-- Я не знаю кто! -- сказал я, задыхаясь от внутреннего волнения.-- Но... но... не вам судить. Мне все равно, поломойка или кто другой.
-- Вам все равно! А! Вам все равно! -- подхватила старуха.-- Этого я не знала, отец мой... я думала, что и вы благородный, и друзья у вас благородные. Я, извините, я глупая, может быть, старуха, говорю вам, что думаю, извините!.. я не имею права запрещать вам какие угодно письма, только уж... никаких... никаких писем, пожалуйста, не давайте этой сударыне,-- она указала на Лизу,-- сделайте такую милость; я должна блюсти... должна!.. это, это моя обязанность... Я не сержусь на вас, но...
-- Спасибо, что не сердитесь,-- промычал я сквозь зубы и ушел совершенно растерзанный.
-- Скажите, Антон Ильич,-- после долгого молчания осмелился я обратиться к Хрустину, которого нашел в кабинете за просматриванием в календаре заметок, сделанных его рукою.-- Скажите, Антон Ильич, вот письмо, которое я дал прочесть Лизавете Антоновне; за него досталось и ей и мне; стоит ли оно того, чтоб за него так сердилась Аграфена Степановна? пожалуйста, прочтите.
Старик взял мое письмо, с испугом взглянул мне в лицо, прочел его, обернувши к свету и повернувшись к окну затылком, другой раз прочел, потом подал мне его, как бы с облегченным сердцем, потрепал меня по плечу и, скорчив улыбку, лениво произнес:
-- Гм! повеса!..
Вот все, что сказал Хрустин; но и это меня значительно успокоило. Пуще всего мучило меня то, что я подверг мою кузину таким ужасным неприятностям... "Боже мой, боже мой,-- думал я.-- Зачем она показывала ей это письмо, ведь говорил: не показывайте! неужели я ее опытнее! бедная кузина!".
Тут мне приходили в голову и забавные мысли; так, например, мысль, что я пострадал за друга, что я заступился за него перед этой старухой, была приятна моему самолюбию. Но напрасно я воображал, что Лиза чуть-чуть не погибла, что Лиза растаяла в слезах и теперь целую неделю будет бояться подойти ко мне. В тот же вечер, как ни в чем не бывало, она ко мне подошла и улыбнулась.
-- Ага! -- сказала она полушепотом,-- досталось вам на орехи!
"Ей же самой досталось, а она еще говорит такие слова, да еще дразнит!" -- подумал я... Видно по всему, что она привыкла... Это, признаюсь, и мне немало придало смелости, так что намерение удалиться из дому показалось мне довольно забавным, не только что несбыточным. Уйти пешком я бы не мог, во-первых, потому, что до города не нашел бы дороги; во-вторых, потому, что струсил бы идти один незнакомыми мне проселками; в-третьих, не решился бы обречь себя усталости, не испытав сил своих, а лошадей, если бы и вздумал уехать, мне бы не дали.
-- Очень нужно тебе было соваться, показывай письмо,-- сказал мне Вася, когда, по обыкновению, вечером пришли мы в нашу горенку и я рассказал ему, как и чем навлек я на себя неудовольствие Аграфены Степановны.
-- Кто ж знал, что она такая! -- говорил я.-- Кто ж это знал!
-- Кто знал! Да ты сам знал,-- возразил мне Вася.-- В первую же ночь ты мне говорил, что знаешь. Что же ты теперь ворчишь, когда сам виноват!
-- Да помилуй,-- говорил я,-- прошла целая неделя, все было хорошо! Кто бы мог думать, что она такая!
-- Да ведь это ты только ничего-то не замечаешь,-- возразил мне Хохлов из-под одеяла.
-- Нет, я все замечаю...
-- Ровно ничего.
-- Ну, уж ты... много ты видишь, ни с кем почти не говоришь ни слова, так потому только и хорош.
Эти последние слова сказаны были мною на основании некоторых похвал, которыми как-то при мне вздумала осыпать его Аграфена Степановна...
-- Господа! -- вдруг послышался в окошко мягкий бас Демьяна.-- Господа! спите, что ль?
-- Нет, не спим, что тебе?..
-- Что-то это вас не слыхать! Я думал -- спите! Барыня приказала вас спросить, не угодно ли вам будет завтра к обедне -- к обедне... они едут... к обедне.
Я вскочил босиком на пол, подбежал к окну и растворил его:
-- Демьян! Скажи, что мы пешком пойдем, слышишь, пешком; я знаю, к Покрову не так далеко, версты полторы, не больше... мы с тобой дойдем, Демьян.
-- Хорошо, сударь, скажу! -- отвечал нам тот же бас, удаляясь...
На другой день, несмотря на приглашение Аграфены Степановны ехать в линейке, я все-таки остался и сказал, что в церковь намерен пешком идти. День был воскресный, утро было великолепное. Когда линейка тронулась, я остался на крыльце, в ожидании Демьяна, который был в чуланчике и искал на дне какого-то сундука медные деньги -- искал, не находил и ворчал...
-- Шут их знает, куда-то я их засовал! Ребята, что ль, унесли, нелегкая их возьми!.. право, нелегкая их возьми!..
-- И не приведи господи! Хоть из дому вон. Пожалуйста вы, милый барин, не подходите ко мне, когда она дома. Она такая слухменая, что ужасти! Сидит в гостиной, а слышит, что в девичью рыбу принесли, или спрашивает, кто это вошел в деревню. Такая-то слухменая! право!
-- Поиграйте, поиграйте с ней, сударь! -- послышался сверху из слухового окна голос другой девки, той самой, которая, как кукла с механикой в руках, каждый день в зале сидит за кружевом.-- Она, сударь, все только и бредит, что вами!..
-- Бредит, бредит! -- отвечала мне сверху седая крыса.-- Да что она врет, не слушайте ее, барин, врет она все... А что вы намедни сделали?..
-- Что я сделал?
-- Вы зачем, милый барин, у Анютки чулок из рук взяли, да сказали: научи, как вязать?
-- Что ж за беда!
-- Досталось ей за это! Синяки такие-то на руках... ха, ха, ха!..
-- Неужели?..
-- Ну, пойдемте, барин,-- сказал Демьян, отыскавши грош,-- придем к Достойной, а не то к шапочному разбору... Пойдемте, сударь!..
-- Помолитесь и за нас, грешных,-- пропищала девушка с чердака, доедая морковку.
-- Вишь куда забралась! Белобрысая! -- сказал Демьян, и мы пошли.
-- Демьян,-- сказал я, вышедши в поле, и, чтоб солнечные лучи не проникали картуза, накрылся белым носовым платком.-- Демьян, как ты думаешь, скоро ли моя кузина, Лиза, замуж выйдет?
-- Да господь ее ведает, скоро ли,-- отвечал Демьян, пыля ногами.
Белые облака разрозненными хлопьями по всему горизонту, не захватывая солнца, тихо плыли, но тени от них довольно быстро скользили по окрестностям; то освещались, то бледнели верхушки деревьев, которые, как зеленые холмы, круглились на желтой черте, обозначающей скат широкого поля; на этой черте кое-где мелькали кички деревенских баб, другой дорогой подвигавшихся вместе с нами на звон церковного колокола.
-- Был, сударь, у нас жених,-- как бы надумавшись, вдруг начал Демьян, продолжая смотреть себе под ноги,-- был, сударь, да, видно, богу не угодно.
-- А что?..
-- Да и господь его это знает, отчего б это он Аграфене Степановне не понравился... Уж и я, сударь, думаю -- не придумаю. Барышня как есть на возрасте; ну, и ничего, жених бы видный был... Так вот нет, сударь! Далече, говорит, живет, не здешней губернии... Сам, сударь, приезжал нарочно и в кабинете с барином разговаривал... нарочно, сударь! ну, и экипаж свой. Что ж вы думаете, ночь это была. Ведь и ночевать даже не оставила, старая! уехал в ночь! Сказывали это, будто бы как в пансионе была барышня-то -- за ней ухаживал. Как бишь его фамилия-то? -- продолжал Демьян медленным голосом, как бы разговаривал сам с собой,-- вот ведь, пожалуй что и забыл фамилию-то; нет, не забыл, сударь, не забыл! Петр Петрович Самоситов... да... да так... Самоситов, сударь, Самоситов.
Демьян вообще отличался необычайной способностью помнить, как кого зовут и кого как по батюшке величают. За тридцать лет помнил он, с кем встречался, и каждому соседу мог напомнить имя и отчество его покойной бабушки.
Нечаянно поднятый им разговор заинтересовал меня, как и все, что касалось Лизы.
-- А! так был уж один жених!-- сказал я.-- Ну и что ж, Лизавета-то Антоновна, чай, плакала?
-- Не знаю, сударь, плакала ли. Этого я вам сказать не умею, сударь. Вот покойная Софья Антоновна, царство ей небесное, та бывало, ну та, бывало, льется, как река -- как река, сударь; так, бывало, горемышная, и за стол почитай что дня по два не выходит -- нежная, сударь, чувствительная была барышня! Эх... вон там и могилка ее, сударь.
Демьян ткнул пальцем в воздух, по направлению к церкви.
-- Неужели же у моей кузины не будет женихов? -- сказал я в полнейшей, однако же, уверенности, что на сто верст кругом, нет ни единого, достойного руки ее.
-- Как не быть, сударь. Бог не без милости! Вот, примерно, Скандинавцев, Сергей Иванович; у самой почитай мельницы усадьба; благородный, сударь, петербургского покроя человек.
Все это говорил Демьян, глядя на землю и не обращая на меня никакого внимания.
-- А что... разве он того... ухаживает, или она в него... А?
-- Этого я также, сударь, не знаю; так только догадываюсь, яко бы... ну, а не знаю. Намедни утром с купанья шла Лизавета Антоновна-то, а он это будто бы с охоты, сударь; ну, почитай садом-то до самого балкона и проводил. Ведь в чужую душу не влезешь, сударь; может быть, и есть какое намерение, а то и так!
Разговаривая таким образом, незаметно прошли мы полторы версты и подошли к ограде сельской церкви, у которой стояло три экипажа: линейка Хрустиных, старинные с фартуками дрожки и чья-то тележка на двух колесах. На крыльце, с крутым всходом на паперть, под кровлей, которая, перегибаясь на железных- столбиках, висела над входом и опускалась на обе стороны, толпился народ: бабы в высоких кичках, с бисерными подзатыльниками, девки в платках, с золотыми повязками; мужики с взъерошенными волосами и с грязными лысинами нам дали дорогу, и Демьян провел меня до самых клиросов. Я стал подле Васи, за Аграфеной Степановной. Лиза, как очень набожная девушка, молилась усердно, хоть и не постукивала себе в грудь и не качала сокрушенно головой, как Аграфена Степановна. В толпе я узнал Катиш, мою знакомку, в том же черном платье и с тем же румянцем и веснушками на круглом лице. Увидев меня, она насмешливо прищурилась и кивнула мне головой.