глубин души, где темень гробовая.
Но за тебя шел бой когтей и лилий,
звериных смут и неги голубиной,
я выстрадал тебя, и вскрыты жилы.
Так хоть бы письма бред мой утолили,
или верни меня в мои глубины
к потемкам, беспросветным до могилы!
Гонгорианский сонет, в котором поэт шлет своей любви голубя
Туринский голубь с нежными зрачками
к тебе летит посланцем белоперым,
как дым костра, сгорая на котором
я заклинаю медленное пламя.
Пуховый снег над жаркими крылами,
вскипая, словно пена по озерам,
жемчужно стынет инистым узором
в саду, где наши губы отпылали.
Погладь рукою перышко любое —
и снежная мелодия крылато
весь мир запорошит перед тобою.
Так сердце от заката до заката
боится, окольцовано любовью,
не вымолить тебя, моя утрата.
Поэт говорит со своей любовью
Я прянул к телефону, словно к манне
небесной среди мертвенного зноя.
Пески дышали южною весною,
цвел папоротник в северном тумане.
Откуда-то из темной глухомани
запела даль рассветною сосною,
и, как венок надежды, надо мною
плыл голос твой, вибрируя в мембране.
Далекий голос, нежный и неверный,
затерянный, затихший дрожью в теле.
Такой далекий, словно из-за гроба.
Затерянный, как раненая серна.
Затихший, как рыдание в метели.
И каждой жилке внятный до озноба!
Сонет о розовой гирлянде
Гирлянду роз! Быстрей! Я умираю.
Сплетай и пой! Сплетай и плачь над нею!
Январь мой ночь от ночи холоднее,
и нет потемкам ни конца ни краю.
Где звездами цветет земля сырая
между твоей любовью и моею,
там первоцветы плачутся кипрею
и круглый год горят не отгорая.
Топчи мой луг, плыви моей излукой
и свежей раны впитывай цветенье.
В медовых бедрах кровь мою баюкай.
Но торопись! В неистовом сплетенье
да изойдем надеждою и мукой!
И времени достанутся лишь тени.
Бессонная ночь
Мы вплыли в ночь – и снова ни уступки,
ответный смех отчаянье встречало.
Твое презренье было величаво,
моя обида – немощней голубки.
Мы выплыли, вдвоем в одной скорлупке.
Прощался с далью плач твой у причала.
И боль моя тебя не облегчала,
комочек сердца, жалостный и хрупкий.
Рассвет соединил нас, и с разгону
нас обдало студеной кровью талой,
разлитой по ночному небосклону.
И солнце ослепительное встало,
и снова жизнь коралловую крону
над мертвым моим сердцем распластала.
Тернистая любовь
Вся мощь огня, бесчувственного к стонам,
весь белый свет, одетый серой тенью,
тоска по небу, миру и мгновенью
и новый вал ударом многотонным.
Кровавый плач срывающимся тоном,
рука на струнах белого каленья
и одержимость, но без ослепленья,
и сердце в дар – на гнезда скорпионам.
Таков венец любви в жилище смуты,
где снишься наяву бессонной ранью
и сочтены последние минуты,
и, несмотря на все мои старанья,
ты вновь меня ведешь в поля цикуты
крутой дорогой горького познанья.
Сонет о нежной горечи
Мне страшно не вернуться к чудоцветам,
твоим глазам живого изваянья.
Мне страшно вспоминать перед рассветом,
как на щеке цвело твое дыханье.
Мне горько, что безлиственным скелетом,
засохший ствол, истлею в ожиданье,
неутоленным и неотогретым
похоронив червивое страданье.
И если ты мой клад, заклятый роком,
мой тяжкий крест, которого не сдвину,
и если я лишь пес, бегущий рядом, —
не отбирай добытого по крохам
и дай мне замести твою стремнину
своим самозабвенным листопадом.
Любовь уснула на груди поэта
Ты знать не можешь, как тебя люблю я, —
ты спишь во мне спокойно и устало.
Среди змеиных отзвуков металла
тебя я прячу, плача и целуя.
Тела и звезды грудь мою живую
томили предрешенностью финала,
и злоба твои крылья запятнала,
оставив грязь, как метку ножевую.
А по садам орда людей и ружей,
суля разлуку, скачет к изголовью,
зеленогривы огненные кони.
Не просыпайся, жизнь моя, и слушай,
какие скрипки плещут моей кровью!
Далек рассвет – и нет конца погоне!
Любовь Белисы и Перлимплина в саду, где растет малинаИстория про любовь, где проливается кровьЛюбовный апофеоз в четырех лубочных картинкахДля камерного театраПеревод Н. Малиновской
Действующие лица
Дон Перлимплин.
Белиса.
Маркольфа.
Мать Белисы.
Первый дуэнде.
Второй дуэнде.
Картина первая
Комната в доме Перлимплина. Зеленоватые стены, темная мебель. В глубине сцены балкон, с которого видно балкон Белисы.
Перлимплин в зеленом камзоле и белом парике в буклях. Маркольфа, как и полагается служанке, в полосатом платье.
Перлимплин. Да?!
Маркольфа. Да.
Перлимплин. Но почему «да»?
Маркольфа. А потому.
Перлимплин. А если «нет»?
Маркольфа. Как это – «нет»?
Перлимплин. Нет.
Маркольфа. Пускай сеньор хозяин скажет мне, с какой-такой стати «нет»!
Перлимплин (помолчав). Пусть лучше высокочтимая наша служанка скажет, с какой-такой стати «да».
Маркольфа. Двадцать и двадцать – это сорок…
Перлимплин (весь внимание). И что же?
Маркольфа. А еще десять – пятьдесят.
Перлимплин. Допустим.
Маркольфа. А пятьдесят годков – это пятьдесят годков.
Перлимплин. Кто спорит.
Маркольфа. Я могу умереть со дня на день.
Перлимплин. Что за чушь!
Маркольфа. И на кого я вас оставлю? Один же на свете, как перст!
Перлимплин. Что делать!
Маркольфа. Жениться.
Перлимплин (в раздумье). Ты полагаешь?
Маркольфа (убежденно). Да!
Перлимплин. Но, Маркольфа… Зачем? В детстве я слышал такую историю… одна женщина… она задушила мужа… башмачника. Забыть этого не могу. Потому и в мыслях никогда не имел жениться. У меня есть книги – и я доволен. На что мне жена?
Маркольфа. В браке свои радости, сеньор хозяин. Большие радости. Холостяку о том неведомо – издали не видать. На то оно и таинство. Не мне, служанке, о том говорить… И так уж…
Перлимплин. Что «так уж»?
Маркольфа. Застыдилась я!
Оба смолкают. Слышится фортепьяно.
Голос (поет).
Любовь, о любовь, что это?
Любовь, любовь! Это плен.
Скользнувшая рыбка света
меж плотно сжатых колен.
Вода в тростниках тепла.
Не пой, петух,
погоди.
Неужто и ночь прошла?
Помедли, не уходи![1]
Маркольфа. Вот увидите, что я права.
Перлимплин (почесывая затылок). Как поет!
Маркольфа. Так это она и есть – невеста ваша, Белиса-красавица.
Перлимплин. Белиса… Может быть, когда-нибудь…
Маркольфа. Никаких «когда-нибудь». Сию минуту. (Берет его за руку и тянет к балкону.) Говорите: «Белиса!»
Перлимплин. Белиса…
Маркольфа. Погромче!
Перлимплин. Белиса!
В дверях балкона напротив появляется Белиса – она ослепительно раздета.
Белиса. Кто меня звал?
Маркольфа (прячется за штору). Ну, давайте!
Перлимплин (трепеща). Это я.
Белиса. Вы?
Перлимплин. Да, я.
Белиса. А зачем?
Перлимплин. Так…
Белиса. А если не так?
Перлимплин. Вы извините… мы тут решили… что я хочу жениться.
Белиса. На ком?
Перлимплин. На вас…
Белиса (деловито). Ну, раз так… Мама! Мама! Мамочка!
Маркольфа. Молодец!
Появляется Мать Белисы. На ней парик во вкусе XVIII века – весь в ленточках, бусинках и птичках.
Белиса. Дон Перлимплин хочет на мне жениться. Что будем делать?
Мать. Доброго вам вечера от всей души желаю! А я смотрю – да это сосед наш, такой наидостойнейший человек! Уж сколько я твердила доченьке моей, бедняжке… вот, говорю, сосед-то наш, и обхожденье деликатное, и манеры благородные от матушки своей унаследовал, хоть я, правду сказать, ее и в глаза не видала…
Перлимплин. Благодарствую.
Маркольфа (из-за шторы, с напором). Ну же! «Я решил…»
Перлимплин. Мы тут решили… что мне пора…
Мать.