206
Нищие слепцы и калеки
Переходят горы и реки,
Распевают песни про Алексия,
А кругом широкая Россия.
Солнце подымается над Москвою,
Солнце садится за Волгой,
Над татарской Казанью месяц
Словно пленной турчанкой вышит.
И летят исправничьи тройки,
День и ночь грохочут заводы,
Из Сибири доходят вести,
Что Второе Пришествие близко.
Кто гадает, кто верит, кто не верит.
Солнце всходит и заходит…
Вот осилим страдное лето,
Ясной осенью видно будет.
207
Не райская разноцветная птичка
Прилетала на кленовую ветку
Поклевать зерна золотого,
А заря веселая ударяла
В разноцветные стекла светлицы.
В той светлице постель стоит несмята,
Не горит лампада перед Спасом,
Держит муж ременную плетку,
А жена молодая плачет.
208
После летнего дождя
Зелена кругом трава.
Зелен ясень, зелен клен,
Желтый с белым весел дом.
Окна красны от зари,
Ты в окошко посмотри.
За некрашеным столом
Там Алешенька сидит.
Словно яблочко щека,
Зубы точно жемчуга.
Кудри — светлые шелка,
И глядит на облака.
Что, Алеша, ты сидишь,
Лучше в поле выходи.
А Алеша говорит:
"Никуда я не пойду.
Пусть из Тулы привезут
Мне со скрипом сапоги.
Как надену сапоги,
На веселый выйду луг,
Под зеленый стану клен,
Пусть подивится народ".
209
Еще молитву повторяют губы,
А ум уже считает барыши
Закутавшись в енотовые шубы,
Торговый люд по улицам спешит.
Дымят костры по всей столице царской,
Визжат засовы и замки гремят,
И вот рассыпан на заре январской
Рог изобилия, фруктовый ряд.
Блеск дыни, винограда совершенство,
Румянец яблок, ананасов спесь!..
За выручкой сидит его степенство,
Как Саваоф, распоряжаясь здесь.
Читает «Земщину». Вприкуску с блюдца
Пьет чай, закусывая калачом,
И солнечные зайчики смеются
На чайнике, как небо голубом.
А дома, на пуховиках, сырая,
Наряженная в шелк, хозяйка ждет
И, нитку жемчуга перебирая,
Вздохнет, зевнет да перекрестит рот.
210
В Кузнецовской пестрой чашке
С золочеными краями,
Видно, сахару не жалко —
Чай и сладок, и горяч.
Но и пить-то неохота,
И натоплено-то слишком,
И перина пуховая
Хоть мягка, а не мила.
Лень подвинуть локоть белый,
Занавеску лень откинуть,
Сквозь высокие герани
На Сенную поглядеть.
На Сенной мороз и солнце,
Снег скрипит под сапогами,
Громко голуби воркуют
На морозной мостовой.
Да веселый, да румяный,
Озорной и чернобровый
На Демидов переулок
Не вернется никогда!
211
Есть в литографиях забытых мастеров…
Неизъяснимое, но явное дыханье,
Напев суровых волн и шорохи дубов,
И разноцветных птиц на ветках колыханье.
Ты в лупу светлую внимательно смотри
На шпаги и плащи у старомодных франтов,
На пристань, где луна роняет янтари
И стрелки серебрит готических курантов.
Созданья легкие искусства и ума,
Труд англичанина, и немца, и француза!
С желтеющих листов глядит на нас сама
Беспечной старины улыбчивая муза.
212
Опять белила, сепия и сажа,
И трубы гениев гремят в упор.
Опять архитектурного пейзажа
Стесненный раскрывается простор!
Горбатый мост прорезали лебедки,
Павлиний веер распустил закат,
И легкие, как парусные лодки,
Над куполами облака летят.
На плоские ступени отблеск лунный
Отбросил зарево. И, присмирев,
На черном цоколе свой шар чугунный
Тяжелой лапою сжимает лев.
213
Моя любовь, она все та же
И не изменит никогда
Вам, старомодные пейзажи,
Деревья, камни и вода.
О, бледно-розовая пена
Над зыбкой зеленью струи!
Матросы гаваней Лоррена,
Вы собутыльники мои.
Как хорошо блуждать, мечтая,
Когда над пристанью со дна
Встает янтарно-золотая
Меланхоличная луна.
У моря сложенные бревна,
Огни таверны воровской.
И я дышу свободно, словно
Соленым ветром и тоской.
А вдалеке чернеют снасти,
Блестит далекая звезда…
Мое единственное счастье —
Деревья, камни и вода!
214
Когда скучна развернутая книга
И, обездоленные, мы мечтаем,
Кружки кармина, кубики индиго
Становятся затейливым Китаем.
На глянцевитой плоскости фарфора,
Дыша духами и шурша шелками,
Встает пятиугольная Аврора
Над буколическими островками.
И журавли, на север улетая,
Кричат над плоскогорьем цвета дыни,
Что знали о поэзии Китая
Лишь в Мейссене, в эпоху Марколини.
215
Я не пойду искать изменчивой судьбы
В краю, где страусы, и змеи, и лианы.
Я сел бы в третий класс, и я поехал бы
Через Финляндию в те северные страны.
Там в ледяном лесу удары топора,
Олени быстрые и медленные птицы,
В снежки на площади веселая игра,
И старой ратуши цветные черепицы.
Там путник, постучав в гостеприимный дом,
Увидит круглый стол в вечернем полусвете.
Окончен день с его заботой и трудом,
Раскрыта Библия, и присмирели дети…
Вот я мечтаю так, сейчас, на Рождестве
Здесь тоже холодно. Снег поле устилает.
И, как в Норвегии, в холодной синеве
Далекая звезда трепещет и пылает.
216
Мне все мерещится тревога и закат,
И ветер осени над площадью Дворцовой;
Одет холодной мглой Адмиралтейский сад,
И шины шелестят по мостовой торцовой.
Я буду так стоять, и ты сойдешь ко мне,
С лиловых облаков, надежда и услада!
Но медлишь ты, и вот я обречен луне,
Тоске и улицам пустого Петрограда.
И трость моя стучит по звонкой мостовой,
Где ветер в лица бьет и раздувает полы…
Заката красный дым. Сирены долгий вой.
А завтра новый день — безумный и веселый.
217
На западе желтели облака,
Легки, как на гравюре запыленной,
И отблеск серый на воде зеленой
От каждого ложился челнока.
Еще не глохнул улиц водопад,
Еще шумел Адмиралтейский тополь,
Но видел я, о, влажный бог наяд,
Как невод твой охватывал Петрополь,
Сходила ночь, блаженна и легка,
И сумрак золотой сгущался в синий,
И мне казалось, надпись по-латыни
Сейчас украсит эти облака.
218. ДЖОН ВУДЛЕЙ
1
Право, полдень слишком жарок,
Слишком ровен плеск воды.
Надоели плоских барок
Разноцветные ряды.
Все, что здесь доступно взору —
Море, пристань, толкотня,
Пять бродяг, вступивших в ссору,
Черт возьми, не для меня!
Что скучней — ходить без дела,
Без любви и без вина.
Розалинда охладела,
Генриэтта неверна.
Нет приезжих иностранцев,
Невоспитанных южан,
Завитых венецианцев,
Равнодушных парижан.
И в таверне, вечерами,
Горячась, входя в азарт,
Я проворными руками
Не разбрасываю карт.
Иль прошла на свете мода
На веселье и вино,
Ах, крапленая колода!
Ах, зеленое сукно!
2
"Что, синьор, нахмурил брови?
Горе? Вылечим сейчас!
Наша барка наготове,
Поджидает только вас".
Джон глядит: пред ним, в хате,
Негр, одетый как раджа.
"Господа прекрасно платит,
Пылко любит госпожа.
Будь влюбленным и стыдливым
Нежно страстным до зари,
Даже морю и оливам
Ни о чем не говори,
И всегда в карманах будут
Звякать деньги, дребезжа,
И тебя не позабудут
Ни Аллах, ни госпожа.
Лишь заря осветит тополь,
Наш корабль отчалит вновь,
Поплывем в Константинополь,
Где довольство и любовь.
Если будешь нем и страстен,
Будешь славой окружен!"
И промолвил: "Я согласен", —
Зажигая трубку, Джон.
3
Зобеида, Зобеида,
Томен жар в твоей крови,
Чья смертельнее обида,
Чем обманутой любви.
Ты с шербетом сладким тянешь
Ядовитую тоску,
Розой срезанною вянешь
На пуху и на шелку.
Ах, жестокий, ах, неверный,
Позабывший честь и сан,
Где ты нынче, лицемерный,
Обольстительный Гассан,
Где корабль твой проплывает,
Волны пенные деля,
Чье блаженство укрывает
Неизвестная земля.
"Я ли страстью не палима,
Я ли слову не верна?"
"Госпожа!" — пред ней Селима
Низко согнута спина.
"Госпожа, исполнен строгий
Вами отданный приказ,
Ожидает на пороге
Джон Вудлей — увидеть вас".
4
Нынче Джон, дитя тумана,
Краснощекий малый Джи,
Носит имя Сулеймана,
Кафешенка госпожи.
Взоры гордые мерцают,
И движенья горячи,
Возле пояса бряцают
Золоченые ключи.
Сладкой лестью, звонким златом
Жизнь привольная полна.
…Лишь порой перед закатом
Над Босфором тишина.
Ах, о радости чудесной,
Сердце, сердце, не моли,
Вот из Генуи прелестной
Прибывают корабли.
Прибывают, проплывают,
Уплывают снова вдаль.
И душой овладевает
Одинокая печаль.
Безнадежная тревога
О потерянной навек
Жизни, что из дланей Бога
Получает человек.
СТИХОТВОРЕНИЯ, ИСКЛЮЧЕННЫЕ ИЗ ПЕРВОГО ИЗДАНИЯ "САДОВ"
219
Где отцветают розы, где горит
Печальное полночное светило,
Источник плещется и говорит
О том, что будет, и о том, что было.
Унынья вздохи, разрушенья вид,
В пустынном небе облаков ветрила…
Здесь, в черных зарослях, меж бледных плит
Твоей любви заветная могила.
Твоей любви, поэт, твоей тоски…
На кладбище, в Шотландии туманной,
Осенних роз лелея лепестки,
Ей суждено остаться безымянной
И только вздохам ветра передать
Невыплаканной песни благодать!
220. ТУЧКОВА НАБЕРЕЖНАЯ
Фонарщик с лестницей, карабкаясь проворно,
Затеплил желтый газ над черною водой,
И плещется она размерно и минорно,
И отблеск красных туч тускнеет чередой.
Там Бирона дворец и парусников снасти,
Здесь бледный луч зари, упавший на панель,
Здесь ветер осени, скликающий ненастье,
Срывает с призрака дырявую шинель.
И вспыхивает газ по узким переулкам,
Где окна сторожит глухая старина,
Где с шумом городским, размеренным и гулким,
Сливает отзвук свой летейская волна.
221. ПАВЛОВСКИЙ ОФИЦЕР
Был пятый час утра, и барабанный бой
Сливался с музыкой воинственно-манерной.
Он вел гвардейский взвод и видел пред собой
Деревья, мелкий снег и Замок Инженерный.
Желтела сквозь туман ноябрьская заря,
И ветер шелестел осенними шелками.
Он знал, что каждый день летят фельдъегеря
В морозную Сибирь, где звон над рудниками.
Быть может, этот час, отмеченный судьбой,
И он своих солдат неправильно расставил,
И гневно ждет его с трясущейся губой
На взмыленном коне Самодержавный Павел.
Сослать немедленно! Вот царственный приказ!
И скачет адъютант с развернутой бумагой
К нему. А он стоит, не поднимая глаз,
С запятнанным гербом и сломанною шпагой.
"Здорово, молодцы!" Ответный крик в ушах,
Курносое лицо сквозь частый снег мелькнуло.
До завтра — пронесло! И отлетает страх
С торжественной волной приветственного гула.
СТИХОТВОРЕНИЯ, ДОБАВЛЕННЫЕ ВО ВТОРОЕ ИЗДАНИЕ "ВЕРЕСКА"
222
Оттепель. Похоже
На то, что пришла весна.
Но легкий мороз по коже
Говорит: нет, не она.
Запах фабричной сажи
И облака легки.
Рождественских елок даже
Не привезли мужики.
И все стоит в "Привале"
Невыкачанной вода.
Вы знаете? Вы бывали?
Неужели никогда?
На западе гаснут ленты,
Невы леденеет гладь.
Влюбленные и декаденты
Приходят сюда гулять.
И только нам нет удачи,
И губы красим мы,
И деньги без отдачи
Выпрашиваем взаймы.
223
О расставаньи на мосту
И о костре в ночном тумане
Вздохнул. А на окне в цвету
Такие яркие герани.
Пылят стада, пастух поет…
Какая ясная погода.
Как быстро осень настает.
Уже пятнадцатого года.
224
Пустынна и длинна моя дорога,
А небо лучезарнее, чем рай,
И яхонтами на подоле Бога
Сквозь дым сияет горизонта край.
И дальше, там, где вестницею ночи
Зажглась шестиугольная звезда,
Глядят на землю голубые очи,
Колышется седая борода.
Но кажется, устав от дел тревожных,
Не слышит старый и спокойный Бог,
Как крылья ласточек неосторожных
Касаются его тяжелых ног.