НОВАЯ ВЕСНА
ПрологПеревод А. Блока
Чуть не в каждой галерее
Есть картина, где герой,
Порываясь в бой скорее,
Поднял щит над головой.
Но амурчики стащили
Меч у хмурого бойца
И гирляндой роз и лилий
Окружили молодца.
Цепи горя, путы счастья
Принуждают и меня
Оставаться без участья
К битвам нынешнего дня.
«В белый сад выходишь утром…»Перевод В. Левика
В белый сад выходишь утром,
Свищет ветер над землею,
Смотришь, как несутся тучи,
Облекая небо мглою.
И луга и рощи голы,
И кругом — зима седая,
И в тебе зима, и сердце
Цепенеет, замерзая.
Вдруг ты весь обсыпан белым,
Точно хлопьями метели.
Озираешься сердито:
На деревьях снег в апреле!
Но не снег ты белый видишь,
О, как сладко сердцу стало!
То тебя весенним цветом
Забросало, закидало.
И повсюду — что за чудо! —
Снег цветет весенней новью,
И весна сменяет зиму,
А душа горит любовью.
«Вот май опять повеял…»Перевод А. Блока
Вот май опять повеял,
Цветы зацвели и лес,
И тучки, розовея,
Плывут в синеве небес.
И соловьев раскаты
Опять зазвучали в листве,
И прыгают ягнята
В зеленой мураве.
Прыгать и петь не могу я,
Я лег, больной, в траву;
Далекий звон слежу я,
Я грежу наяву.
«Тихо сердца глубины…»Перевод А. Блока
Тихо сердца глубины
Звоны пронизали.
Лейся, песенка весны,
Разливайся дале.
Ты пролейся, где цветы
Расцветают томно.
Если розу встретишь ты —
Ей привет мой скромный.
«В красавицу розу влюблен мотылек…»Перевод П. Быкова
В красавицу розу влюблен мотылек,
Он долго кружил над цветком,
А жаркое солнце его самого
Ласкает влюбленным лучом.
Но мне бы хотелось узнать — кто любим
Красавицей розой самой?
Певец-соловей иль она увлеклась
Вечерней немою звездой?
Не знаю… Но я всех люблю горячо:
И розу, и солнечный луч,
Певца-соловья, мотылька и звезду,
Что вечером блещет меж туч.
«Зазвучали все деревья…»Перевод В. Левика
Зазвучали все деревья,
Птичьи гнезда зазвенели.
Кто веселый капельмейстер
В молодой лесной капелле?
То, быть может, серый чибис,
Что стоит, кивая гордо?
Иль педант, что там кукует
Так размеренно и твердо?
Или аист, что серьезно,
С важным видом дирижера,
Отбивает такт ногою
В песне радостного хора?
Нет, во мне самом укрылся
Капельмейстер окрыленный,
Он в груди стучит, ликуя, —
То Амур неугомонный.
«И был вначале соловей…»Перевод В. Левика
«И был вначале соловей,
Он спел: «Цивит, цивит!» — и вдруг
Весной повеяло с полей,
Расцвел и сад, и лес, и луг.
Он клюнул, в грудь себя — и там,
Где обагрила землю кровь,
Зарделись розы, и цветам
Запел он песню про любовь.
И счастье в птичий мир принес
Он кровью ран своих, но в год,
Когда умолкнет песня роз,
Наверно, прахом мир пойдет».
Так воробьенку воробей
Внушает мудрость, а жена
Сидит, как подобает ей,
На яйцах, важности полна,
Она — жена, хозяйка, мать,
И полон рот хлопот у ней.
Старик лишь годен обучать
Закону божьему детей.
«Глаза весны синеют…»Перевод В. Коломийцева
Глаза весны синеют
Сквозь нежную траву.
То милые фиалки,
Из них букет я рву.
Я рву их и мечтаю,
И вздох мечты моей
Протяжно разглашает
По лесу соловей.
Да, все, о чем мечтал я,
Он громко разболтал;
Разгадку нежной тайны
Весь лес теперь узнал.
«Только платьем мимоходом…»Перевод А. Блока
Только платьем мимоходом
До меня коснешься ты —
По твоим следам несутся
Сердца бурные мечты.
Обернешься ты, вперится
Глаз огромных синева —
С перепугу за тобою
Сердце следует едва.
«Задумчиво стройная лилия…»Перевод В. Левика
Задумчиво стройная лилия
Взглянула из темной воды,
И месяц влюбленным светом
Ее озарил с высоты.
Смущенная, клонит головку,
Стыдливых сомнений полна,
И бледного страдальца
У ног своих видит она.
«Если только ты не слеп…»Перевод В. Коломийцева
Если только ты не слеп,
Погляди в мои напевы:
Ты увидишь, там блуждает
Дивный образ юной девы.
Если только ты не глух,
Услыхать и смех сумеешь,
От ее вздыханья, пенья
Сердцем, бедный, поглупеешь.
Взором, голосом ее,
Как и я, обвороженный,
Будешь ты в мечтах весенних
По лесам бродить влюбленный.
«Снова в сердце жар невольный…»Перевод В. Левика
Снова в сердце жар невольный,
Отошла тоска глухая.
Снова нежностью томимый,
Жадно пью дыханье мая.
Вновь брожу по всем аллеям
Ранней, позднею порою, —
Может быть, под чьей-то шляпкой
Облик милый мне открою!
Над рекой стою зеленой,
На мосту слежу часами:
Может быть, проедет мимо
И скользнет по мне глазами!
Снова в плеске водопада
Слышу ропот, грусти полный.
Сердцу чуткому понятно
Все, о чем тоскуют волны.
И затерян я мечтами
В дебрях царства золотого,
И смеются в парке птицы
Над глупцом, влюбленным снова.
«Тебя люблю я; неизбежна…»Перевод В. Коломийцева
Тебя люблю я; неизбежна
Разлука наша, — не сердись!
Ведь облик твой, цветущий нежно,
И мой, печальный, не сошлись!
Да, от любви к тебе я вяну,
Я тощ и бледен стал, — вглядись!
Тебе я вскоре гадок стану,
Я удаляюсь, — не сердись!
«Как луна дрожит на лоне…»Перевод А. Блока
Как луна дрожит на лоне
Моря, полного тревогой,
А сама, ясна, спокойна,
Голубой идет дорогой, —
Так, любимая, спокойна
И ясна твоя дорога,
Но дрожит твой образ в сердце,
Потому что в нем тревога.
«Альянс священный прочно…»Перевод А. Блока
Альянс священный прочно
Связал нам теперь сердца:
Прижавшись тесно, друг друга
Постигли они до конца.
Ах! жаль, что юной розой
Украсила ты грудь, —
Союзница бедная наша
Едва могла вздохнуть.
«Поцелуями в потемках…»Перевод В. Коломийцева
Поцелуями в потемках
Обменяться, не дыша, —
Сколько счастья в этом видишь
Ты, влюбленная душа!
И твое воображенье
Разгорается притом,
День грядущий прозревая,
Вспоминая о былом.
Но рискованно, целуясь,
Слишком много размышлять…
Лучше плакать, друг мой милый,
Слезы легче проливать!
«Жил-был король суровый…»Перевод Е. Книпович
Жил-был король суровый,
В седых кудрях, угрюм душой,
И жил король суровый
С женою молодой.
И жил-был паж веселый,
В льняных кудрях и смел душой,
Носил он шлейф тяжелый
За юной госпожой.
Верь песенке старинной —
Поет она, звенит она,
Они погибли оба —
Любовь была слишком сильна.
«Лунным светом пьяны липы…»Перевод В. Левика
Лунным светом пьяны липы,
Тихо веет ветер сонный,
Полон свистом соловьиным
Сумрак ночи благовонный.
«Милый! Как приятно летом
Посидеть под липой темной,
Где лишь месяц робким светом
Золотит приют укромный!
Листик липы — точно сердце,
Оттого сердцам влюбленных
Любо теплой летней ночью
Отдохнуть меж лип зеленых.
Но, затерян в смутных грезах,
Ты глядишь с улыбкой странной.
О, каким желаньям сердца
Ты внимаешь, мой желанный?»
Я скажу тебе охотно,
Я б хотел, моя подруга,
Чтоб холодным снегом землю
Занесла седая вьюга.
И чтоб мы под ярким солнцем,
На санях, покрытых мехом,
Полетели по равнинам
С пеньем, гиканьем и смехом.
«Утром шлю тебе фиалки…»Перевод В. Коломийцева
Утром шлю тебе фиалки,
В роще сорванные рано;
Для тебя срываю розы
В час вечернего тумана.
Знаешь, что хочу сказать я
Аллегорией цветною?
Оставайся днем мне верной
И люби порой ночною.
«Вы, право, не убили…»Перевод В. Левика
Вы, право, не убили
Меня своим письмом:
Меня вы разлюбили,
А клятв — на целый том!
Отказ длинен немножко —
Посланье в шесть листов!
Чтоб дать отставку, крошка,
Не тратят столько слов.
«Что тебе, когда пред всеми…»Перевод В. Левика
Что тебе, когда пред всеми
Тайну сердца выдаю,
Сотни пламенных метафор
Сочиняя в честь твою?
Он таится меж цветами,
В полутьме лесной, в тиши,
Этот жаркий пламень тайны,
Тайный жар моей души.
Пусть из розы брызнут искры,
Что тебе! — таков закон:
Мир поэзией зовет их,
А в огонь не верит он.
«Бродят звезды-златоножки…»Перевод В. Левика
Бродят звезды-златоножки,
Чуть ступают в вышине,
Чтоб невольным шумом землю
Не смутить в глубоком сне.
Лес, прислушиваясь, замер,
Что ни листик — то ушко!
Холм уснул и, будто руку,
Тень откинул далеко.
Чу!.. какой-то звук!.. И эхо
Отдалось в душе моей.
Был ли то любимой голос
Или только соловей?
«Протянулось надо мною…»Перевод В. Коломийцева
Протянулось надо мною
Небо, точно старец хилый —
Красноглазый, с бородою
Поседелых туч, унылый.
Только он на землю глянет —
Цвет весенний отцветает,
Даже песня в сердце вянет,
Даже радость умирает.
«Влачусь по свету желчно и уныло…»Перевод В. Левика
Влачусь по свету желчно и уныло.
Тоска в душе, тоска и смерть вокруг.
Идет ноябрь, предвестник зимних вьюг,
Сырым туманом землю застелило.
Последний лист летит с березы хилой,
Холодный ветер гонит птиц на юг,
Вздыхает лес, дымится мертвый луг.
И — боже мой! — опять заморосило…
«Небо серо и дождливо…»Перевод В. Левика
Небо серо и дождливо,
Город жалкий, безобразный,
Равнодушно и сонливо
Отраженный Эльбой грязной.
Все — как прежде, глупость — та же,
Те же люди с постной миной.
Всюду ханжество на страже
С той же спесью петушиной.
Юг мой! Я зачах в разлуке
С небом солнечным, с богами —
В этой сырости и скуке,
В человеческом бедламе!
РАЗНЫЕ
Серафина
«Поздно вечером брожу я…»Перевод В. Левика
Поздно вечером брожу я
По тропам во мгле лесной.
Вслед за мною неотступно
Бродит нежный образ твой.
То вуаль твоя белеет
Или твой прекрасный лик?
Иль, быть может, сквозь деревья
Бледный лунный свет проник?
И мои ли это слезы
Тихо льются в тишине,
Или ты, голубка, плача,
Горько жалуешься мне?
«На пустынный берег моря…»Перевод В. Левика
На пустынный берег моря
Ночь легла. Шумит прибой.
Месяц выглянул, и робко
Шепчут волны меж собой:
«Этот странный незнакомец —
Что он, глуп или влюблен?
То ликует и смеется,
То грустит и плачет он».
И, лукаво улыбаясь,
Молвит месяц им в ответ:
«Он и глупый и влюбленный.
И к тому же он поэт».
«Мы здесь построим, на скале…»Перевод А. Мейснера
Мы здесь построим, на скале,
Заветной церкви зданье;
Нам новый, третий дан завет{32} —
И кончено страданье.
Распался двойственности миф,
Что нас морочил долго,
Не стало глупых плотских мук
И слез во имя долга.
Ты слышишь бога в безднах? Там
Его вещает сила.
Над нашей видишь головой
Все божии светила?
Повсюду бог во тьме ночей,
В блестящих света красках;
Во всем он сущем и живом —
И даже в наших ласках.
«Над прибрежьем ночь сереет…»Перевод В. Коломийцева
Над прибрежьем ночь сереет,
Звезды маленькие тлеют,
Голосов протяжных звуки
Над водой встают и реют.
Там играет старый ветер,
Ветер северный, с волнами,
Раздувает тоны моря,
Как органными мехами.
Христианская звучит в них
И языческая сладость,
Бодро ввысь взлетают звуки,
Чтоб доставить звездам радость.
И растут все больше звезды
В исступленном хороводе,
Вот, огромные, как солнца,
Зашатались в небосводе.
Вторя музыке из моря,
Песни их безумно льются;
Это соловьи-планеты
В светозарной выси вьются.
Слышу мощный шум и грохот,
Пенье неба, океана,
И растет, как буря, в сердце
Сладострастье великана.
«Девица, стоя у моря…»Перевод Ю. Тынянова
Девица, стоя у моря,
Вздыхала сто раз подряд —
Такое внушал ей горе
Солнечный закат.
Девица, будьте спокойней,
Не стоит об этом вздыхать —
Вот здесь оно, спереди, тонет
И всходит сзади опять.
«Как ты поступила со мною…»Перевод С. Маршака
Как ты поступила со мною,
Пусть будет неведомо свету,
Об этом у берега моря
Я рыбам сказал по секрету.
Пятнать твое доброе имя
На твердой земле я не стану, —
Но слух о твоем вероломстве
Пойдет по всему океану.
«На берег летит, вскипая…»Перевод М. Фромана
На берег летит, вскипая,
Морской поток,
Смывая и размывая
Сырой песок.
И нет огромным, как тучи,
Конца волнам,
Их натиск все могучей, —
Что толку нам?
«У моря сижу, на утесе кругом…»Перевод А. К. Толстого
У моря сижу, на утесе крутом,
Мечтами и думами полный.
Лишь ветер, да тучи, да чайки кругом,
Кочуют и пенятся волны.
Знавал и друзей я, и ласковых дев —
Их ныне припомнить хочу я:
Куда вы сокрылись? Лишь ветер, да рев,
Да пенятся волны, кочуя.
Анжелика
«Взыскан я улыбкой бога…»Перевод В. Коломийцева
Взыскан я улыбкой бога, —
Мне ль уйти теперь в молчанье,
Мне, который пел так много
В дни несчастий о страданье?
Мне юнцы в стишонках скверных
Подражали безотрадно,
Боль страданий непомерных
Умножая беспощадно.
Соловьиный хор прекрасный,
Что в душе ношу всегда я,
Лейся буйно, громогласно,
Всех восторгом заражая!
«Закрыв глаза ей, алый рот…»Перевод В. Коломийцева
Закрыв глаза ей, алый рот
Люблю я целовать;
Она покоя не дает —
Причину хочет знать.
И с вечера не устает
До утра приставать:
«Зачем, когда целуешь рот,
Глаза мне закрывать?»
Какой тут у меня расчет,
Сам не могу понять, —
Закрыв глаза ей, алый рот
Целую я опять.
«Когда я в твоих объятиях страстных…»Перевод А. Мантейфеля
Когда я в твоих объятиях страстных
Вкушаю блаженство, в миг этот дивный
Молчи ты о нашей немецкой отчизне, —
На то есть причины — мне это противно.
Оставь, бога ради, немцев в покое,
Без них довольно на сердце кручины;
Ну, что толковать о родне, отчизне?..
Мне это противно — на то есть причины.
Там зелены дубы, глаза голубые
У женщин немецких, сердца наивны
И бьются лишь верой, надеждой, любовью.
На то есть причины — мне это противно.
«Не отвергай! Пусть жар погас…»Перевод В. Левика
Не отвергай! Пусть жар погас,
Возврата нет весне,
Еще полгода потерпи,
Чтоб отгореть и мне.
И пусть не можешь ты любить —
Хоть другом назови!
Мы в дружбе ценим поздний дар
Долюбленной любви.
«Этот пляс желаний плотских…»Перевод А. Голембы
Этот пляс желаний плотских,
Эта одурь карнавала
Нам постыли… Мы зеваем,
В отрезвленности взаимной.
Кубок пуст. В нем был шипучий
Опьяняющий напиток,
Возбуждавший наслажденье;
Но теперь наш кубок пуст.
Скрипачи устали тоже,
Что подыгрывали рьяно
Танцу нашей шалой страсти;
Приуныли скрипачи.
И угасли лампионы,
Озарявшие каким-то
Одичало-шалым светом
Пестрых масок толчею.
С кротостью великопостной
На челе твоем — золою —
Начерчу я крест, промолвив:
«Женщина, ты станешь прахом!»
Диана
«Эта масса чудо-тела…»Перевод В. Коломийцева
Эта масса чудо-тела,
Эта женственность-колосс
Мне без споров и без слез
Отдалась теперь всецело.
Если б к ней я самовольно
С пылом дерзостным приник,
То раскаялся бы вмиг!
Да, побит я был бы больно.
Что за грудь, какая шея!
(Выше мне не разглядеть.)
Прежде чем такой владеть,
Позабочусь о душе я.
«Залив Бискайский был ей…»Перевод В. Коломийцева
Залив Бискайский был ей
Отчизной, говорят;
Она уж в колыбели
Замучила двух котят.
Потом через Пиренеи
Бежала она босиком.
Глазеть на великаншу
Валил Перпиньян валом.
Теперь же нет дамы выше
В предместье Сен-Дени;
И стоит она сэру Вильяму
Тринадцать тысяч луи.
«Посещая часто вас…»Перевод В. Коломийцева
Гортензия
«Верил я в былом далеком…»Перевод В. Коломийцева
Верил я в былом далеком
В то, что поцелуи жен
Предназначены нам роком
От начала всех времен.
Поцелуи я в те годы
Строго так давал и брал,
Словно сам завет природы
Неизбежный исполнял.
Ныне я отлично знаю
Поцелуев суету, —
В них не верю, не мечтаю —
И целую на лету.
«Вдвоем на уличном углу…»Перевод В. Коломийцева
Вдвоем на уличном углу
Мы целый час стояли
И о союзе наших душ
Так нежно толковали.
В любви взаимной сотни раз
Друг другу признавались, —
И так на уличном углу
Стоять мы и остались.
Богиня случая близ нас
Субреткою шмыгнула,
Увидела, как мы стоим, —
И, прыснув, упорхнула.
«Строю вновь я струны цитры…»Перевод В. Коломийцева
Строю вновь я струны цитры,
И звучит она так ново.
Текст же стар: «Жена — не сладость».
Это — Соломона слово.
Как обманывает мужа,
Так и другу изменяет!
И полынь в любовной чаше
Напоследок оставляет.
Справедливо, значит, было
Древней книги предсказанье,
Что готовит змей проклятье
За грехи нам в наказанье?
Змей в кустах ползет на брюхе
И высматривает жадно;
Речь заводит, как бывало, —
Слушать свист его отрадно.
Ах, как холодно и мрачно!
Солнце вороны затмили
И кричат. Любовь и радость
Долго будут спать в могиле.
«Не долог счастья был обман…»Перевод О. Чюминой
Не долог счастья был обман
Обещанного ложно,
И образ твой, как лживый сон,
В душе прошел тревожно.
Блеснуло солнце и туман
Рассеяло собою,
И мы, едва успев начать,
Покончили с тобою.
Кларисса
«Оробев, моих признаний…»Перевод В. Коломийцева
Оробев, моих признаний
Словно ты не замечаешь;
На вопрос: «Отказ ли это?» —
Горько плакать начинаешь.
Редко я молюсь, — так слушай,
О создатель! Помоги ей,
Осуши девицы слезы,
Просвети чуть-чуть мозги ей!
«Черт возьми твою мамашу…»Перевод А. Мейснера
Черт возьми твою мамашу
И папашу кстати тоже:
Из-за них вчера весь вечер
Я тебя не видел в ложе.
Впереди они сидели,
Развалясь, почти вплотную,
От моих влюбленных взоров
Скрыв малютку дорогую.
Созерцала эта пара
Двух влюбленных злоключенья,
И, когда они погибли,
Оба были в восхищенье.
Иоланта и Мария
«Эти дамы, понимая…»Перевод В. Коломийцева
Эти дамы, понимая,
Что поэта чтут едой,
Отобедать пригласили
Нас — меня и гений мой.
Ах, как суп был превосходен!
И каких я вин вкусил!
Дичь божественной казалась,
Нашпигован заяц был!
Говорили, сколько помню,
О поэзии; и вот
Я и сыт и благодарен
За оказанный почет.
«В которую из двух влюбиться…»Перевод Ф. Тютчева
В которую из двух влюбиться
Моей судьбой мне суждено?
Прекрасна дочь, и мать прелестна,
Различно милы, но равно.
Неопытно-младые члены
Так сладко ум тревожат мой,
Но гениальных взоров прелесть
Всесильна над моей душой.
В раздумье, хлопая ушами,
Стою, как Буриданов друг{34}
Меж двух стогов стоял, глазея,
Который лакомей из двух.
«Все выпито. Ужин окончился наш…»Перевод П. Карпа
Все выпито. Ужин окончился наш,
Изрядно хлебнули вина мы.
Задорно глядят, распуская корсаж,
Мои захмелевшие дамы.
Прекрасные груди и плечи у них, —
От страха мне холодно стало.
А дамы в постель забираются вмиг
И прячутся под одеяло.
И обе красавицы сладостно так
Одна за другой захрапели,
А я, озираясь, стою как дурак
У полога пышной постели.
«Юность кончена. Приходит…»Перевод В. Левика
Юность кончена. Приходит
Дерзкой зрелости пора,
И рука смелее бродит
Вдоль прелестного бедра.
Не одна, вспылив сначала,
Мне сдавалась, ослабев.
Лесть и дерзость побеждала
Ложный стыд и милый гнев.
Но в блаженствах наслажденья
Прелесть чувства умерла.
Где вы, сладкие томленья,
Робость юного осла!
Эмма
«Сутки должен ожидать я…»Перевод А. Горнфельда
Сутки должен ожидать я
Сокровеннейших услад,
Что украдкой посулил мне
Нежный и лукавый взгляд.
О, язык наш так бессилен,
И плохой от слова прок:
Вымолвишь… и улетает
Вдаль прекрасный мотылек!
Ну, а взгляд — он беспределен.
Беспредельный свет струит.
От него в душе, как в небе,
Счастье звездное горит.
«Месяц тянется любовь…»Перевод П. Быкова
Месяц тянется любовь —
И еще ни поцелуя!
Сохнут жаркие уста,
В одиночестве тоскуя.
Был так близок счастья миг,
Я дыхание любимой
Ощущал у самых уст —
И промчалось счастье мимо!
«Эмма, молви без раздумья…»Перевод 3. Васильевой
Эмма, молви без раздумья:
От любви безумным стал я,
Или же любовь такая
Только следствие безумья?
Я измучен, друг мой Эмма,
Сверх любви моей безумной,
Сверх моей любви безумья,
Разрешеньем сей дилеммы.
«Чуть мы вместе — брань и спор…»Перевод Д. Горфинкеля
Чуть мы вместе — брань и спор,
Нестерпима эта мука.
Но, увы, с тобой разлука —
Это смертный приговор.
Размышляю в час ночной:
Смерть иль ад мне выбрать надо.
Ах, от этого разлада
Я давно уж сам не свой!
«Тенью мрачною, густою…»Перевод Д. Горфинкеля
Тенью мрачною, густою
К нам крадется злая ночь.
И устали мы душою,
И зевков не превозмочь.
Ты стара, и я не молод.
О весне забыли мы,
И в сердцах не жар, а холод.
Нам недолго ждать зимы.
Ах, кончаем мы в печали:
После всех любовных бед
Беды без любви настали.
Смерть бредет за жизнью вслед.
Скала Лорелеи на Рейне
Гравюра по рисунку Дильмана
1830-е годы
ТангейзерПеревод В. Микушевича
Песнь о Тангейзере пою
Отнюдь не для забавы,
А чтобы христианам знать,
Как души прельщает лукавый.
Из рыцарей рыцарь, Тангейзер наш
Страстям привержен слепо,
Семь лет подряд не покидал
Венерина вертепа.
«Венера, госпожа моя,
Прекрасная царица!
Довольно мне у тебя гостить!
Пора нам распроститься!»
«Тангейзер благородный мой!
О чем твои печали?
Тебе поцеловать меня,
Тангейзер, не пора ли?
Не каждый ли день ты пил вино
Из моего фиала?
Не каждый ли день чело твое
Розами я венчала?»
«Венера, госпожа моя!
Мне сласти надоели.
От них, Венера, я болен душой.
Жажду я горьких зелий.
Семь лет я жил, смеясь и шутя.
Хочу я слез горючих.
Теперь бы мне терновый венец,
Колючий из колючих!»
«Тангейзер благородный мой!
На что это похоже!
Не ты ли мне клялся тысячу раз,
Что я тебе всех дороже?
Скорей, Тангейзер милый мой,
Пойдем в мои покои!
Излечит моя лилейная плоть
Томление такое».
«Венера, госпожа моя!
Цвести ты будешь вечно.
Прельстила ты многих и прельстишь
Красой своей безупречной.
Подумаю, сколько богов у тебя
И сколько героев гостило,
И мне твоя лилейная плоть,
Твоя красота мне постыла.
Венера, твоя лилейная плоть
Меня пугает, не скрою.
Мне страшно подумать, сколько других
Еще насладятся тобою!»
«Тангейзер благородный мой!
Как речь твоя сурова!
Уж лучше бы снова побил ты меня,
Я потерпеть готова.
Уж лучше бы снова побил ты меня
В жестоком своем озлобленье.
Неблагодарный христианин!
Нанес ты мне оскорбленье!
Так, значит, рыцарь, за любовь
Ты злобою платишь Венере?
Тебя я больше не держу!
Открыты настежь двери!»
Слышны песнопения в Риме святом,
Торжественный звон колокольный.
С процессией шествует папа Урбан.
Толпится народ богомольный.
В своей тиаре папа Урбан,
В тяжелой своей багрянице,
Бароны папский шлейф несут
Смиренною вереницей.
«Не сдвинусь я с места, святой отец,
Пока от преисподней
Ты грешную душу мою не спасешь
По милости господней!»
Мгновенно расступился народ.
Церковные смолкли каноны.
Как дик и бледен пилигрим
Коленопреклоненный!
«За нас ты молишься, папа Урбан,
Связуя и разрешая.
От вечных мук спаси меня!
Гнетет меня сила злая.
Из рыцарей рыцарь, Тангейзер я.
Страстям привержен слепо,
Семь лет подряд я не покидал
Венерина вертепа.
Венера завлекла меня
Своей красотою телесной.
Как солнечный луч, как запах цветка,
Венерин голос прелестный.
Как мотылек вокруг цветка,
Вокруг этой чашечки сладкой,
Порхать бы вокруг этих розовых губ
И лакомиться украдкой.
Бушуют кудри у ней по плечам,
Как смоляные реки.
От этих огромных ясных очей
Займется дух в человеке.
От этих огромных ясных очей
Вовеки не оторваться.
И кто бы мог на призыв такой
Всем сердцем не отозваться!
Куда еще мне убежать
От колдовского взора?
Вновь мне подмигивает он:
Мол, возвратишься ты скоро!
Я жалкий призрак при свете дня.
Живу я порою ночною,
Когда хотя бы в сладком сне
Венера моя со мною.
Прекрасная смеется тогда
Таким белозубым смехом,
Что я не плакать не могу
По нашим былым утехам.
Безудержна моя любовь.
Никак ее не забуду.
Любовь словно дикий водопад, —
Попробуй сделай запруду!
С камня на камень бросается вниз
Неистовое ослепленье
И, шею сломав себе тысячу раз,
Не терпит промедленья.
Готов я Венеру мою одарить
Небесной роскошью всею.
Солнце отдам, луну отдам.
И звезд не пожалею.
Безудержна моя любовь,
Пожар неумолимый.
Что, если я уже в аду,
Таким огнем палимый?
За нас ты молишься, папа Урбан,
Связуя и разрешая.
От вечных мук спаси меня!
Гнетет меня сила злая!»
Скорбно воскликнул папа Урбан,
Подъемля скорбные длани:
«Тангейзер! Пропащий ты человек!
Напрасно твое покаянье.
Венера — черт из всех чертей,
Ужаснее самых ужасных.
Тебя я вырвать не могу
Из этих когтей прекрасных.
Оплачивается душой
Телесная услада!
Несчастный! Ты приговорен.
Удел твой — муки ада!»
Рыцарь Тангейзер, он быстро идет,
Изранив усталые ноги.
Вернувшись к Венере в полночный час,
Тангейзер стоял на пороге.
Проснулась Венера в полночный час,
Мигом с постели вскочила,
Возлюбленного своего
В объятия заключила.
Пошла у Венеры носом кровь.
Бросившись другу на шею,
Венера лицо ему залила
Слезами и кровью своею.
Улегся Тангейзер молча в постель.
Усталость его сморила.
Пошла Венера на кухню скорей
И суп ему сварила.
Суп с хлебом Венера ему подала,
Кровавые вымыла ноги,
Космы, смеясь, расчесала ему,
Спутанные в дороге.
«Тангейзер благородный мой!
Давно пора бы вернуться.
Не понимаю, как могла
Отлучка твоя затянуться!»
«Венера, госпожа моя!
В Италии я загостился.
Я по делам наведался в Рим
И, видишь, возвратился.
Рим все стоит на семи холмах,
Тибр все протекает мимо.
Да, кстати, кланяется тебе
Первосвященник Рима.
И во Флоренции я побывал,
Не миновал Милана.
Потом по склонам швейцарских гор
Карабкался неустанно.
В Альпах начался снегопад,
И побелели долины.
Я видел улыбки синих озер,
Я слышал клекот орлиный.
На Сен-Готарде услышал я храп, —
Германия почивает.
Тридцать шесть коронованных нянек у ней.{36}
Приятней снов не бывает.
Швабия школой поэтов горда,{37}
Там нет голов безрассудных.
В своих колпачках малыши хороши,
Посиживают на суднах.
Во Франкфурт на шабес{38} прибыл я.
Люблю я веру такую.
Охоч до гусиных потрохов,
Шалет{39} и клецки смакую.
Видал я в Дрездене старого пса.
Он в прошлом успел отличиться.
Из лучших он был, а теперь без зубов,
Горазд лишь брехать и мочиться.
Расплакались в Веймаре музы навзрыд,
Бедняжки овдовели.
Скончался Гете, а Эккерман{40} жив.
Заплачешь, в самом деле!
Услышал я в Потсдаме громкий крик.
Не Геродот и не Плиний,
Историю последних лет
Читает Ганс в Берлине.
Наука в Геттингене цветет.
Пышней не сыскать пустоцвета.
Пришел я темною ночью туда,
Нигде никакого просвета.
В Целле осматривал я тюрьму.
Сидят ганноверцы в Целле{41}.
Общая каторга, общий кнут —
Наши национальные цели.
А в Гамбурге спросил я: «Чем
Округа провоняла?»
Сказали еврей и христианин:
«Воняет из канала».
Гамбург хорош, однако и там
Достаточно дряни плодится.
На гамбургской бирже и в целльской тюрьме
Весьма похожие лица.
Альтону{42} в Гамбурге я осмотрел,
Местечко высшего тона.
Когда-нибудь я на десерт расскажу
О том, какова Альтона».
Фридерика
«Оставь Берлин, где мгла и пыль густая…»Перевод Д. Горфинкеля
Оставь Берлин, где мгла, и пыль густая,
И жидок чай, и пустословят фаты,
Что гегелевским разумом богаты,
О боге и вселенной рассуждая.
Нас встретит солнце Индии, блистая,
Там амбра расточает ароматы,
И к Гангу тянется, чьи воды святы,
В одеждах белых пилигримов стая.
Где пальмы веют и мерцают волны,
Где стебель тонкий лотосы подъемлют
К престолу Индры в голубом эфире{44}, —
Там я, восторга и смиренья полный,
Скажу, у ног твоих упав на землю, —
«Madame! Вас нет прекрасней в этом мире!»
«Рокочет Ганг; сбежав со скал в долины…»Перевод Д. Горфинкеля
Рокочет Ганг; сбежав со скал в долины,
Вдаль антилопы из зеленой сени
Умно глядят; цветное оперенье
Показывают важные павлины.
И ввысь из сердца солнечной равнины
Цветов все новых рвутся поколенья;
Тоской любви звучит кокилас{45} пенье —
Как хороша ты в красоте невинной!
Вассант{47} к устам твоим приник лобзаньем;
В твоих очах миры я открываю,
И в собственном становится мне тесно.
«Рокочет Ганг, великий Ганг бурлит…»Перевод Д. Горфинкеля
Рокочет Ганг, великий Ганг бурлит;
Обагрены зарею Гималаи;
Из мрака рощ баньяновых шагая,
Орда слонов топочет и трубит.
Коня за образ!{48} Образ где сокрыт,
Чтобы сравнить, прекрасная, младая,
О несравненная моя, святая,
Тебя, кто сердце радостью поит!
Ты видишь, как ловлю я образ зыбкий,
И с чувствами и с рифмами в боренье.
Увы, твой смех — награда всех тревог.
Ну что же, смейся! В честь твоей улыбки
Гандарвы{49} звуком цитр и песнопенья
Наполнят солнца золотой чертог.
Катарина
«Звезда взошла во тьме моей ночи…»Перевод В. Коломийцева
Звезда взошла во тьме моей ночи;
Отрадный свет дают ее лучи;
Они сулят мне новой жизни дни —
Не обмани!
Как вверх к луне встает морской прилив,
Так все к тебе души моей порыв:
Виновны дивных глаз твоих огни —
Не обмани!
«Как Мерлин, я обречен…»Перевод О. Чюминой
От красавицы нет мочи
Оторваться мне: лежу
Я у ног ее, гляжу
По часам любовно в очи.
Словно сон, бегут недели,
Дни, часы… Ее слова
Понимаю еле-еле,
Сознаю свои едва.
Иногда прикосновенье
Уст ее к устам моим
Мнится мне, — и в те мгновенья
Я в душе огнем палим.
«Люблю я эту бледность тела…»Перевод В. Коломийцева
Люблю я эту бледность тела —
Покров души изящной, очи
Огромные и эти кудри
Вокруг чела, как крылья ночи!
Жену как раз такого сорта
Искал я долго повсеместно;
Я тоже оценен тобою,
И это мне, конечно, лестно.
Найдя во мне, чего хотелось
Тебе самой, ты щедро станешь
Меня лобзаньями счастливить, —
Потом, как водится, обманешь.
На чужбине
«Из края в край твой путь лежит…»Перевод М. Михайлова
Из края в край твой путь лежит;
Идешь ты — рад не рад.
По ветру нежный зов звучит —
И ты взглянул назад.
Твоя любовь в стране родной;
Манит, зовет она:
«Вернись домой! Побудь со мной!
Ты радость мне одна».
Но путь ведет все в даль и тьму.
И остановки нет…
Что так любил — навек к тому
Запал возвратный след.
«Сегодня ты такой печальный…»Перевод М. Лозинского
Сегодня ты такой печальный,
Каким уж не был много дней!
Щека блестит росой хрустальной,
И вздохи сердца все слышней.
Иль вспомнил родину в далеком,
В туманно-призрачном былом?
Ведь ты бы рад был ненароком
Побыть в отечестве своем.
Иль вспомнил даму, что так мило
Бывала гневною подчас?
Сердился ты — ей грустно было,
Потом смеялись всякий раз.
Иль вспомнил тех, что обнимали
Тебя, как друга, в страшный миг?
В груди желанья бушевали,
Но оставался нем язык.
Иль вспомнил мать, сестру родную?
Спугнуть их образ не спеши!
Мой милый, дрогнула, я чую,
Решимость дикая души.
Иль вспомнил щебет птиц и сени
Густого сада, где вкушал
Блаженство юных сновидений,
Где ты робел, где ты мечтал?
Уж поздно. Дали серебрятся
Сквозь мокрый снег белесой мглой.
Однако время одеваться
И ехать в гости. Боже мой!
«И я когда-то знал край родимый…»Перевод М. Михайлова
И я когда-то знал край родимый…
Как светел он!
Там рощи шумны, фиалки сини…
То был лишь сон!
Я слышал звуки родного слова
Со всех сторон…
Уста родные «люблю» шептали…
То был лишь сон!
ТрагедияПеревод В. Левика
Бежим! Ты будешь мне женой!
Мы отдохнем в краю чужом.
В моей любви ты обретешь
И родину, и отчий дом.
А не пойдешь — я здесь умру,
И ты останешься одна,
И будет отчий дом чужим,
Как чужедальная страна.
(Это подлинная народная песня{51}, и я слышал ее на Рейне.)
Дохнула стужей весенняя ночь,
Дохнула на голубые цветы,
Они увяли, опали.
Веселый парень подружку любил,
Ни матери, ни отцу не сказал, —
Тайком увез дорогую.
Их горькая доля по свету гнала,
Их злая мачеха-жизнь извела,
Нужда иссушила, сгубила.
И липа цветет над их могилой,
И свищет птица да ветер унылый,
А под шатром зеленых ветвей
Печалится мельник с милой своей.
И птица так нежно и грустно щебечет,
А ветер так тихо и странно лепечет, —
Любовники молча внемлют ему
И плачут — и все не поймут почему.
РОМАНСЫ
ЖенщинаПеревод М. Михайлова
Любовь их была глубока и сильна:
Мошенник был он, потаскушка она.
Когда молодцу сплутовать удавалось,
Кидалась она на кровать — и смеялась.
И шумно и буйно летели их дни;
По темным ночам целовались они.
В тюрьму угодил он. Она не прощалась;
Глядела, как взяли дружка, и смеялась.
Послал он сказать ей: «Зашла бы ко мне!
С ума ты нейдешь наяву и во сне;
Душа у меня по тебе стосковалась!»
Качала она головой — и смеялась.
Чем свет его вешать на площадь вели;
А в семь его сняли — в могилу снесли…
А в восемь она, как ни в чем не бывало,
Вино попивая с другим, хохотала.
Anno 1829Перевод В. Левика
Для дел высоких и благих
До капли кровь отдать я рад,
Но страшно задыхаться здесь,
В мирке, где торгаши царят.
Им только б жирно есть и пить, —
Кротовье счастье брюху впрок.
Как дырка в кружке для сирот,
Их благонравный дух широк.
Их труд — в карманах руки греть,
Сигары модные курить.
Спокойно переварят все,
Но их-то как переварить?
Хоть на торги со всех сторон
Привозят пряности сюда,
От их душонок рыбьих тут
Смердит тухлятиной всегда.
Нет, лучше мерзостный порок,
Разбой, насилие, грабеж,
Чем счетоводная мораль
И добродетель сытых рож!
Эй, тучка, унеси меня,
Возьми с собой в далекий путь,
В Лапландию, иль в Африку,
Иль хоть в Штеттин — куда-нибудь!
О, унеси меня! — Летит…
Что тучке мудрой человек!
Над этим городом она
Пугливо ускоряет бег.
Anno 1839Перевод М. Лозинского
Тебя, Германию родную,
Почти в слезах мечта зовет!
Я в резвой Франции тоскую,
Мне в тягость ветреный народ.
Сухим рассудком, чувством меры
Живет блистательный Париж.
О глупый бубен, голос веры,
Как сладко дома ты звучишь!
Учтивы люди. Но с досадой
Встречаю вежливый поклон.
В отчизне истинной отрадой
Была мне грубость испокон.
Прелестны дамы. Как трещотки,
Не знают устали болтать.
Милей немецкие красотки,
Без слов идущие в кровать.
Здесь каруселью исступленной
Все кружится, как дикий сон.
У нас порядок заведенный
Навеки к месту пригвожден.
Мне словно слышится дремливый
Ночного сторожа рожок,
Ночного сторожа призывы
Да соловьиных песен ток.
В дубравах Шильды безмятежной
Таким счастливым был поэт!
Там в звуки рифм вплетал я нежно
Фиалки вздох и лунный свет.
Рыцарь ОлафПеревод Е. Книпович
У дверей собора двое,
И в кафтанах оба красных,
И один из них властитель,
А другой — палач придворный.
Палачу король промолвил:
«По поповским песням слышу,
Что кончается венчанье, —
Будь с секирой наготове».
Перезвон. Органа ропот,
И поток из церкви хлынул.
Толпы пестрые народа
Окружают новобрачных.
Словно смерть бледна, тосклива
Молодая королевна.
Смело смотрит рыцарь Олаф,
Алых уст дерзка улыбка.
Королю он, усмехаясь,
Молвит алыми устами:
«Здравствуй, тесть, падет сегодня
Голова моя на плаху.
Я умру сегодня. Дай же
Лишь до полночи пожить мне,
Чтоб свою я справил свадьбу
Пиром с пляскою веселой.
Дай пожить мне, дай пожить мне,
Чтоб последний выпить кубок,
Чтоб сплясать последний танец,
Дай пожить мне до полночи».
Палачу король промолвил:
«Зятю нашему дарую
Жизнь его до полуночи, —
Будь с секирой наготове».
Рыцарь сидит за брачным столом,
Последний кубок полон вином.
К плечу его, бледна,
Припала жена.
Палач стоит перед дверью.
Бесчисленных факелов блещут огни.
И в круг гостей вступают они
И пляшут в полночный час
В последний раз.
Палач стоит перед дверью.
Несется скрипок веселый звон,
Несется флейты печальный стон.
У всех, кто на пляску глядит,
Сердце щемит.
Палач стоит перед дверью.
И пляска длится, и зал дрожит,
И рыцарь, склонясь к жене, говорит:
«Тебя люблю я так сильно, —
Но ждет меня холод могильный».
Палач стоит перед дверью.
О рыцарь Олаф, час настал,
Окончены с жизнью расчеты,
Ты королевскую дочь полюбил
Свободно и без заботы.
Во тьме ночной блестит топор.
Псалмы бормочут монахи.
В кафтане красном человек
Стоит у черной плахи.
Выходит рыцарь из дворца,
Весь двор блестит огнями,
Смеются алые губы его,
Он алыми молвит устами:
«Я славлю солнце, я славлю луну
И звезд небесных сиянье,
И славлю птиц я в вышине
Веселое щебетанье.
Я славлю море, славлю твердь,
Я славлю цветы полевые,
Я славлю фиалки, они — как глаза
Жены моей — голубые.
Глаза-фиалки моей жены,
За вас моя жизнь пропала;
И славлю бузинную чащу я,
Где ты моею стала».
Али-БейПеревод А. Мейснера
Али-Бей, поборник веры,
В женских нежится объятьях;
На земле уж он Аллахом
Благ Эдема удостоен.
Одалиски, краше гурий,
Гибче серн, его ласкают;
Бородой одна играет,
Нежно гладит лоб другая.
Третья весело танцует
И поет под звуки лютни,
И целует прямо в сердце,
Где горит огонь блаженства.
Но внезапно — зов к оружью!
Звуки труб, мечей бряцанье,
И пальба, и весть приносят:
«Франки двинулись на приступ!»
На коня герои — и в битву!
Но летит, как в сновиденье;
Все ему еще сдается,
Будто он в объятьях женских.
Франков головы срубая
Саблей острой по десяткам,
Улыбается он нежно,
Безмятежно, как влюбленный.
СменаПеревод В. Левика
Ну, теперь конец брюнеткам!
Этот год мы отдадим
Снова глазкам ярко-синим,
Косам нежно-золотым.
Я пленен опять блондинкой,
Милой, набожной, простой.
Дашь ей белых лилий в руки —
Сразу кажется святой.
Плоти мало, духа много,
Так мечтательно-нежна
И любви, надежде, вере
Всей душою предана.
Жалоба старонемецкого юношиПеревод Л. Гинзбурга
Блаженны те, что честь хранят,
Презренны, что честь утратили!
Меня — несчастного юношу —
Сгубили дурные приятели!
Они завладели моим кошельком
Не в ту роковую минуту ли,
Когда они к картам меня подвели
И с грязными девками спутали?
И вот, когда я упился в дым,
Совсем потерявши голову,
Они меня — бедного юношу —
Швырнули на улицу голого.
А утром, очнувшись, почуял я —
Ползут по спине мурашки.
Сидел я — несчастный юноша —
В Касселе, в каталажке!
Фрау МеттаПеревод В. Левика
Герр Петер и Бендер пили вино.
Герр Бендер молвил с презреньем:
«Ты можешь пеньем весь мир покорить,
Но Метту не сманишь ты пеньем».
И Потер сказал: «Я ставлю коня,
Ты ставь твою гончую свору.
Я песней Метту в свой двор заманю
Сегодня в полночную пору».
И только полночь пробили часы,
Взял Петер лютню в руки.
Через поля, через реку и лес
Волшебные хлынули звуки.
И сразу река перестала шуметь,
Притихли, заслушавшись, ели,
На небе месяц побледнел
И звезды смущенно глядели.
И фрау Метта проснулась тотчас:
«Чья песня меня разбудила?»
Надела платье и вышла во двор, —
Ах, лучше б она не ходила!
Пошла через реку, через поля,
Пошла через бор дремучий.
Герр Петер в свой далекий двор
Манил ее песней могучей.
И утром домой воротилась она,
Герр Бендер стоял на пороге.
«Где ночью ты пропадала, жена,
Зачем в росе твои ноги?»
«К затону русалок я ночью пошла,
У них совета искала.
Играя, царица русалок в меня
Студеной водою плескала».
«К русалкам ты не ходила, жена,
Там берег сухой и песчаный.
А у тебя лицо в крови,
И на ногах твоих раны».
«Я ночью в лес пошла поглядеть,
Как эльфы плясали и пели.
Лицо и ноги ободрала
Я об кустарник и ели».
«Но эльфы лишь в теплую майскую ночь
Заводят круг хороводный,
А поздней осенью в голом лесу;
Бушует ветер холодный».
«Я к Петеру Нильсену ночью пошла!
Он пел, и я шла через поле,
Я шла далеко через реку и лес,
Покорна таинственной воле!
Но песня его поражает, как смерть,
В ней темная, страшная сила,
Звучащее пламя мне сердце сожгло,
И ждет меня, знаю, могила».
Гудят погребальные колокола,
И певчие в траур одеты.
Они оплакивают смерть
Несчастной фрау Метты.
Герр Бендер у черного гроба стоит,
И плачет, и горько смеется:
«Я потерял дорогую жену,
И гончих отдать придется».
Гаральд ГарфагарПеревод М. Михайлова
Король Гаральд на дне морском
Сидит под синим сводом
С прекрасной феею своей…
А год идет за годом.
Не разорвать могучих чар;
Ни смерти нет, ни жизни!
Минуло двести зим и лет
Его последней тризне.
На грудь красавицы склонясь,
Король глядит ей в очи;
Дремотной негою объят,
Глядит и дни и ночи.
Златые кудри короля
Иссеклись, побелели,
В морщинах желтое лицо,
Нет сил в поблекшем теле.
Порой тревожит страстный сон
Какой-то грохот дальний:
То буря на море шумит —
Дрожит дворец хрустальный.
Порою слышит Гарфагар
Норманнский клик родимый:
Поднимет руки — и опять
Поникнет недвижимый.
Порой до слуха долетит
И песнь пловца над морем,
Что про Гаральда сложена:
Стеснится сердце горем…
Король застонет, и глаза
Наполнятся слезами…
А фея льнет к его устам
Веселыми устами.
OLLEA
ИшачествоПеревод Ю. Тынянова
Отец твой был добряк осел,
И это всем известно было;
Но мать была — высокий ум
И чистокровная кобыла.
Твое ишачество есть факт,
И с этим уж нельзя бороться,
Но утверждай всегда при всех,
Что ты потомок иноходца.
Что твой прапрадед — Буцефал{56},
Что предки в латах и попонах
К святому гробу шли в поход
Галопом, при честных знаменах;
И числишь ты в своей родне
Тот благородный отпрыск конский,
На коем гарцевал, войдя
В господень град, Готфрид Бульонский{57};
Что конь Баярд{58} был твой отец,
Что есть и героиня-тетя
Из кляч, прозваньем Росинант,
Служившая при Дон-Кихоте.
О Санчо-Пансовом осле
Ты умолчи, что он родитель,
И даже не признай того,
На коем ехал наш Спаситель.
Не вздумай помещать осла
В свой герб и титул родословный.
Сам в этом деле стань судьей
И будешь — самый чистокровный.
Странствуй!Перевод С. Маршака
Когда тебя женщина бросит — забудь,
Что верил ее постоянству.
В другую влюбись или трогайся в путь,
Котомку на плечи и странствуй.
Увидишь ты озеро в мирной тени
Плакучей ивовой рощи,
Над маленьким горем немного всплакни,
И дело покажется проще.
Вздыхая, дойдешь до синеющих гор.
Когда же достигнешь вершины,
Ты вздрогнешь, окинув глазами простор
И клекот услышав орлиный.
Ты станешь свободен, как эти орлы,
И, жить начиная сначала,
Увидишь с крутой и высокой скалы,
Что в прошлом потеряно мало!
ЗимаПеревод Л. Гинзбурга
Мороз-то на самом деле
Огнем обжигает лица.
В густых облаках метели
Народец продрогший мчится.
Промерзли носы и души.
О, холод зимой неистов!
И раздирают нам уши
Концерты пианистов.
Насколько приятней лето!
Брожу я в лесах, мечтаю
И о любви поэта
Стихи нараспев читаю.
Старинная песня у каминаПеревод Л. Гинзбурга
Воет вьюга-завируха,
Бьются хлопья о стекло.
А в моей каморке сухо,
И уютно, и тепло.
Как приятно у камина
В тишине мечтать, когда,
Бормоча напев старинный,
В котелке кипит вода.
Кот лениво лапы греет
И мурлычет в полусне.
А в камине пламя реет…
Как-то странно стало мне.
И встает из дали дальной
Позабытый век былой,
С пестротою карнавальной
И отцветшей красотой.
Дамы, ласковы и чинны,
Томно знак мне подают.
В буйной пляске арлекины
Скачут, прыгают, поют.
В бликах лунного сиянья,
Беломраморно-чисты,
Дремлют в парках изваянья
И колышутся цветы.
Выплыл замок из тумана
В блеске факельных огней,
И под грохот барабана
Гонят всадники коней.
Вот уже труба пропела,
Мчатся рыцари вперед…
Ах, вода перекипела,
И мяучит мокрый кот!
СОВРЕМЕННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
ДоктринаПеревод Ю. Тынянова
Бей в барабан, и не бойся беды,
И маркитантку целуй вольней!
Вот тебе смысл глубочайших книг,
Вот тебе суть науки всей.
Людей барабаном от сна буди,
Зорю барабань, не жалея рук,
Маршем вперед, барабаня, иди, —
Вот тебе смысл всех наук.
Вот тебе Гегеля полный курс,
Вот тебе смысл наук прямой:
Я понял его, потому что умен,
Потому что я барабанщик лихой.
Адам ПервыйПеревод В. Левика
Жандарма с огненным мечом
Послал ты в злобе ярой.
Ты выгнал меня из рая, как пса,
Грозя чудовищной карой.
И мы идем с женою в мир,
В бесплодный край изгнанья,
Но ты не заставишь меня забыть
Чудесный плод познанья.
Свершилось! Я узнал, что ты
Ничтожней жалкого гнома,
Хотя бы ты стократ пугал
Нас грохотаньем грома.
О бог! Как жалок ты с твоим
«Consilium abeundi».[5]
Вот так заправский властелин
Вселенной, lumen mundi![6]
Я даже вспомнить твой рай не могу
Без отвращенья и гнева.
То был не настоящий рай —
Там были запретные древа.
Мне рай лишь там, где свобода моя
Во всем неприкосновенна.
А рай, где есть хоть малейший запрет, —
Темница и геенна!
ПредостережениеПеревод Ю. Тынянова
Ты печатаешь такое!
Милый друг мой, это гибель!
Ты веди себя пристойно,
Если хочешь жить в покое.
Никогда не дам совета
Говорить в подобном духе —
Говорить о папе, клире
И о всех владыках света!
Милый друг мой, я не в духе!
Все попы длинноязычны,
Долгоруки все владыки,
А народ ведь длинноухий.
ТайнаПеревод В. Левика
Ни вздоха, ни слезы единой.
Улыбка, даже смех порой,
Ни взгляд наш, ни одно движенье
Не выдаст тайны роковой.
Таясь в душе окровавленной,
Она безмолвной мукой жжет.
Кипит бунтующее сердце,
Но судорожно сомкнут рот.
Спроси младенца в колыбели,
Спроси в могиле мертвеца,
Пускай они тебе откроют,
О чем молчал я до конца.
ТамбурмажорПеревод Е. Эткинда
Старик этот — бывший тамбурмажор.
Он дожил до жизни жалкой.
Как при Бонапарте сверкал его взор,
Когда он размахивал палкой!
Сверкали серебряные галуны
На синем его мундире,
И женщины были в него влюблены,
Пожалуй что всюду в мире.
Когда он по селам и городам
Шагал под знаменем рваным,
Сердца девиц и замужних дам
Бились в такт с его барабаном.
Пришел, увидел, победил
Он гордых иноземок.
И ус его черный влажен был
От слез несчастных немок.
Терпели мы все; не без веских причин
Был каждый покорен и кроток.
Император везде побеждал мужчин,
А тамбурмажор — красоток.
Мы долго терпели бы этих вояк,
Блуждавших по разным странам,
Когда бы начальство не подало знак,
Что свободу добыть пора нам.
Мы подняли грозно свои рога,
Как зубры в пылу сраженья,
И затянули, гоня врага,
Кернеровы песнопенья.
Ужасные вирши! Гремел наш хор
Так, что деспоты задрожали…
Император, а также тамбурмажор
В ужасе убежали.
Обоим был жалкий жребий сужден
За то, что чинили нам муки.
Сам император Наполеон
Попал к британцам, в руки.
На Святую Елену он угодил,
Где терзали его англичане
И где он от рака желудка почил
После тяжелых страданий.
Был уволен в отставку тамбурмажор,
Остался и он не при деле.
Чтоб на хлеб заработать, он с этих пор
Дворником в нашем отеле.
Он чистит котлы, таскает дрова,
Полы в коридорах моет.
Дрожит его старческая голова,
Когда он выносит помои.
Фриц навещает нас иногда,
Он дразнит и мучит рьяно,
Не зная ни совести, ни стыда,
Долговязого ветерана.
Фриц, брось свои шутки! Пора понять,
Что это — верх неприличья!
Сынам ли Германии унижать
Поверженное величье?
Таким старикам мы всегда должны
Почтенье оказывать наше:
Ведь он с материнской стороны,
Может быть, твой папаша.
ВырождениеПеревод В. Левика
Ужель грешит сама природа
Пороками людей в наш век?
Мне кажется, растенья, звери —
Все в мире лжет, как человек.
Ты скажешь, лилия невинна?
Взгляни на франта-мотылька:
Прильнул он к ней, вспорхнул — и что же,
Где целомудрие цветка?
Забыли скромность и фиалки, —
Хотя их тонкий аромат
Так безыскусственно кокетлив,
Мечты о славе их томят.
А соловей утратил чувство,
Насквозь рутиной заражен,
И, право, только по привычке
И плачет и ликует он.
Нет правды на земле, и верность
Ушла в преданья старины.
Псы, как всегда, хвостом виляют,
Смердят, но тоже неверны.
ГенрихПеревод 3. Морозкиной
Третью ночь стоит в Каноссе
Перед замком папы Генрих.
Он в рубахе покаянной
И босой, а ночь ненастна.
Вниз во двор из окон замка
Смотрят двое. В лунном свете
Виден папы лысый череп
И белеет грудь Матильды.
Посиневшими губами
«Отче наш» бормочет Генрих.
Но в душе совсем иное
Шепчет, стискивая зубы.
«Там, в моих немецких землях,
Дремлют горы-исполины.
И в глубокой горной шахте
Есть железо для секиры!
Там, в моих немецких землях,
Подрастает лес дубовый.
И в могучем теле дуба
Зреет древко для секиры!
Ты, моя земля родная,
Ты родишь того героя,
Что змее моих мучений
Срубит голову секирой!
Жизненный путьПеревод В. Левика
Мы пели, смеялись, и солнце сияло,
И лодку веселую море качало,
А в лодке, беспечен, и молод, и смел,
Я с дорогими друзьями сидел.
Но лодку разбило волненье стихии,
Пловцы, оказалось, мы были плохие,
На родине потонули друзья,
Но бурей на Сену был выброшен я.
И новых нашел я товарищей в горе,
И новое судно мы наняли вскоре,
Швыряет, несет нас чужая река…
Так грустно! А родина так далека!
Мы снова поем, и смеемся мы снова,
А небо темнеет, и море сурово,
И тучами весь горизонт облегло…
Как тянет на родину! Как тяжело!
Амалия Гейне
Миниатюра неизвестного художника
1830 г.
ТенденцияПеревод В. Рождественского
Бард немецкий, пой достойно
Вольность нашу, чтоб она
Косность преодолевала,
Душу к делу вдохновляла.
«Марсельезы» гимном стройным.
Нет, не Вертером усталым
Перед Лоттой у окна, —
Словно колокол, народу
Должен ты вещать свободу,
Быть мечом и быть кинжалом.
Но не пой ты мягче флейты,
Что идиллии полна,
Будь в стране своей тимпаном,
Пушкою, трубой, тараном,
Пой, труби, звени и бей ты!
Пой, труби, греми тревожно,
В мрак — тиранов имена!
Лишь таким и стань поэтом,
А в стихах держись при этом
Общих мест — насколько можно!
РебенокПеревод Л. Пеньковского
Бог это праведным, любя,
Во сне дарует вмиг.
Но как, Германия, тебя
Такой удел постиг?
Ты девушка — и вдруг сынком
Обзавелась… Но — чур!
Он обещает быть стрелком
Не хуже, чем Амур.
Коль он стрелу метнет в орла,
Хотя б тот был двуглав, —
Настигнет хищника стрела,
И рухнет он стремглав.
Но, как слепой язычник тот,
Пусть не рискует он
У нас ходить, как санкюлот,
Всегда без панталон.
Наш климат, и морали глас,
И полицейский взгляд
Предписывают, чтоб у нас
Одет был стар и млад.
Большие обещанияПеревод С. Маршака
Мы немецкую свободу
Не оставим босоножкой.
Мы дадим ей в непогоду
И чулочки и сапожки.
На головку ей наденем
Шапку мягкую из плюша,
Чтобы вечером осенним
Не могло продуть ей уши.
Мы снабдим ее закуской.
Пусть живет в покое праздном, —
Лишь бы только бес французский
Не смутил ее соблазном.
Пусть не будет в ней нахальства,
Пусть ее научат быстро
Чтить высокое начальство
И персону бургомистра!
ПодкидышПеревод В. Левика
Ребенок с тыквой на месте башки,
Огромен желудок, но слабы кишки.
Коса и рыжий ус. Ручонки,
Как ноги паучьи, цепки и тонки.
Это чудовище некий капрал,
Который наше дитя украл,
Подкинул нам в колыбель когда-то.
Плод необузданной лжи и разврата,
Был старым скотоложцем он
Во блуде с паршивою сукой рожден.
Надеюсь, его называть вам не надо, —
В костер или в омут проклятого гада!
Китайский богдыханПеревод П. Вейнберга
Отец мой трезвый был чудак
И пьянства не любитель;
А я усердно пью коньяк,
И мощный я властитель.
Питье волшебное! Моя
Душа распознала это:
Чуть только вдоволь выпил я —
Китай стал чудом света.
Цветет срединное царство; весна
Кругом благоухает;
Я сам — почти мужчина; жена
Ребенка зачинает.
Болезням настает конец;
Богато все и счастливо;
Конфуций{61}, первый мой лейб-мудрец,
Вещает мысли на диво.
Сухарь солдатский на войне
Становится слаще конфеты;
И нищие в моей стране
Все в бархат и шелк одеты.
У мандаринов, у моей
Команды инвалидной,
Дух полон жара юных дней
И свежести завидной.
А пагода, веры надежный щит,{62}
Достроена. В ней евреи
Крестятся, — это им сулит
Дракона орден на шеи.
Развеялся дух мятежей, как дым,
И громко кричат маньчжуры:
«Мы конституций не хотим,
Хотим бамбуков для шкуры!»
Чтоб начисто страсть убить к питью,
Врачи дают мне лекарства;
Я их не слушаю — и пью
Для блага государства.
За чаркою чарка! Веселит
И вкусно, точно манна!
Народ мой, сам как пьяный, кричит
Восторженно: «Осанна!»
Ночному сторожуПеревод Е. Эткинда
Не боишься испортить сердце и стиль?
Что ж, делай карьеру, — все прочее гиль.
Все равно ты моим остаешься собратом,
Даже будучи господином гофратом.
Каждый, понятное дело, рад
Покричать, что ты предал, что ты — гофрат.
От Эльбы до. Сены твердят неизменно
Одно и то же нощно и денно:
Мол, ходули прогресса свернули вдруг
Обратно, к регрессу… Правда ли, друг,
Что ты сел верхом на швабского рака?
Что ты ищешь себе богатого брака?
Ты, может быть, спать захотел, дружок?
Всю ночь ты исправно трубил в рожок,
Теперь на гвозде он висит и пылится:
«Не буду трубить, если немец — тупица!»
В постель ты ложишься, ты хочешь уснуть,
Но тебе и глаз не дают сомкнуть.
Кричат: «Эй, Брут! Терпеть нам — доколе?
Проснись! Спасай народ от неволи!»
Крикунам и насмешникам невдомек,
Почему даже лучший страж изнемог.
О нет, не ведают те, что юны,
Отчего под конец умолкают трибуны.
Ты хочешь знать, как живет Париж?
Ни дуновения, гладь да тишь.
Флюгера и те начинают смущаться,
Не зная, в каком направленье вращаться.
К успокоениюПеревод Ю. Тынянова
Мы спим, как некогда Брут. Но все ж
Проснулся он и холодный нож
Цезарю в грудь вонзил средь сената!
Тираноедом был Рим когда-то.
Не римляне мы, мы курим табак.
Каждый народ устроен так —
Свои у каждого вкус и значенье;
В Швабии варят отлично варенье.
Германцы мы, каждый смел и терпим.
Здоровым, растительным сном мы спим.
Когда же проснемся, мы жаждою страждем,
Но только не крови тиранов мы жаждем.
Каждый у нас верен, как дуб,
Как липовый дуб, и сам себе люб,
В стране дубов и лип как будто
Трудно когда-нибудь встретить Брута.
А если б у нас и нашелся Брут,
Так Цезаря он не сыскал бы тут,
Искал бы Цезаря он напрасно;
Пряники наши пекутся прекрасно.
У нас есть тридцать шесть владык,
(Не много!), и каждый из них привык
Звезду у сердца носить с опаской,
И мартовы иды ему не указка.
Отцами зовем мы их всякий раз,
Отчизна же — та страна у нас,
Которой владеет их род единый;
Мы любим также капусту с свининой.
Когда отец наш гулять идет,
Мы шляпы снимаем — отцу наш почет
Германия — набожный ребенок,
Это тебе не римский подонок.
ПросветлениеПеревод Ал. Дейча
Михель милый! Неужели
С глаз повязка не снята?
Ведь похлебку в самом деле
Отнимают ото рта.
Вместо пищи славословят
Счастье райского, венца
Там, где ангелы готовят
Нам блаженство без мясца.
Михель, вера ль ослабеет,
Иль окрепнет аппетит —
Будь героем, и скорее
Кубок жизни зазвенит.
Михель, пищей без стесненья
Свой желудок начини,
А в гробу пищевареньем
Ты свои заполнишь дни.
Погодите!Перевод С. Маршака
Из-за того, что я владею
Искусством петь, светить, блистать,
Вы думали, — я не умею
Грозящим громом грохотать?
Но погодите: час настанет —
Я проявлю и этот дар.
И с высоты мой голос грянет,
Громовый стих, грозы удар.
Мой буйный гнев, тяжел и страшен,
Дубы расколет пополам,
Встряхнет гранит дворцов и башен
И не один разрушит храм.
Ночные мыслиПеревод М. Михайлова
Как вспомню к ночи край родной,
Покоя нет душе больной;
И сном забыться нету мочи,
И горько-горько плачут очи.
Проходят годы чередой…
С тех пор как матери родной
Я не видал, прошло их много!
И все растет во мне тревога…
И грусть растет день ото дня.
Околдовала мать меня:
Все б думал о старушке милой, —
Господь храни ее и милуй!
Как любо ей ее дитя!
Пришлет письмо — и вижу я:
Рука дрожала, как писала,
А сердце ныло и страдало.
Забыть родную силы нет!
Прошло двенадцать долгих лет —
Двенадцать лет уж миновало,
Как мать меня не обнимала.
Крепка родная сторона,
Вовек не сломится она;
И будут в ней, как в оны годы,
Шуметь леса, катиться воды.
По ней не стал бы тосковать,
Но там живет старушка мать;
Меня не родина тревожит,
А то, что мать скончаться может.
Как из родной ушел земли,
В могилу многие легли,
Кого любил… Считать их стану —
И бережу за раной рану.
Когда начну усопшим счет,
Ко мне на грудь, как тяжкий гнет,
За трупом бледный труп ложится…
Болит душа, и ум мутится.
Но слава богу! В тьме окна
Зарделся свет. Моя жена
Ясна, как день, глядит мне в очи —
И гонит прочь тревоги ночи.