стихия ветра (так называется, между прочим, упомянутая в начале этой книжки превосходная статья Михаила Лобанова).
Вот «ветровые» зачины ряда стихотворений поэта (а зачины имеют особенно существенное значение):
Был вечер и зловещ и ветрен…
Cтихи из дома гонят нас,
Как будто вьюга воет, воет…
Лошадь белая в поле темном.
Воет ветер, бурлит овраг…
Осень кончилась. Сильный ветер
Заметает ее следы…
Когда в окно осенний ветер свищет
И вносит в жизнь смятенье и тоску…
В который раз меня приветил
Уютный древний Липин Бор,
Где только ветер, снежный ветер
Заводит с хвоей вечный спор…
Грустные мысли наводит порывистый ветер…
Наслаждаясь ветром резким,
Допоздна по вечерам
Я брожу, брожу по сельским
Белым в сумраке холмам…
Люблю ветер. Больше всего на свете.
Как воет ветер! Как стонет ветер!..[41]
Ветер, не ветер —
Иду из дома!..
Утром проснешься на чердаке,
Выглянешь – ветры свистят!..
Итак, дюжина стихотворений, у «истока» которых – ветер. Отмечу сразу же, что ветер, а также его «братья» – буря, вьюга, метель, пурга, буран и т. п. – присутствуют во множестве стихотворений поэта, хотя и не столь повсеместно, как свет.
Движение ветра, то есть воздуха, воплощается в поэзии Рубцова столь же живо и пластично, как свет и его движение:
…Вихревыми холодными струями
Ветер движется, ходит вокруг…
…Незримый ветер, словно в невода,
Со всех сторон затягивает листья…
…Стоит береза старая, как Русь, —
И вся она как огненная буря,
Когда по ветру вытянутся ветви
И зашумят, охваченные дрожью…
Вот он и кончился, покой!
Взрывая снег, завыла вьюга…
Где вьюга полночным набегом
Поля заметает кругом…
Нередко слово «ветер» вообще не называется:
Осень! Летит по дорогам
Осени стужа и стон…
И скрипят, не смолкая, ворота,
И дыхание близкой зимы
Все слышней с ледяного болота…
…И шум порывистых берез…
Кто-то стонет на темном кладбище,
Кто-то глухо стучится ко мне…
…Сад качается, стонут стропила…
…Видеть табор под бурею мглистой,
Видеть ливень, и грязь, и со свистом
Ворох листьев, летящий над ней…
И только слышно, как над полем
Негромко стонут провода…
Ветер сам по себе, как говорит поэт, «незрим»; движение воздуха наглядно воплощается в движении древесных ветвей и листьев, снега, дождя, осязается всем телесным существом (поразительной силы образ: «…Дыхание близкой зимы все слышней с ледяного болота…») и чаще всего выражается в звуке (стон, вой, свист, шум деревьев, скрипенье ворот…). Ветер – это, пожалуй, основная звучащая природная сила в поэзии Рубцова:
…Что сам не можешь, то может ветер
Сказать о жизни на целом свете…
И т. п.
Уже из приведенных отрывков, надо думать, явствует, что стихия ветра играет столь большую роль в творчестве поэта не случайно. Ветер – так же как и свет – летучая, непрерывно движущаяся, изменчивая, «музыкальная» стихия. Поэтому он легко входит в основу, сердцевину рубцовской поэзии.
Известно древнее представление о четырех созидающих бытие стихиях, которые располагаются в такой последовательности: огонь, воздух, вода, земля. Свет – это одно из наиболее существенных проявлений огня, а ветер – воздуха. Вода и в особенности земля (как твердое вещество, в пределе – камень) играют в поэзии Рубцова значительно меньшую роль, чем огонь (свет) и воздух (ветер)[42].
Стихия ветра, как и света, воплощает в себе внутреннюю музыку поэзии Николая Рубцова. Но это, конечно, существенно иное начало. Стихия света раскрывается в творчестве поэта как сложное соотношение собственно света и, с другой стороны, тьмы. Стихия ветра едина, но в то же время многозначна, что явствует уже хотя бы из приведенных фрагментов: «…ветер свищет и вносит в жизнь смятенье и тоску»; «Грустные мысли наводит порывистый ветер»; «Был вечер и зловещ и ветрен», и вместе с тем: «Люблю ветер. Больше всего на свете»; «Наслаждаясь ветром резким, допоздна по вечерам я брожу»…
Стихия ветра в поэзии Рубцова непосредственно связана с человеческой судьбой, точнее, с судьбой самого поэта (как стихия света с душой). Уже приводилась строфа о скитаниях по родной земле:
…Как будто ветер гнал меня по ней,
По всей земле – по селам и столицам!
Поэт обращается к ветру:
…Спасибо, ветер! Твой слышу стон.
Как облегчает, как мучит он!
Спасибо, ветер! Я слышу, слышу!
Я сам покинул родную крышу…
Или очень «предметный», но имеющий и внутренний, символический смысл образ:
…В обнимку с ветром
иду по скверу
В потемках ночи…
Или, наконец, прямая связь судьбы и ветра (метели):
Пускай меня за тысячу земель
Уносит жизнь! Пускай меня проносит
По всей земле надежда и метель,
Какую кто-то больше не выносит!
Когда ж почую близость похорон,
Приду сюда, где белые ромашки,
Где каждый смертный
свято погребен
В такой же белой горестной рубашке…
В последней строфе – конец земной судьбы, но сама эта судьба предстает перед поэтом как инобытие ветра.
Стихия ветра имеет в поэзии Рубцова трагедийное звучание. Но, конечно, не в бытовом смысле слова «трагедия», означающем только мрачную скорбь, несчастье, безысходность. Подлинная трагедия всегда несет в себе торжество смертельной борьбы и даже высокое чувство трагической радости. И в стихах Рубцова ветер не только «вносит в жизнь смятенье и тоску»; поэт бродит допоздна, «наслаждаясь ветром резким». Трагедийная сущность ветра раскрывается в своего рода гимне, которым поэт завершил свою первую книгу «Звезда полей»:
Люблю ветер. Больше всего на свете.
Как воет ветер! Как стонет ветер!
……………………………………………………….
О ветер, ветер! Как стонет в уши!
Как выражает живую душу!
……………………………………………………….
Спасибо, ветер! Твой слышу стон.
Как облегчает, как мучит он!
Здесь точно выражена мучительная и в то же время облегчающая, просветляющая или, говоря философски, содержащая катарсис природа трагедийного.
Михаил Лобанов говорит в своей статье «Стихия ветра»: «Николаю Рубцову дано было сказать свое слово о природе и, что очень трудно после Тютчева, – о стихии ветра. Это было бы невозможно, если бы поэт не обладал своим сильным мирочувствованием, в основе которого была «жгучая, смертная» связь с родной землей. Но что-то «жгучее, смертное» есть и в связи поэта с самой природой, ветром, вьюгой, вызывающими в его душе отклик чувств – мирных, тревожных, вплоть до трагических предчувствий. В стихотворении «Памяти матери», думая ночью в пургу о могиле матери «во мгле снегов», поэт вдруг как бы вздрагивает:
Кто там стучит?
Уйдите прочь!
Я завтра жду гостей заветных…
А может, мама?
Может, ночь, —
Ночные ветры?
…В ветре всё сейчас, вся жизнь человека… Эта обнаженность мирочувствования в какой-нибудь стихийной точке, она переносит сознание уже за грань привычного, как в том же стихотворении:
Меня ведь свалят с ног снега,
Сведут с ума ночные ветры!
С этим нельзя долго жить, но и без этого нельзя…»[43]
Можно добавить, что стук ветра в этих стихах – как стук судьбы.
Говоря о стихии света и ветра, я стремился охарактеризовать природу поэзии Николая Рубцова в целом. Мир поэта, конечно, отнюдь не сводится полностью к этим стихиям, но все же в них с особенной силой и ясностью раскрывается его целостная суть.
Глубокая значительность, подлинность и властное обаяние творчества Рубцова объясняется не просто «искренностью», «душевностью», «нравственной чистотой» и другими общечеловеческими, «житейскими» качествами (а именно так, к сожалению, решается вопрос во многих статьях о поэте). Поэзия – это искусство, а не «бесхитростная» исповедь. Можно быть превосходнейшим человеком и писать из рук вон плохие и оставляющие всех равнодушными стихи.
Николай Рубцов был поэтом, художником по самой своей крови. Уместно упомянуть здесь об одном выразительном случае. В городской библиотеке Тотьмы (где Николай Рубцов не раз бывал в последние годы жизни) мне рассказывали, как поэт, читая стихи, вдруг оборвал их на полуслове и потребовал остановить громко стучавший маятник стенных часов. «Вы не стихи слушаете, вы его слушаете!» – с раздражением воскликнул он, указывая на маятник, и стал снова читать лишь после того, как часы остановили…
Люди, которые рассказывали мне об этом эпизоде, поняли его, увы, как проявление капризности и даже самодурства поэта. Между тем это было, конечно, естественным и по-своему прекрасным проявлением натуры истинного художника.