Автор. К черту экономику! Вы слышите? Слышите?
Суфлер (дрожа). Да. Дайте, пожалуйста, ваты, я заткну уши.
Автор. Это льется кровь, это ее шорох.
Актриса. Не выходи, Лоренцо! Тебя могут убить!
Автор (саркастически). А что же леди Макбет?
Актриса. Леди Макбет нечего делать там, где пулеметный прибой смывает садовые розы.
Человек в черном (входя). Вы правы. Порох убивает поэзию.
Автор. Или освобождает!
Человек в черном. Железный кулак! Месиво из непокорных мозгов – вот вам роза. Фонари, подъезды, памятники, подворотни – все обвешаем гирляндами языков, болтавших против установлений!
На сцене появляется Дровосек. У него белое лицо, на плече – вязанка хвороста, в руке – фонарь.
Дровосек. Кажется, отступают.
Человек в черном. Вот именно! В порошок их сотрем!
Автор. Кто вы?
Человек в черном. Держу театр. Железный кулак! В наши дни добро, правда и красота должны быть вооружены до зубов!
Дровосек. Хорошо сказано!
Автор. Хорошо? Ты сколько зарабатываешь?
Дровосек. Гроши. На хлеб хватает. А если я чего хочу, так это чтобы мне не мешали играть роль.
Рядились розы звездами и снегом.
Ночь парусами рваными кренилась.
Сверчок ли убаюкал или буря
баюкает – неважно, лишь бы снилось.
Автор. Ты кого играешь?
Дровосек. Я луна у Шекспира.
Автор. Но не всегда же!
Дровосек. Всегда. Похороните меня, а я встану.
Слышны орудийные залпы.
Суфлер (входя). Войска уже на площади. (Уходит.)
Появляется Вторая Зрительница и Второй Зритель – раньше они сидели в бельэтаже.
Вторая Зрительница. Это революция, Энрике. Революция!
Второй Зритель. Но не убьют же нас здесь!
Дровосек. Конечно, нет. Здесь безопасно. Вот только если самолеты… Но мне, в конце концов, все равно. Как сказано у меня в роли:
Нет ни крыла, ни стрелы, ни стона.
Лунная осень над головою.
Стихшие люди. Мертвые травы.
Лишь серебро в моем перстне – живое.
Ты под водою – спи беспробудно.
Пусть незабудка стынет под ветром.
Пусть даже кровли выкрасят кровью —
Не запятнают одетого светом[4].
Какая красивая песня, а мне, наверно, больше никогда не дадут ее спеть!
Вторая Зрительница. О чем он?
Ник Боттон (входя). Я сам видел – четыре самолета!
Вторая Зрительница. Дети! Мои дети! Они одни, с ними только бонна и слуги. Я знаю – в дом ворвутся, их убьют!
Голос (с галерки). Рабочие не убивают детей!
Второй Зритель (публике). Убивают!
Автор (Второму Зрителю). Вы лжете!
Второй Зритель. В прошлую революцию у трехсот детей выкололи глаза.
Автор. Кто вам сказал? Кто изрыгнул этот бред? Отвечайте!
Зритель. Потрудитесь выбирать выражения и вести себя как подобает воспитанному человеку.
Автор. Я не умею вести себя! Я не воспитанный человек. Я смертник.
Зритель. Какая чушь!
Вторая Зрительница (испуганно жмется к мужу). Энрике! Энрике!
Второй Зритель. Я точно знаю. Мой друг, очень известный журналист, был там и сам видел. Он взял как доказательство два живых глаза, голубых, носил их в лаковой коробочке и всем показывал.
Суфлер (входя). Сейчас начнется бомбежка.
Вторая Зрительница. Мои дети! Мои дети! (Автору.) Маленький ведь совсем без меня не может! Он у меня светленький, а по утрам приходит ко мне и поет английскую песенку! Как же он без меня?
Второй Зритель. А вечером она затоскует еще сильнее, потому что, несмотря на обилие слуг, сеньора привыкла сама раздевать малыша.
Вторая Зрительница. Их убьют! Господи, их убьют!
Рабочий сцены (выходит из темноты). Не бойтесь, сеньора. Я схожу скажу, чтоб ваш дом не трогали.
Автор. Ты пойдешь?
Рабочий сцены. Да.
Автор. Я посмотрю с чердака.
Актриса (бежит за ним). Лоренцо! Не высовывайся! Не подвергай опасности великий талант!
Рабочий сцены. Если на улицах спокойно, я приведу их. Дети! Я понимаю ваше беспокойство. Если это дело затянется, то лучшего убежища, чем театральный подвал, не найти.
Вторая Зрительница. Да, да! Идите!
Рабочий сцены. Не волнуйтесь! (Уходит.)
Вторая Зрительница. Кто это?
Дровосек. Рабочий сцены.
Вторая Зрительница. Как его зовут?
Дровосек. Безумец Бакунин – друзья его прозвали.
Вторая Зрительница. Мы его отблагодарим! Я все, все отдам! Ты спросил, как его фамилия?
Второй Зритель. Спросил. (В сторону.) Чтобы при случае донести. (Записывает в блокнот.)
Начинается бомбежка. Все замирают, прижавшись к стене. Автор поднимается по лестнице – его не видно.
Голос с галерки. Негодяй!
Второй Зритель. Что спрятался? Сюда его! В наручники! Дайте, я сам! Да не оставит меня Господь и все воинство его! Господь не простит! Он Господь воинств, и поклоняться должно ему – всех заставим! – и только ему, ибо нет Бога, кроме…
Дровосек. Ближе к стене! Бомбят вовсю!
Зритель. А не страшно! Господь…
Голос. Не верю!
Второй Зритель. Не веришь? Дурную траву с поля вон! Вот так! (Вынимает фонарик и направляет луч на галерку.)
Рабочий (в комбинезоне, подняв руку). Товарищи!
Театр освещается.
Второй Зритель (спокойно). А! Хороший парень! (Вынимает пистолет и стреляет.)
Рабочий, вскрикнув, падает.
Первая Женщина. Убили!
Вторая Женщина. Убийца, убийца!
Второй Зритель. Выведите их, они мешают представлению.
Свет гаснет, в театре темно.
Хорошая охота! Господь зачтет мне! Благословен Господь, и священна месть его! Нет Бога, кроме…
Юноша (из партера, захохотав). И Магомет пророк его! Почему бы вам не застрелить и меня? Революция все спишет!
Второй Зритель. С евреями не связываюсь!
Юноша. Простите! Я не еврей, а мусульманин.
Зритель. И не боитесь бомбежки?
Юноша. Не больше, чем вы. Когда я умру, у меня будет тысяча женщин. А здесь они дороги.
Второй Зритель (озираясь по сторонам). Ужасно дороги. Но еще немножко – и они пойдут по дешевке, задаром, как в прежние времена. Мой дед брал их оптом.
Юноша. Благословенные времена. Поздравляю вас – вы отличный стрелок.
Зритель. Меня учил немецкий полковник. Человек – вот прекрасная цель. Других мишеней он не признавал. Убить птицу – да это бы его взбесило.
Юноша (понизив голос). Прекрасная мишень. В сердце?
Зритель. Если в сердце, долго корчатся. А так – падают навзничь, как стояли, глазом не моргнешь. Прямо в лоб.
Шум моторов приближается.
Вторая Зрительница. Энрике! Энрике, иди сюда! Скорее!
Зритель. Но опасности нет!
Третий Зритель. Вот это выстрел! А?
Юноша. Да. Совершенно с вами согласен, если говорить… вслух.
Третий Зритель. А если про себя?
Юноша. Если про себя, то я остаюсь при своем и в стороне. Я не охотник. Мы оба знаем…
Третий Зритель. Тише!
Юноша. Я не выдам. Мне самому лучше молчать.
Бомбежка усиливается.
Рабочий сцены (входя). Все в подвал! Там безопасно.
Падает картонная стена с нарисованной каменной кладкой.
Вторая Зрительница. Мои дети! Мои дети!
Дровосек. Ближе к стене!
Сцена освещается. Актеры в костюмах эльфов и фей вносят раненого.
Фея. Упал с галерки.
Эльф. Осторожно! Дай мне платок!
Фея. Сейчас!
Уходит.
Вторая Зрительница. Мои дети! Мои дети!
Актриса. Я не могу больше слышать, как она голосит. Я не могу больше выносить этот вой! Она фальшивит, ее не жалко! Эй! Не так, а вот так: «Дети мои, бедные мои дети!» Поняла? «Бедные мои дети!» И вскинуть руки, чтоб они трепетали, как листья в лихорадке ветра!
Рабочий сцены (входя). Народ выломал двери!
Зритель хватается за пистолет. Жена удерживает его.
Автор (входя). Сюда, сюда! Пусть ваша правда говорит с этих дряхлых подмостков! Пусть ваши ножи найдут тех, кто веками воровал у вас масло и хлеб! Пусть дождь омоет колосники и софиты…
Голос. Горим!
Голос (вдали). Горим!
Автор (уходя). И пламя!
Театр освещается красным светом.
Актриса (входя, громко). Лоренцо! (Тихим, дрожащим голосом.) Лоренцо!
Занавес.
Речь о театреПеревод Н. Малиновской
Дорогие друзья! Уже давно я взял себе за правило отказываться от разного рода чествований и банкетов, которые могли бы иметь касательство к моей скромной персоне. Во-первых, потому, что всякое чествование ложится еще одним камнем в литературное надгробие, а во-вторых, потому, что слишком печально слышать холодную хвалебную речь и обязательные аплодисменты, пусть даже от чистого сердца.
А кроме того – так уж и быть, признаюсь вам, – мне кажется, что банкеты и поздравления приносят несчастье, и накликают его друзья уж одним тем, что устало думают: «Справили – и гора с плеч».
На банкете обычно собираются за одним столом коллеги, здесь чаще, чем где-либо, встретишь людей, которые терпеть тебя не могут.