Как обидно — чудным даром,
Божьим даром обладать,
Зная, что растратишь даром
Золотую благодать.
И не только зря растратишь,
Жемчуг свиньям раздаря,
Но еще к нему доплатишь
Жизнь, погубленную зря.
359
Иду — и думаю о разном,
Плету на гроб себе венок,
И в этом мире безобразном
Благообразно одинок.
Но слышу вдруг: война, идея,
Последний бой, двадцатой век…
И вспоминаю, холодея,
Что я уже не человек.
А судорога идиота,
Природой созданная зря —
"Урра!" из пасти патриота,
"Долой!" из глотки бунтаря.
360
Свободен путь под Фермопилами
На все четыре стороны.
И Греция цветет могилами,
Как будто не было войны.
А мы — Леонтьева и Тютчева
Сумбурные ученики —
Мы никогда не знали лучшего,
Чем праздной жизни пустяки.
Мы тешимся самообманами,
И нам потворствует весна,
Пройдя меж трезвыми и пьяными,
Она садится у окна.
"Дыша духами и туманами,
Она садится у окна".
Ей за морями-океанами
Видна блаженная страна:
Стоят рождественские елочки,
Скрывая снежную тюрьму.
И голубые комсомолочки,
Визжа, купаются в Крыму.
Они ныряют над могилами,
С одной — стихи, с другой — жених…
…И Леонид под Фермопилами,
Конечно, умер и за них.
361
Я хотел бы улыбнуться,
Отдохнуть, домой вернуться…
Я хотел бы так немного,
То, что есть почти у всех,
Но что мне просить у Бога —
И бессмыслица, и грех.
362
Все на свете не беда,
Все на свете ерунда,
Все на свете прекратится —
И всего верней — проститься,
Дорогие господа,
С этим миром навсегда.
Можно и не умирая,
Оставаясь подлецом,
Нежным мужем и отцом,
Притворяясь и играя,
Быть отличным мертвецом.
363
Я научился понемногу
Шагать со всеми — рядом, в ногу.
По пустякам не волноваться
И правилам повиноваться.
Встают — встаю. Садятся — сяду.
Стозначный помню номер свой.
Лояльно благодарен Аду
За звездный кров над головой.
364
Уплывают маленькие ялики
В золотой междупланетный омут.
Вот уже растаял самый маленький,
А за ним и остальные тонут.
На последней самой утлой лодочке
Мы с тобой качаемся вдвоем:
Припасли, дружок, немного водочки,
Вот теперь ее и разопьем…
365
Сознанье, как море, не может молчать,
Стремится сдержаться, не может сдержаться,
Все рвется на все и всему отвечать,
Всему удивляться, на все раздражаться.
Головокруженье с утра началось,
Всю ночь продолжалось головокруженье,
И вот — долгожданное счастье сбылось:
На миг ослабело Твое притяженье.
…Был синий рассвет. Так блаженно спалось,
Так сладко дышалось…
И вновь началось
Сиянье, волненье, броженье, движенье.
366
Стоят сады в сияньи белоснежном,
И ветер шелестит дыханьем влажным.
— Поговорим с тобой о самом важном,
О самом страшном и о самом нежном,
Поговорим с тобой о неизбежном:
Ты прожил жизнь, ее не замечая,
Бессмысленно мечтая и скучая —
Вот, наконец, кончается и это…
Я слушаю его, не отвечая,
Да он, конечно, и не ждет ответа.
367
Все туман. Бреду в тумане я
Скуки и непонимания.
И — с ученым или неучем —
Толковать мне, в общем, не о чем.
Я бы зажил, зажил заново
Не Георгием Ивановым,
А слегка очеловеченным,
Энергичным, щеткой вымытым,
Вовсе роком не отмеченным,
Первым встречным-поперечным —
Все равно какое имя там…
368
В Петербурге мы сойдемся снова,
Словно солнце мы похоронили в нем..
Четверть века прошло за границей,
И надеяться стало смешным.
Лучезарное небо над Ниццей
Навсегда стало небом родным.
Тишина благодатного юга,
Шорох волн, золотое вино…
Но поет петербургская вьюга
В занесенное снегом окно,
Что пророчество мертвого друга
Обязательно сбыться должно.
369
Эти сумерки вечерние
Вспомнил я по воле случая.
Плыли в Костромской губернии —
Тишина, благополучие.
Празднично цвела природа,
Словно ей обновку сшили:
Груши грузными корзинами,
Астры пышными охапками…
(В чайной "русского народа"
Трезвенники спирт глушили:
— Внутреннего — жарь резинами
— Немца — закидаем шапками!)
И на грани кругозора,
Сквозь дремоту палисадников, —
Силуэты черных всадников
С красным знаменем позора.
370
Овеянный тускнеющею славой,
В кольце святош, кретинов и пройдох,
Не изнемог в бою Орел Двуглавый,
А жутко, унизительно издох.
Один сказал с усмешкою: "Дождался!"
Другой заплакал: "Господи, прости…"
А чучела никто не догадался
В изгнанье, как в могилу, унести.
371
Голубая речка,
Зябкая волна, —
Времени утечка
Явственно слышна.
Голубая речка
Предлагает мне
Теплое местечко
На холодном дне.
372
Луны начищенный пятак
Блеснул сквозь паутину веток,
Речное озаряя дно.
И лодка — повернувшись так,
Не может повернуться этак,
Раз все вперед предрешено.
А если не предрешено?
Тогда… И я могу проснуться —
(О, только разбуди меня!),
Широко распахнуть окно
И благодарно улыбнуться
Сиянью завтрашнего дня.
373
Звезды меркли в бледнеющем небе,
Все слабей отражаясь в воде.
Облака проплывали, как лебеди,
С розовеющей далью редея…
Лебедями проплыли сомнения,
И тревога в сияньи померкла,
Без следа растворившись в душе,
И глядела душа, хорошея,
Как влюбленная женщина в зеркало,
В торжество, неизвестное мне.
374
Белая лошадь бредет без упряжки.
Белая лошадь, куда ты бредешь?
Солнце сияет. Платки и рубашки
Треплет в саду предвесенняя дрожь.
Я, что когда-то с Россией простился
(Ночью навстречу полярной заре),
Не оглянулся, не перекрестился
И не заметил, как вдруг очутился
В этой глухой европейской дыре.
Хоть поскучать бы… Но я не скучаю.
Жизнь потерял, а покой берегу.
Письма от мертвых друзей получаю
И, прочитав, с облегчением жгу
На голубом предвесеннем снегу.
375
Нечего тебе тревожиться,
Надо бы давно простить.
Но чудак грустит и б жится,
Что не может не грустить.
Нам бы, да в сияньи шелковом,
Осень-весен поджидая,
На Успенском или Волковом,
Под песочком Голодая,
На ступенях Исаакия
Или в прорубь на Неве…
…Беспокойство. Ну, и всякие
Вожделенья в голове.
376
Цветущих яблонь тень сквозная,
Косого солнца бледный свет,
И снова — ничего не зная —
Как в пять или в пятнадцать лет, —
Замученное сердце радо
Тому, что я домой бреду,
Тому, что нежная прохлада
Разлита в яблонном саду.
377
Тускнеющий вечерний час,
Река и частокол в тумане…
Что связывает нас? Всех нас?
Взаимное непониманье.
Все наши беды и дела,
Жизнь всех людей без исключенья…
Века, века она текла,
И вот я принесен теченьем —
В парижский пригород, сюда,
Где мальчик огород копает,
Гудят протяжно провода
И робко первая звезда
Сквозь светлый сумрак проступает.