда не смогу.
Ты не знаешь, как ночью по тропам За спиною, куда ни пойду,
Чей-то злой, настигающий топот Все мне слышится, словно в бреду.
Но однажды я вспомню про клюкву, Про любовь твою в сером краю И пошлю вам чудесную куклу,
Как последнюю сказку свою.
Чтобы девочка, куклу качая,
Никогда не сидела одна.
— Мама, мамочка! Кукла какая!
И мигает, и плачет она...
* * *
А между прочим, осень на дворе.
Ну что ж, я вижу это не впервые. Скулит собака в мокрой конуре, Залечивая раны боевые.
Бегут машины, мчатся напрямик И вдруг с ухаба шлепаются в лужу, Когда, буксуя, воет грузовик,
Мне этот вой выматывает душу. Кругом шумит холодная вода,
И все кругом расплывчато и мглисто. Незримый ветер, словно в невода,
Со всех сторон затягивает листья... Раздался стук. Я выдернул засов.
Я рад обняться с верными друзьями. Повеселились несколько часов, Повеселились с грустными глазами... Когда в сенях опять простились мы, Я первый раз так явственно услышал, Как о суровой близости зимы Тяжелый ливень жаловался крышам. Прошла пора, когда в зеленый луг Я отворял узорное оконце —
И все лучи, как сотни добрых рук, Мне по утрам протягивало солнце...
Полночное пенье
Когда за окном потемнело,
Он тихо потребовал спички И лампу зажег неумело,
Ругая жену по привычке.
И вновь колдовал над стаканом,
Над водкой своей, с нетерпеньем...
И долго потом не смолкало Его одинокое пенье.
За стенкой с ребенком возились,
И плач раздавался и ругань,
Но мысли его уносились Из этого скорбного круга...
И долго без всякого дела,
Как будто бы слушая пенье,
Жена терпеливо сидела Его молчаливою тенью.
И только когда за оградой Лишь сторож фонариком светит,
Она говорила: — Не надо!
Не надо! Ведь слышат соседи! —
Он грозно вставал, как громила.
— Я пью, — говорил, — ну и что же? — Жена от него отходила,
Воскликнув: — О Господи Боже!.. — Меж тем как она раздевалась И он перед сном раздевался, Слезами она заливалась,
А он соловьем заливался...
<1966>
* * *
Наслаждаясь ветром резким, Допоздна по вечерам Я брожу, брожу по сельским Белым в сумраке холмам.
Взгляд блуждает по дремотным, По холодным небесам,
Слух внимает мимолетным, Приглушенным голосам.
По родному захолустью В тощих северных лесах Не бродил я прежде с грустью, Со слезами на глазах.
Было все — любовь и радость. Счастье грезилось окрест.
Было все — покой и святость Невеселых наших мест...
Я брожу... Я слышу пенье...