586
Любимы Вами и любимы мною,
Ах, с нежностью, которой равных нет,
Река, гранит, неверный полусвет
И всадник с устремленной вдаль рукою.
Свинцовый, фантастический рассвет
Сияет нам надеждой и тоскою,
Едва-едва над бледною рекою
Рисуется прекрасный силуэт…
Есть сны, царящие в душе навеки,
Их обаянье знаем я и Вы.
Счастливых стран сияющие реки
Нам не заменят сумрачной Невы,
Ее волны размеренного пенья,
Рождающего слезы вдохновенья!
<1918?>
587
Еще не молкнет шум житейский
И легкая клубится пыль,
Но золотой Адмиралтейский
Уже окрашен розой шпиль,
И в воздухе все та же роза:
Гранит, листва и облака, —
Как от веселого мороза
Зарозовевшая щека.
Но тени выступили резче,
Но волны глуше в берег бьют.
Послушай: медленно и веще
Куранты дряхлые поют.
Прислушайся к сирены вою
И к сердцу своему в груди;
Над Петербургом и Невою
В холодный сумрак погляди!
Да, плещут царственные воды,
И сердце понимает вновь:
Мой Петербург — моя свобода,
Моя последняя любовь.
Мое единственное счастье
Адмиралтейство, ночь, тоска
И угасающие снасти,
И над Невою — облака.
<1918>
588
Пушкина, двадцатые годы,
Императора Николая
Это утро напоминает
Прелестью морозной погоды.
Очертаниями Летнего Сада
И легким полетом снежинок…
И поверить в это можно с первого взгляда,
Безо всяких ужимок.
Мог бы в двадцатых годах
Рисовать туманных красавиц,
Позабыв о своих летах,
Судейкин — и всем бы нравилось.
Конечно — автомобили,
Рельсы зеленой стали,
Но и тогда кататься любили,
А трамваи уже ходить перестали.
И мебель красного дерева,
Как и тогда, кажется красивой,
Как и тогда, мы бы поверили,
Что декабристы спасут Россию.
И, возвращаясь с лицейской пирушки,
Вспомнив строчку расстрелянного поэта,
Каждый бы подумал, как подумал Пушкин:
"Хорошо, что я не замешан в это"…
<1919?>
589
Оцуп Оцуп где ты был
Я поэму сочинил
Съездил в Витебск в Могилев
Пусть похвалит Гумилев
Так уж мной заведено
То поэма то пшено
То свинина то рассказ
Съезжу я еще не раз
Сто мильонов накоплю
Бриллиантов накуплю
Посмотрите как я сыт
Толсторож и знаменит
Удивив талантом мир
Жизнь окончу как банкир
Свой поглаживая пуп
Уж не Оцуп, не оцуп.
21 сентября 1920 г.
590. МАДРИГАЛ
Печален мир. Все суета и проза.
Лишь женщины нас тешат да цветы.
Но двух чудес соединенье ты:
Ты женщина! Ты роза!
<Ноябрь 1920>
591
Сейчас я поведаю, граждане, вам
Без лишних присказов и слов,
О том, как погибли герой Гумилев
И юный грузин Мандельштам.
Чтоб вызвать героя отчаянный крик,
Что мог Мандельштам совершить?
Он в спальню красавицы тайно проник
И вымолвил слово "любить".
Грузина по черепу хрястнул герой
И вспыхнул тут бой, гомерический бой.
Навек без ответа остался вопрос:
Кто выиграл, кто пораженье понес?
Наутро нашли там лишь зуб золотой,
Вонзенный в откушенный нос.
<Декабрь 1920>
592. БАСНЯ
В Испании два друга меж собой
Поспорили, кому владеть Арбой.
До кулаков дошло. Приятелю приятель
Кричит: "Мошенник, вор, предатель".
А им все не решить вопрос…
Тут, под шумок, во время перип тий
Юрк и арбу увез
Испанец третий.
Друзьям урок: как об арбе ни ной,
На ней катается другой.
<Начало 1921>
593. БАЛЛАДА ОБ ИЗДАТЕЛЕ
На Надеждинской жил один
Издатель стихов,
Назывался он господин
Блох.
Всем хорош бы… Лишь одним он был
Плох.
Фронтисписы слишком полюбил
Блох.
Фронтиспис его и погубил.
Ох!
Труден издателя путь, и тяжел, и суров и тернист,
А тут еще марка, ex-libris, шмуцтитул, и титул, и титульный лист.
Книгу за книгою Блох отправляет в печать —
Издал с десяток и начал смертельно скучать.
Добужинский, Чехонин не радуют взора его,
На Митрохина смотрит, а сердце, как камень, мертво.
И шепнул ему дьявол однажды, когда он ложился в постель:
"Яков Ноевич, есть еще Врубель, Бирдслей, Рафаэль".
Всю ночь Блох фронтисписы жег,
Всю ночь Блох ex-libris 'ы рвал,
Очень поздно лег,
С петухами встал.
Он записки пишет, звонит в телефон,
На обед приглашает поэтов он.
И когда собрались за поэтом поэт,
И когда принялись они за обед,
Поднял Блох руку одну,
Нож вонзил в бок Кузмину.
Дал Мандельштаму яду стакан,
Выпил тот и упал на диван.
Дорого продал жизнь Гумилев,
Умер, не пикнув, Жорж Иванов.
И когда покончил со всеми Блох,
Из груди его вырвался радостный вздох,
Он сказал: "Я исполнил задачу свою:
Отделенье издательства будет в раю —
Там Врубель, Ватто, Рафаэль, Леонардо, Бирдслей,
Никто не посмееет соперничать с фирмой моей".
<1921>
594
Мы дышим предчувствием снега и первых морозов,
Осенней листвы золотая колышется пена,
А небо пустынно, и запад томительно розов,
Как нежные губы, что тронуты краской Дорэна.
Желанные губы подкрашены розой заката,
И душные волосы пахнут о скошенном сене…
С зеленой земли, где друг друга любили когда-то,
Мы снова вернулись сюда — неразлучные тени.
Шумят золотые пустынные рощи блаженных,
В стоячей воде отражается месяц Эреба,
И в душах печальная память о радостях пленных,
О вкусе земных поцелуев, и меда, и хлеба…
Сентябрь, 1921
595
Вздохни, вздохни еще, чтоб душу взволновать,
Печаль моя! Мы в сумерках блуждаем
И, обреченные любить и умирать,
Так редко о любви и смерти вспоминаем.
Над нами утренний пустынный небосклон,
Холодный луч дробится по льду…
Печаль моя, ты слышишь слабый стон:
Тристан зовет свою Изольду.
Устанет арфа петь, устанет ветер звать,
И холод овладеет кровью…
Вздохни, вздохни еще, чтоб душу взволновать
Воспоминаньем и любовью.
Я умираю, друг! Моя душа черна,
И черный парус виден в море.
Я умираю, друг! Мне гибель суждена
В разувереньи и позоре.
Нам гибель суждена, и погибаем мы
За губы лживые, за солнце взора,
За этот свет, и лед, и розы, что из тьмы
Струит холодная Аврора…
<1921?>
596
Охотник веселый прицелился,
И падает птица к ногам,
И дым исчезающий стелется
По выцветшим низким лугам.
Заря розовеет болотная,
И в синем дыму, не спеша,
Уносится в небо бесплотная,
Бездомная птичья душа.
А что в человеческой участи
Прекраснее участи птиц,
Помимо холодной певучести
Немногих заветных страниц?
<1921?>
СТИХОТВОРЕНИЯ 1922–1933 ГОДОВ
597
Мы из каменных глыб создаем города,
Любим ясные мысли и точные числа,
И душе неприятно и странно, когда
Тянет ветер унылую песню без смысла.
Или море шумит. Ни надежда, ни страсть,
Все, что дорого нам, в них не сыщет ответа.
Если ты человек — отрицай эту власть,
Подчини этот хор вдохновенью поэта.
И пора бы понять, что поэт не Орфей,
На пустом побережьи вздыхавший о тени,
А во фраке, с хлыстом, укротитель зверей
На залитой искусственным светом арене.
1922
598
Пожалейте меня, сир!
Я давно позабыл мир,
Я скитаюсь двенадцать лет,
У меня ничего нет!
"Для того чтоб таких жалеть
У меня хороша плеть.
У меня молоток-гвоздь
Прямо в кость, дорогой гость".
1922
599
Мы живем на круглой или плоской
Маленькой планете. Пьем. Едим.
И, затягиваясь папироской,
Иногда на небо поглядим.
Поглядим, и вдруг похолодеет
Сердце неизвестно отчего.
Из пространства синего повеет
Холодом и счастием в него.
Хочешь что-то вспомнить — нету мочи,
Тянешься — не достает рука…
Лишь ныряют в синих волнах ночи,
Как большие чайки, облака.
1922
600. РОЗА
Я в мире этом
Цвету и вяну,
Вечерним светом
Я скоро стану.
Дохну приветом
Полям и водам,
Прохладным летом,
Пчелиным медом.
И ты, прохожий,
Звался поэтом,
А будешь тоже
Вечерним светом.
Над тихим садом
Под ветром юга
Мы будем рядом,
Забыв друг друга.
1922
601
Ужели все мечтать? Ужели все надеяться?
И только для того,
Чтобы закрыть глаза и по ветру развеяться,
Не помня ничего.
И некому сказать, как это называется…
Еще шумит гроза,
Еще сияет день, но сами закрываются
Усталые глаза.
<1923>
602
Прорезываются почки
(Как сыро в беседке),
Развертываются листочки
На оттаявшей ветке.
Во все закоулки сада
Тепло проникает,
И прошлогодняя падаль
Догнивать начинает.
Сладко нам в лучах серебристых,
Да и некуда деться…
Ничего, что сгнием так быстро,
Только б согреться.
1923
603. РАЗГОВОР
Грустно? Отчего Вам грустно,
Сердце бедное мое?
Оттого ли, что сегодня
Солнца нет и дождик льет?
Страшно? Отчего Вам страшно,
Бедная моя душа?
Оттого ли, что приходит
Осень, листьями шурша?.
— Нет, погода как погода,
Но, наверно, веселей
Биться в смокинге банкира,
Чем скучать в груди твоей.
— Нет, но завтра, как сегодня,
И сегодня, как вчера,
Лучше б я была душою
Танцовщицы в Opera!
— Так нетрудно, так несложно
Нашу вылечить тоску —
Так нетрудно в черный кофе
Всыпать дозу мышьяку.
— Я Вам очень благодарен
За практический совет.
Я не меньше Вас скучаю
Целых двадцать восемь лет.
1925
604
Это качается сосна
И убаюкивает слух.
Это последняя весна
Рассеивает первый пух.
Я жил и стало грустно мне
Вдруг, неизвестно отчего.
Мне стало страшно в тишине
Биенье сердца моего.
1923
605
Закрыта жарко печка,
Какой пустынный дом!
Под абажуром свечка,
Окошко подо льдом.
Я выдумал все это
И сам боюсь теперь.
Их нету. Нету. Нету.
Не верь. Не верь. Не верь.
Под старою сосною,
Где слабый звездный свет,
Не знаю: двое, трое
Или их вовсе нет.
В оцепененьи ночи
Тик-так. Тик-так. Тик-так.
И вытекшие очи
Глядят в окрестный мрак.
На иней, иней, иней
— Или их вовсе нет —
На синий, синий, синий
Младенческий рассвет.
<Март> 1923
606
Мне грустно такими ночами,
Когда ни светло, ни темно,
И звезды косыми лучами
Внимательно смотрят в окно.
Глядят миллионные хоры
На мир, на меня, на кровать.
Напрасно задергивать шторы,
Не стоит глаза закрывать.
Глядят они в самое сердце,
Где усталость, и страх, и тоска.
И бьется несчастное сердце,
Как муха в сетях паука.
Когда же я стану поэтом
Настолько, чтоб все презирать,
Настолько, чтоб в холоде этом
Бесчувственным светом играть?
Март 1923
607
Как осужденные, потерянные души
Припоминают мир среди холодной тьмы,
Блаженней с каждым днем и с каждым часом глуше
Наш чудный Петербург припоминаем мы.
Быть может, города другие и прекрасны…
Но что они для нас! Нам не забыть, увы,
Как были счастливы, как были мы несчастны
В туманном городе на берегу Невы.
Май 1924
608
Если все, для чего мы росли
И скучали, и плакали оба,
Будет кончено горстью земли
О поверхность соснового гроба,
Если новая жизнь, о душа,
Открывается в черной могиле,
Как должна быть она хороша,
Чтобы мы о земной позабыли.
<1924>
609
Все тот же мир. Но скука входит
В пустое сердце, как игла,
Не потому, что жизнь проходит,
А потому, что жизнь прошла.
И хочется сказать — мир чуждый,
Исчезни с глаз моих скорей —
"Не искушай меня без нужды
Возвратом нежности твоей!"
<1924>
610
Мы только гости на пиру чужом,
Мы говорим: былому нет возврата.
Вздыхаем, улыбаемся и лжем,
"Глядя на луч пурпурного заката".
Былое… Та же скука и вино
Под тем же заревом банально-красным.
Какое счастье в нем погребено?
Зачем сердцам рисуется оно
Таким торжественным, печальным и прекрасным?
<1925>
611
Еще мы говорим о славе, о искусстве
И ждем то лета, то зимы.
Сердцебиению бессмысленных предчувствий
Еще готовы верить мы.
Так, кончить с жизнию расчеты собираясь,
Игрок, лишившийся всего,
Последний золотой бросает, притворяясь,
Что горы денег у него.
<1925>
612
Забудут и отчаянье и нежность,
Забудут и блаженство и измену, —
Все скроет равнодушная небрежность
Других людей, пришедших нам на смену.
Жасмин в цвету. Забытая могила…
Сухой венок на ветре будет биться,
И небеса сиять: все это было,
И это никогда не повторится!
<1925>
613
Сияет ночь, и парус голубеет,
И плещет море, жалобно шурша,
И, как в руках любовника, слабеет
Возлюбленная грустная душа.
Увы, она отлично знает цену
Его мольбам и счастью своему.
И все-таки — которую измену —
Который раз она простит ему
За эти звездно-синие шелка,
За этот шепот страсти и печали
Ложь, за которую во все века
Поэты и влюбленные прощали.
<1926>
614
Я не хочу быть куклой восковой,
Добычей плесени, червей и тленья,
Я не хочу могильною травой
Из мрака пробиваться сквозь каменья.
Над белым кладбищем сирень цветет,
Над белым кладбищем заря застыла,
И я не вздрогну, если скажут: "Вот
Георгия Иванова могила…"
И если ты — о нет, я не хочу —
Придешь сюда, ты принесешь мне розы,
Ты будешь плакать — я не отличу
От ветра и дождя слова и слезы.
<1926>
615
На старых могилах растут полевые цветы,
На нищих могилах стоят, покосившись, кресты,
И некому больше здесь горькие слезы ронять,
И бедной Жизель надмогильной плиты не поднять.
— Мой милый, мой милый, о, как это было давно,
Сиял ресторан, и во льду зеленело вино,
И волны шумели всю ночь, и всю ночь напролет
Влюбленное сердце баюкал веселый фокстрот.
<1926>
616
Скажи, мой друг, скажи
(Не надо лжи),
Скажи мне правду
Хоть раз один.
— Сказать я не могу,
Я все равно солгу —
Так приказал мне
Мой Господин.
Скажи, мой друг, скажи
(Не надо лжи),
Открой мне правду
О Нем хоть раз.
— О, если б я открыл,
Тебя бы ослепил
Блеск синих крыл
И черных глаз…
Декабрь 1926
617
Серебряный кораблик
На красных парусах
Качается, качается,
Качается в волнах.
Ютится у горы
Игрушечная гавань
Из камешков и раковин,
Из дерева и коры.
И голубой осколок
Бутылочного стекла —
Звезда взошла, звезда взошла,
Гляди — звезда взошла!
Ну что, как тебе нравится?
Вот так, повыше, стань:
Направо от нас Нормандия,
Налево от нас Бретань.
618
Угрозы ни к чему. Слезами не помочь.
Тревожный день погас, и наступила ночь.
Последний слабый луч, торжественно и бледно
Сиявший миг назад, — уже исчез бесследно.
Ночь — значит, надо спать. Кто знает — в смутном сне,
Быть может, жизнь моя опять приснится мне.
И, сердце мертвое на миг заставив биться,
Наш первый поцелуй блаженно повторится.
<1927?>
619
Это только бессмысленный рай,
Только песен растерянный лад —
Задыхайся, душа, и сгорай,
Как закатные розы горят.
Задыхайся от нежных утрат
И сгорай от блаженных обид —
Это только сияющий ад,
Золотые сады Гесперид.
Это — над ледяною водой,
Это — сквозь холодеющий мрак
Синей розой, печальной звездой
Погибающим светит маяк.
<1930?>
620
В погожий день, вдоль сада проходя,
Юристик испугался вдруг дождя
И говорит: — Хоть нет сейчас дождя,
Но может он пойти немного погодя,
Давайте же, друзья, я лучше пережду
Вот этот дождик в том саду.
Ницца 1930
621–626. РАЗРОЗНЕННЫЕ СТРОФЫ(1930)
1
И нет и да. Блестит звезда.
Сто тысяч лет — все тот же свет.
Блестит звезда. Идут года,
Идут века, а счастья нет…
В печальном мире тишина,
В печальном мире, сквозь эфир,
Сквозь вечный лед, летит весна
С букетом роз — в печальный мир!
2
…Облетают белила, тускнеют румяна,
Догорает заря, отступают моря —
Опускайся на самое дно океана
Бесполезною, черною розой горя!
Все равно слишком поздно. Всегда слишком рано.
"Догорели огни, облетели цветы" —
Опускайся на дно мирового тумана,
В непроглядную ночь мировой пустоты.
3
Бессонница, которая нас мучит,
Бессонница, похожая на сон.
Бессмыслица, которая нас учит,
Что есть один закон — ее закон.
На бледном мареве абракадабры,
В мерцаньи фосфорического дна,
Больные рыбы раздувают жабры…
4
Черные ветки, шум океана,
Звезды такие, что больно смотреть,
Все это значит — поздно иль рано
Надо и нам умереть…
5
Райской музыкой, грустной весной,
Тишиной ты встаешь надо мной.
Твой торжественный шаг узнаю,
Вижу черную славу твою,
Узнаю твой блаженный полет,
Стосаженный, сквозь розы и лед!..
6
В совершенной пустоте,
В абсолютной черноте —
Так же веет ветер свежий,
Так же дышат розы те же…
Те же, да не те.
627
Мир торжественный и томный —
Вот и твой последний час.
Догорай, пожар огромный,
Догорай без нас.
Мы уходим в вечность, в млечность
Звезд, сиявших зря,
Нас уводит в бесконечность
Черно-желтая заря.
И потерянный, бездомный
Не оглянется назад.
— Догорай, пожар огромный!
И не дрогнет факел темный,
Освещая ад.
<1931>
628
Гаснет мир. Сияет вечер.
Паруса. Шумят леса.
Человеческие речи,
Ангельские голоса.
Человеческое горе,
Ангельское торжество…
Только звезды. Только море.
Только. Больше ничего.
Без числа, сияют свечи.
Слаще мгла. Колокола.
Черным бархатом на плечи
Вечность звездная легла.
Тише… Это жизнь уходит,
Все любя и все губя.
Слышишь? Это ночь уводит
В вечность звездную тебя.
<1931>
629
Я люблю эти снежные горы
На краю мировой пустоты.
Я люблю эти синие взоры,
Где, как свет, отражаешься ты.
Но в бессмысленной этой отчизне
Я понять ничего не могу.
Только призраки молят о жизни;
Только розы цветут на снегу,
Только линия вьется кривая,
Торжествуя над снежно-прямой,
И шумит чепуха мировая,
Ударяясь в гранит мировой.
<1932?>
630
Обледенелые миры
Пронизывает боль тупая…
Известны правила игры.
Живи, от них не отступая:
Направо — тьма, налево — свет,
Над ними время и пространство
Расчисленное постоянство…
А дальше?
Музыка и бред.
Дохнула бездна голубая,
Меж «тем» и «этим» — рвется связь,
И обреченный, погибая,
Летит, орбиту огибая,
В метафизическую грязь.
<1932?>
631–632. ЯМБЫ
I
Как туча, стала Иудея
И отвернулась от Христа…
Надменно кривятся уста,
И души стынут, холодея
Нет ясной цели. Пустота.
А там — над Римом — сумрак млечный
Ни жизнь ни смерть. Ни свет ни тьма.
Как музыка или чума
Торжественно-бесчеловечный…
II
Все до конца переменилось,
Все ново для прозревших глаз.
Одним поэтам — в сотый раз —
Приснится то, что вечно снилось,
Но в мире новые законы,
И боги жертвы не хотят.
Напрасно в пустоту летят
Орфея жалобные стоны —
Их остановят электроны
И снова в душу возвратят
<1933?>
633
Час от часу. Год от году.
Про Россию, про свободу,
Про последнего царя.
Как в него прицеливали, —
Как его расстреливали.
Зря. Все зря.
Помолиться? Что ж молиться.
Только время длится, длится
Да горит заря.
Как ребята баловали,
Как штыком прикалывали —
Зря. Все зря.
<1933?>