И цветы их тень целует.
На чудесном Бимини
Ключ играет светлоструйный,
Из волшебного истока
Воды молодости льются.
На цветок сухой и блеклый
Влагой молодости брызни —
И мгновенно расцветет он,
Заблистает красотой.
На росток сухой и мертвый
Влагой молодости брызни —
И мгновенно опушится
Он зелеными листами.
Старец, выпив чудной влаги,
Станет юным, сбросит годы, —
Так, разбив кокон постылый,
Вылетает мотылек.
Выпьет влаги седовласый —
Обернется чернокудрым
И стыдится в отчий край
Уезжать молокососом.
Выпьет влаги старушонка —
Обращается в девицу
И стыдится в отчий край
Возвращаться желторотой.
Так пришлец и остается
На земле весны и счастья,
И не хочет он покинуть
Остров молодости вечной.
В царство молодости вечной,
На волшебный Бимини,
В чудный край мечты плыву я, —
Будьте счастливы, друзья!
Так старуха пела песню,
И дремал и слушал рыцарь,
И порой сквозь сон по-детски
Лепетал он: «Бимини!»
Лучезарно светит солнце
На залив, на берег Кубы,
И поют весь день сегодня
В синеве небесной лютни.
Зацелованный весною,
Изумрудами блистая,
В пышном платье подвенечном
Весь цветет прекрасный берег.
И толпится на прибрежье
Пестрый люд разноголосый,
Разных возрастов и званий, —
Ибо все полны одним:
Все полны одной чудесной,
Ослепительной надеждой,
Отразившейся и в тайном
Умилении сердечном
И в улыбке той сеньоры
В золоченом паланкине,
Что раскинулась небрежно
С томной розою во рту
И кокетничает с юным
Знатным щеголем, который
Выступает важно рядом
И надменный крутит ус.
Даже солдатня сегодня
Смотрит мягче и приятней,
Даже облик духовенства
Стал как будто человечней.
В упоенье потирает
Руки тощий чернорясец,
И кадык самодовольно
Гладит жирный капуцин.
Сам епископ — в храме божьем
Неизменно злой и хмурый,
Потому что из-за мессы
Он откладывает завтрак, —
Сам епископ в митре пышной
Вдруг расцвел улыбкой счастья,
И прыщи сияют счастьем
На малиновом носу.
Окруженный хором певчих,
Под пурпурным балдахином.
Он идет, за ним прелаты
В золотых и белых ризах,
С ярко-желтыми зонтами, —
Словно вышел на прогулку
Неким чудом оживленный
Лес гигантских шампиньонов.
Весь кортеж стремится к морю,
Где под знойно-синим небом
На траве, близ вод лазурных,
Возведен алтарь господень,
На котором блещут ленты,
Серпантин, цветы, иконы,
Мишура, сердца из воска
И ковчежцы золотые.
Сам его преосвященство
Будет там служить молебен,
И молитвой, и кропилом
Он благословит в дорогу
Небольшой нарядный флот,
Что качается на рейде,
С якорей готовый сняться
И отплыть на Бимини.
Это судна дон Хуана
Понсе де Леон, — правитель
Снарядил их, оснастил их
И плывет искать волшебный
Остров счастья. И, ликуя,
Весь народ благословляет
Исцелителя от смерти,
Благодетеля людей, —
Ибо всем приятно верить,
Что правитель, возвращаясь,
Каждому захватит фляжку
С влагой молодости вечной.
И уж многие заране
Тот напиток предвкушают
И качаются от счастья,
Как на рейде корабли.
Пять судов стоят на рейде
В ожиданье — две фелуки,
Две проворных бригантины
И большая каравелла.
Как садовая беседка,
Весь корабль увит венками,
Разноцветными флажками
И гирляндами цветов.
Имя корабля — «Сперанца».
На корме стоит большая
Деревянная скульптура, —
Это госпожа Надежда.
Мастер выкрасил фигуру
И покрыл отличным лаком,
Так что краски не боятся
Ветра, солнца и воды.
Медно-красен лик Надежды,
Медно-красны шея, груди,
Выпирающие дерзко
Из зеленого корсажа.
Платье, лавры на челе —
Тоже зелены. Как сажа —
Волосы, глаза и брови,
А в руках, конечно, якорь.
Экипаж судов — примерно
Двести человек; меж ними
Восемь женщин, семь прелатов.
Сто знатнейших кавалеров
И единственная дама
Поплывут на каравелле,
На которой командором
Будет сам правитель Кубы
Дон Хуан. Избрал он дамой
Кяку, — да, старушка Кяка
Стала донною, сеньорой
Хуанитой, ибо рыцарь
Даровал ей сан и званье
Главкачательницы коек,
Лейб-москито-мухогонки,
Обер-кравчей Бимини.
Как эмблема власти новой
Золотой вручен ей кубок,
И она — в тунике длинной,
Как приличествует Гебе{393}.
Кружева и ожерелья
Так насмешливо белеют
На морщинистых, увядших,
Смуглых прелестях сеньоры.
Пташками с жука размером,
И они сверкают, искрясь
Многокрасочным нарядом,
Как цветы из самоцветов.
Пестрый птичник на прическе
Удивительно подходит
К попугайскому обличью
Бесподобной донны Кяки.
Образину дополняет
Дон Хуан своим нарядом,
Ибо он, поверив твердо
В близкий час омоложенья,
Уж заране нарядился
Модным щеголем, юнцом:
Он в сапожках остроносых
С бубенцами, как прилично
Лишь мальчишке, в панталонах
С желтой левою штаниной,
С фиолетовою правой,
В красном бархатном плаще;
Голубой камзол атласный,
Рукава — в широких складках;
Перья страуса надменно
Развеваются на шляпе.
Расфранченный, возбужденный,
Пританцовывает рыцарь
И, размахивая лютней,
Приказанья отдает.
Он приказывает людям
Якоря поднять, как только
С берега сигнал раздастся,
Возвестив конец молебна;
Он приказывает людям
Дать из пушек в миг отплытья
Тридцать шесть громовых залпов,
Как салют прощальный Кубе.
Он приказывает людям
И, смеясь, волчком вертится,
Опьяненный буйным хмелем
Обольстительной надежды;
И, смеясь, он щиплет струны, —
И визжит и плачет лютня,
И разбитым козлетоном
Блеет рыцарь песню Кяки:
«Птичка колибри, лети,
Рыбка Бридиди, плыви,
Улетайте, уплывайте,
Нас ведите к Бимини».
Ни глупцом, ни сумасшедшим
Дон Хуан, конечно, не был,
Хоть пустился, как безумец,
Плыть на остров Бимини.
В том, что остров существует,
Он не мог и сомневаться;
Песню Кяки он считал
И порукой и залогом.
Больше всех на свете верит
Мореход в возможность чуда, —
Перед ним всегда сияет
Чудо пламенное неба,
И таинственно рокочут
Вкруг него морские волны,
Из которых вышла древле
Донна Венус Афродита.
В заключительных трохеях
Мы правдиво повествуем,
Сколько бед, надежд и горя
Претерпел, скитаясь, рыцарь.
Ах, своей болезни прежней
Не сумел изгнать бедняга,
Но зато добыл немало
Новых ран, недугов новых.
Он, отыскивая юность,
С каждым днем старел все больше,
И калекой хилым, дряхлым
Наконец приплыл в страну —
В ту страну, в предел печальный,