Старуха все еще продолжала с глупой миной оглядывать саклю, как будто не туда зашла, потом посмотрела на Магдану и опустила на пол узел, который держала в руке.
-- Ва! куда я зашла! И не думала, что хозяйка знакомая! Эко дождь-то идет: вся мокрехонька, весь подол хоть выжми; хоть отдохну маленько да повысохну... Э! башмаки-то, гляди ты, какие; все в грязи, и обтереть-то нечем! Слава еще богу, что нашла знакомую... Здравствуй, Магдана! доброго тебе здоровья и всякого благополучия.
Сусанна поклонилась. Магдана молчала.
-- Ну, что твоя старая тетка Шушана делает? Ведь я ж думала, что ты у ней в Сололаках живешь.
-- Никогда я там и жить не буду! -- отвечала Магдана с неудовольствием.
Лицо старухи показалось ей знакомо. "Вероятно, -- подумала она, -- какая-нибудь сололакская".
Старуха уселась на тахте и развязала узел.
-- Что это ты несешь?-- спросила ее Магдана, еще не выходя из того положения тоски и полудремы, в каком застала ее неожиданная гостья.
-- А вот посмотри, шени-череме; не купишь ли? Дали продавать добрые люди: посмотри, хороши ли вещи-то?
Сусанна вынула и разложила на тахте, около босых ножек Магданы, щегольской товар свой. Кто видал наряд и головной убор грузинок, тот поймет, на что годились вещи, принесенные Сусанной. Тут были три куска белым шелком вышитой ткани, для покрывал (личаки), были нагрудники (гулиспери) из ярко-алого бархата; черные атласные полоски, с пестрыми шелковыми звездочками (товсакреви), несколько свертков лент; мелкие кружева и красные пояса, с золотыми кистями, вязаные сеткой из сученого шелку,-- пояса, нужные в Грузии настолько же для женщин, насколько и для мужчин.
Магдана сначала смотрела на все эти соблазны с каким-то неестественным апатическим равнодушием, Даже как-то издали на все косилась, потом лениво протянула руку, как будто нехотя перекинула через ладонь одну из вышитых лент, отвела руку в сторону и стала смотреть.
Понемногу пестрый товар стал развлекать ее; наконец она вполголоса стала хвалить его, слегка прищелкивая языком и качая головой с видом одобрения.
-- Вот так личак! вот так это личак! -- заговорила Магдана и накинула его себе на голову.
Мало-помалу ею овладел детский восторг.
-- Шени-череме! душенька! позволь мне убрать голову; я сейчас достану зеркальце и посмотрюсь.
-- Э! что тут мять товар,-- сказала Сусанна,-- ты купи, да и щеголяй! Чай, у тебя денег-то куча!
И она искоса посмотрела в лицо Магданы.
-- Откуда же куча?
-- Да, ишь ты, поверю я, что у тебя денег нет! Как не так! Такая красавица, да денег нет!
-- Молчи, пожалуйста, -- с сердцем сказала Магдана, -- я и без тебя знаю, что я красавица; приедет муж, возьму у него денег, тогда приди, и я куплю себе что-нибудь или заставлю его себе купить все, что хочу,-- вот и все.
-- Муж! нашла себе мужа! -- усмехнувшись, сказала старуха и махнула рукой, как будто муж Магданы, в виде комара, стал летать у нее под носом.-- А что, скоро ли его из Метеха-то выпустят?
-- Кого из Метеха?
И Магдана с ужасом подняла на нее томные глаза свои и скрестила пальцы.
-- Как кого?
-- Вай-ме, что ты говоришь: из Метеха! Магдана всплеснула руками, чуть было не вскочила и не измяли узла старухи.
-- А где же он, как не в Метехе? Эка, не знаю я, что ли?
-- Что ты знаешь? что ты знаешь? Ведь он в Кахетии! Ведь он ушел в Кахетию!
-- А, ну вот молодец, коли ушел в Кахетию.
У Магданы отлегло от сердца.
-- Кто же тебе сказал, что он в Метехе?
-- Да кабы не ушел, -- преспокойно продолжала старуха, укладывая узел, -- кабы не ушел, плохо бы ему было: шутка сказать, в одном духане сто монет задолжал. Дай бог память, никак эдак на шестой неделе поста, не то на страстной, его искала полиция. Ну, я так и думала, что в Метехе. Молодец, что ушел; пусть уж лучше и не приезжает. На него и так, слыхать, по одному делу есть подозрение.
-- Какое подозрение?
-- Ну, да уж что ж тут все-то говорить!-- промурлыкала Сусанна.-- Бог с ним! Ведь он мне не враг какой. Слава богу, что в Кахетии. Нешто духанщики и там найдут его, коли не спрячется.
-- Ну, а если найдут, если найдут, что ж они ему сделают?
-- Что сделают? ну что, -- ну, побьют его до полусмерти, а не то и совсем убьют. А, ва! разве ты не знаешь, что это за народ духанщики? недаром им по ночам духан-то запирать велят.
Тревога и беспокойство до такой степени овладели Магданой, что она долго ни слова не могла выговорить.
-- Что мне теперь делать?-- заговорила она, ломая пальцы.-- Один Михака заест меня; утоплюсь в Куре... больше мне делать нечего.
-- Ну, красавица моя, -- сказала Сусанна, увязав узел, -- я пойду: что мне у тебя? Дождик-то никак совсем прошел.
-- Останься! -- сказала Магдана сквозь слезы расстроенным голосом.
-- Да я, пожалуй, для тебя, что ты хочешь, готова, -- я, пожалуй; да ведь вот, там, то и се -- у меня тоже муж, такой сердитый.
-- Пожалуйста, посиди; я совсем больна, заболею... умру, никто и знать не будет, и хоронить будет некому; ты еще мне скажи что-нибудь; ты, верно, еще что-нибудь знаешь, да не говоришь.
Не так ли ребенок уговаривает свою няню остаться с ним? Магдана действительно во многих отношениях была ребенок.
-- И! да что мне знать-то! Вот, коли хочешь монет шестьдесят, а может быть, и сто положить в карман,-- Пожалуй, так и быть, я помогу тебе.
-- Пожалуйста, помоги! -- сказала Магдана, сама не зная, что говорить, и с безотчетным увлечением схватила старуху за руку.
Лукавая старуха просидела в сакле Магданы до самых вечерен, и что она там говорила ей -- неизвестно. Знаю только, что старухе удалось уговорить Магдану. Вместе вышли они из сакли, сошли по сырой горе на грязную улицу, сели на извозчичьи дрожки и поехали. Магдана сама не знала, куда везут ее. Солнце в это время расчистило облака и розовым блеском освещало зубцы развалин.
XXIV
Давид Егорыч скоро заметил висячий замок на дверях заветной сакли и долго потом ожидал возвращения Магданы. По целым часам с горы смотрел он на мост, перекинутый через Куру, и прилежно, с тоской на сердце, рассматривал белые караваны сходящихся и расходящихся женщин. Увы! Магданы не было. Что бы это такое значило? Давид понять не мог. Долго толковал он со своим братом и даже упрекал его: "Вот, видишь, брат, -- говорил он, -- ты не хотел позаботиться -- не отнес ей кушанья!" Брат оправдывался тем, что знакомая пурня была заперта и что в долг ему никто не верит...
Это оправдание нисколько не утешило Давида. Он был так огорчен, как будто кто его обидел самым жестоким образом. Внезапное отсутствие Магданы приписал он своему к ней невниманию. Она должна была уйти, бедняжка, потому что он позабыл похлопотать о ней! И эта мысль так мучила Давида, как преступника мучила бы совесть.
В надежде видеть Магдану в Сололаках (где ей и быть, как не в Сололаках!) он надвинул набекрень шапку и пошел туда,-- ходил там целый час, но ни на земляных кровлях, ни в растворенной двери на пороге Шушаниной сакли не видал он знакомого очерка стройной головки с сердитыми глазками и детски добродушной улыбкой. Взлезал он на гору, откуда вода спускается вниз по деревянному желобу и откуда виден каждый бугор, каждый садик, каждый дворик сололакских обывателей со всеми их горшками, петухами и собаками. Но не видать Магданы... нет ее в Сололаках!
Поздно, когда закатилось солнце, закурив с горя трубочку, спустился он вниз и тихими шагами пошел мимо духана, вдоль Сололакской улицы.
Тут встретился с ним Михака и грубо остановил его.
-- Что ж ты не покупаешь мне вина? -- сказал он ему, глядя исподлобья и иронически улыбаясь.
-- А зачем я стану тебе вино покупать? Ты мне купи, коли хочешь!
-- А! зачем? Небось, гулять с Магданой так твое дело? Погоди, приедет Арютюн, намнет он тебе бока, да и ей достанется!
-- Что? -- возразил Давид, сжимая кулак, и лицо его вспыхнуло.
Михака боязливо встретил мрачный взгляд его, Понял, в чем дело, и, не желая затеять драки, как ни в чем не бывало отошел в сторону.
Эта встреча ничего хорошего не предвещала. Мысль, что Магдану успели уже оклеветать в семейном кругу ее, не могла принести Давиду никакого утешения. Воротясь домой мимо запертой заветной сакли, Давид не спал всю ночь, сбирался поколотить Михаку и все за что-то мысленно бранил себя.
XXV
На другой день утром Давид Егорыч сидел в конторе и чинил перья. Это обычное занятие, несмотря на тупость перочинного ножичка, не могло ни занять, ни развлечь его. Дали ему наконец переписать бумагу. Рука у Давида была довольно четкая, но русская грамота не совсем далась ему; к счастью, в той конторе, где довелось служить ему, никто не нуждался в знаках препинания и никакого различия не замечалось между буквами.
В это несчастное утро Давид ни слова не понимал из всего того, что управляющий ему подсовывал. Вместо того, чтобы написать "на отношение", он написал -- "на отращение". Из уст начальника ему готовился строгий выговор; но пока бумага дожидалась подписи, Давида уже не было в конторе.
-- Брат! поди сюда! -- кричал он, опрометью сбегая с лестницы.
Брат его шел в семинарию, с тетрадями под мышкой.
-- Брат!
-- Что тебе?
-- Ты из дому?
-- Из дому.
-- Ну, что?
-- Нет, еще не пришла.
-- Висит замок?
-- Висит.
-- Постой! ты нигде не видал ее?
-- Нигде!
-- Хорошо, -- да купи же то, что я тебе говорил, не забудь, пожалуйста!-- авось придет.
-- Хорошо; я, быть может, как-нибудь уйду из класса.
-- Уйди скорей! чего ты там не видал! да поскорей! я буду ждать тебя.
Над лестницей появился сторож: Давида позвали в контору. Начальник его, кончивший курс в тифлисской гимназии, считал себя очень ученым человеком, читал несколько нумеров "Библиотеки для чтения", следил за политикой по "Северной пчеле", знал наизусть несколько стихотворений Пушкина, а потому и не мог не заметить ошибки, сделанной Давидом. Давид, опустя голову и заложа руку за пазуху, должен был выслушать порядочную нотацию. К счастью его, начальник был именинник, в хорошем расположении духа, напомажен, и лицо его приятно лоснилось. Нотация кончилась тем,