Там, где исчезли герои,
Как сновиденье.
Тишина кругом.
Проникает в сердце скал
Легкий звон цикад.
Какая быстрина!
Река Могами собрала
Все майские дожди.
Трехдневный месяц
Над вершиною «Черное крыло»
Прохладой веет.
Там, где родится поток,
Низко склонилась ива:
Ищет ледник в земле.
«Ворота прилива».
Омывает цаплю по самую грудь
Прохладное море.
Жар солнечного дня
Река Могами унесла
В морскую глубину.
Бушует морской простор!
Далеко, до острова Садо,
Стелется Млечный Путь.
В гостинице
Со мной под одной кровлей
Две девушки… Ветки хаги в цвету
И одинокий месяц.
Как пахнет зреющий рис!
Я шел через поле, и вдруг —
Направо залив Арисо́.
Перед могильным холмом рано умершего поэта Иссе
Содрогнись, о холм!
Осенний ветер в поле —
Мой одинокий стон.
Красное-красное солнце
В пустынной дали… Но леденит
Этот ветер осенний.
Местность под названием «Сосенки»
«Сосенки»… Милое имя!
Клонятся к сосенкам на ветру
Кусты и осенние травы.
Шлем Санэмори
О, беспощадный рок!
Под этим славным шлемом
Теперь сверчок звенит.
Расстаюсь в пути со своим учеником
Отныне иду один.
На шляпе надпись: «Нас двое»…
Я смою ее росой.
Белее белых скал
На склонах Каменной горы
Осенний этот вихрь!
Хотел бы я двор подмести
Перед тем, как уйти… Возле храма
Ивы листья роняют свои.
Расставаясь с другом
Прощальные стихи
На веере хотел я написать, —
В руке сломался он.
Волна на миг отбежала.
Среди маленьких раковин розовеют
Лепестки опавшие хаги.
ПрозаПутевые дневники
«Отправляясь за тысячу ри, не запасайся едой, а входи в Деревню, Которой Нет Нигде, в Пустыню Беспредельного Простора под луной третьей ночной стражи»6 — так, кажется, говаривали в старину, и, на посох сих слов опираясь, осенью на восьмую луну в год Мыши эры Дзеке7 я покинул свою ветхую лачугу у реки и пустился в путь: пронизывающе-холодный ветер свистел в ушах.
Пусть горсткой костей
Лягу в открытом поле…
Пронзает холодом ветер…
Десять раз осень
Здесь встречал. И скорее уж Эдо
родиной назову…
Когда проходили через заставу,8 полил дождь, и окрестные горы спрятались в тучах.
Туманы, дожди…
Не видеть вершину Фудзи
Тоже занятно.
Человек, которого звали Тири,9 стал мне опорой во время этого пути, и в непрестанных попечениях не знало устали его сердце. К тому же взаимное дружелюбие наше столь велико, что, ни в чем разногласий не имея, доверяем друг другу во всем — да, таков этот человек.
Тири
Шагая по берегу реки Фудзи, мы вдруг увидели брошенного ребенка лет так около трех, который жалобно плакал. Очевидно, кто-то, добравшись до этой стремнины, понял, что не сумеет противостоять натиску волн этого бренного мира, и бросил его здесь дожидаться, пока жизнь не растает ничтожной росинкой. «Что станется с этим кустиком хаги, дрожащим на осеннем ветру,11 — сегодня ли опадут его листья, завтра ли увянут?» — размышляя об этом, я бросил ему немного еды из рукава.
Что случилось — навлек ли ты на себя ненависть отца, разлюбила ли тебя мать? Но нет, не может отец ненавидеть, а мать разлюбить свое дитя. Видно, просто такова воля Небес, плачь же о своей несчастливой судьбе.
В день, когда мы переправлялись через реку Ои, с утра до вечера не переставая лил дождь.
Осенний дождь…
В Эдо нынче прикинут на пальмах:
«Подходят к реке Ои».
Тири
Случайно увиденное:
Цветок мокугэ
У дороги лошадь сжевала
Мимоходом.
На небе смутно светился еле видный серп двадцатидневной луны, нижние отроги гор были объяты мраком, мы продвигались все дальше и дальше, «свесив с седел хлысты», вот остались позади несколько ри, а петуха все не слышно.13 Как и Ду Му, в ранний час пустившийся в путь, «до конца не успели проснуться», и только когда добрались до Саенонакаяма, утренняя сонливость внезапно оставила нас.
Досыпали в седле
А очнулись — далекий месяц,
Дымки над домами…
Воспользовавшись тем, что Мацубая Фубаку14 был в Исэ, решили навестить его и дней на десять дать отдых ногам.
Когда день преклонился к вечеру, отправились к Внешнему святилищу15: у первых врат-тории уже сгустилась мгла, кое-где горели фонари, на прекраснейшей из вершин ветер шумел в кронах сосен,16 проникая глубоко в душу, и, охваченный волнением, я сказал:
Безлунная ночь.
Вековых криптомерий трепет
В объятьях у бури.
Не препоясаны чресла мечом, на шее висит сума, в руках — восемнадцатичастные четки. Похожу на монаха, но загрязнен пылью мирской, похожу на простолюдина, но волос на голове не имею. Пусть я не монах, но все, кто не носит узла из волос на макушке, причисляются к племени скитальцев, и не дозволено им являться перед богами.
Внизу, по долине Сайгё,17 бежит поток. Глядя на женщин, моющих в нем бататы, сказал:
В тот же день на обратном пути я зашел в чайную лавку, где женщина по имени Те,19 обратившись ко мне, попросила: «Сложи хокку, моему имени посвятив», и тут же достала кусок белого шелка, на котором я написал:
Орхидеей
Бабочка крылышки
Надушила.
Посетив уединенное жилище отшельника:
Плющ у стрехи.
Три-четыре бамбука. Порывы
Горного ветра.
В самом начале Долгой луны20 добрались до моих родных мест21: забудь-трава вокруг северного флигеля поблекла от инея, не осталось никаких следов.22 Все изменилось здесь за эти годы, братья и сестры поседели, глубокие морщины залегли у них меж бровей. «Хорошо хоть дожили…» — только и повторяли, других слов не находя, потом брат23 развязал памятный узелок-амулет и протянул мне со словами: «Взгляни на эту седую прядь. Это волосы матушки. Ты, словно Урасима с драгоценной шкатулкой,24 брови у тебя стали совсем седыми». Я долго плакал, а потом сказал:
В руки возьмешь —
От слез горячих растает
Осенний иней.
Перейдя в провинцию Ямато, мы добрались до местечка в уезде Кацугэ, которое носит имя Такэноути. Здесь родина нашего Тири, поэтому мы на несколько дней задержались, дав отдых ногам.