Я предположил, что он принял нас за дураков и решил посмеяться над нами и что все, что он рассказал, чистейший вымысел от начала до конца.
Мой родственник-теософ оказался другого мнения по этому вопросу, и в результате мы с ним поссорились на всю жизнь.
1895
Несчастье маленького человекаПеревод А. Гнатюка-Данильчука
На женскую половину дома наиба Гириша Бошу взяли новую служанку, по имени Пэри. Молодая девушка приехала издалека. Через несколько дней, заметив устремленные на нее недвусмысленные взгляды старика хозяина, она в слезах прибежала к хозяйке.
Жена управляющего посоветовала ей уйти от них.
— Дитя мое, — сказала она, — ты хорошая девушка, и здесь тебе оставаться не стоит.
Тайком от мужа она дала Пэри немного денег и распрощалась с ней.
Но уехать оказалось не так-то просто: денег у Пэри на обратный путь не хватало, и ей пришлось устроиться здесь же в деревне, в доме брахмана Хорихора Бхоттачарджо.
Рассудительные сыновья брахмана не одобрили поступка отца.
— Отец, зачем ты навлекаешь беду на наш дом? — говорили они.
— Беда сама постучалась к нам, — отвечал Хорихор, — не мог же я не впустить ее.
Вскоре наиб Гириш Бошу сам явился к брахману с низким поклоном.
— Почтенный Бхоттачарджо, — сказал он, — зачем ты сманил у меня служанку? Нам без нее очень трудно.
Хорихор сердито высказал ему в ответ все, что думал по этому поводу. Он уважал себя и не имел обыкновения кривить душой.
Наиб, мысленно сравнив его с хорохорившимся муравьем, ушел, церемонно взяв прах от ног брахмана.
Несколько дней спустя в дом Хорихора явилась полиция. Под подушкой жены Хорихора нашли серьги супруги управляющего. Служанку Пэри обвинили в воровстве и увезли в тюрьму. Что же касается Бхоттачарджо, то он пользовался слишком большим уважением в деревне, чтобы его можно было обвинить в укрывательстве краденого.
И опять, прощаясь, наиб церемонно взял прах от ног брахмана.
Брахман понял, что несчастная девушка пострадала из-за того, что он приютил ее. Сердце его обливалось кровью. А сыновья твердили, что нужно скорее продавать землю и уезжать в Калькутту.
— Здесь нам теперь не житье, — убеждали они отца.
Но Хорихор ответил:
— Как я могу бросить землю, доставшуюся мне в наследство? А беда настигнет везде: от судьбы не уйдешь.
Вскоре наиб попытался повысить и без того непомерно высокую арендную плату. Арендаторы запротестовали. Тогда управляющий доложил своему господину, что арендаторов подстрекает Хорихор. Разгневанный заминдар приказал расправиться с Бхоттачарджо любым способом.
И тогда управляющий снова появился в доме Хорихора и, снова взяв прах от его ног, заявил, что участок Хорихора вклинивается во владения заминдара и что ему придется оставить эту землю. Хорихор ответил, что земля эта — храмовый надел и принадлежит их семье испокон веков.
Тем не менее вскоре в суд поступило заявление о том, что участок, прилегающий к дому Хорихора, является собственностью заминдара. Узнав об этом, Хорихор заявил, что, видно, от земли ему придется отказаться.
— Я стар, — говорил он, — мне ли таскаться по судам.
Но теперь запротестовали сыновья:
— Если мы отдадим землю, то как же мы станем жить в нашем доме?
И вот, в надежде спасти дорогой сердцу дом предков, Хорихору пришлось пойти в суд. С трудом передвигая дрожащие ноги, поднялся брахман на свидетельскую трибуну.
Судья Нобогопал-бабу счел доводы старика основательными и прекратил дело. По этому случаю арендаторы Хорихора собрались было устроить в деревне праздник, но Хорихор поспешил отговорить их.
А немного погодя снова пришел наиб, с подчеркнутой почтительностью взял прах от ног Бхоттачарджо и… подал в суд апелляцию.
Адвокаты не хотели зря брать у Хорихора деньги. Они заверяли брахмана, что у него все шансы выиграть процесс. «Разве день может превратиться в ночь?!» — восклицали они. Хорихор успокоился и стал ждать, что будет. В один прекрасный день из конторы заминдара донесся барабанный бой. В доме управляющего заклали козла и началось празднование в честь богини Кали.
Что же произошло?
Бхоттачарджо сообщили, что во время пересмотра дела тяжбу выиграл заминдар.
Хорихор в отчаянии бросился к адвокату.
— Как же это случилось, Бошонто-бабу? Что теперь со мной будет?
Бошонто-бабу поведал Хорихору тайну превращения дня в ночь. Судья, который возглавляет сейчас апелляционный суд, когда-то враждовал с судьей Нобогопалом. В то время оба они занимали одинаковое положение, и этот судья ничем не мог насолить Нобогопалу. Но теперь, сделавшись старшим судьей, первое, что он сделал, это отменил решение Нобогопала и вынес совсем другой приговор. «Поэтому вы и проиграли», — закончил адвокат.
— А нельзя ли подать апелляцию в Верховный суд? — спросил подавленный Хорихор. Но Бошонто-бабу сказал, что судья поставил под сомнение показания свидетелей Хорихора и признал истинными показания свидетелей заминдара. А в Верховном суде не станут разбираться в свидетельских показаниях.
— Что же мне теперь делать? — спросил старик со слезами на глазах.
— Делать нечего, — ответил адвокат.
На следующий день Гириш Бошу явился к брахману в сопровождении целой свиты и почтительно взял прах от его ног, Прощаясь, управляющий тяжко вздохнул и сказал:
— На все воля божья!
1901
Прощальная ночьПеревод В. Лоскутова
— Тетя!
— Спи, Джотин, ночь уже.
— Ну, и пусть, не так уж много дней у меня осталось. Я велел Мони уехать… Забыл только, где теперь живет ее отец…
— В Ситарампуре.
— Да, верно, в Ситарампуре. Отошли туда Мони. Хватит ей за больным ухаживать. У самой здоровье слабое.
— Что ты! Разве согласится она оставить тебя в таком состоянии?!
— Да ведь врачи сказали, что она…
— Не знает, но и так видно. Помнишь, в тот день она без слез не могла слышать о поездке к отцу.
Говоря откровенно, тетя немного погрешила против истины. На самом деле вот какой разговор произошел у нее с Мони:
— Ты получила весточку из дому? Мне показалось, будто я видела здесь твоего старшего брата Онатха.
— Да, мама послала его сказать мне, что в следующую пятницу будет церемония первого кормления рисом моей младшей сестренки. Мне очень хотелось бы…
— Вот и хорошо, пошли золотое ожерелье, твоя мать будет рада.
— Но я хочу поехать туда сама. Я ни разу не видела сестренки!
— Неужели ты оставишь Джотина одного? Слышала, что сказал доктор?
— Сказал, что ничего опасного…
— Все равно, как ты можешь бросить сейчас Джотина?
— У меня три брата и одна-единственная сестра, очень славная девочка… Я слышала, что церемония будет торжественной… И если я не приеду, мама очень…
— Не мне судить твою мать, но я уверена, что отец твой рассердится, если ты уедешь от Джотина в такой момент.
— А ты напиши ему, что причин для беспокойства нет. И за время моего отъезда ничего…
— Уезжай, никому вреда от этого не будет, но уж если я стану писать твоему отцу, то напишу все как есть.
— Ладно, ладно… не пиши. Я поговорю с Джотином…
— Послушай, невестка, я много терпела, но попробуй скажи хоть слово Джотину. А отца тебе обмануть не удастся, он слишком хорошо тебя знает, — с этими словами тетя вышла.
Рассерженная, Мони бросилась на постель.
— Ты что надулась? — спросила, входя в комнату, подруга Мони из соседнего дома.
— Подумай только! Меня не пускают на церемонию первого кормления моей единственной сестры.
— Боже, о чем ты говоришь! Ведь твой муж тяжело болен!
— Но я ничем не могу ему помочь. В доме все молчат. У меня сердце разрывается от тоски. Не могу я так жить.
— Ведь ты добрая.
— Но я не могу притворяться, как все вы, и с грустным видом сидеть в углу, только бы обо мне плохо не подумали.
— Как же ты собираешься поступить?
— Уеду, никто меня не удержит.
— Что это ты так разошлась? Прощай, у меня дела.
Взволнованный разговором с тетей, Джотин чуть привстал и облокотился на подушку.
— Тетя, распахни окно и свет погаси, — попросил он.
Безмолвная ночь, как вечный странник, молча остановилась у дверей комнаты больного. Звезды — свидетели многих смертей — пристально вглядывались в лицо Джотина. И вот в этом бесконечном мраке перед Джотином всплыл образ его Мони. В ее больших глазах застыли крупные капли слез.
Джотин затих, и тетя успокоилась: ей показалось, будто он уснул. Но тут снова раздался его голос:
— Тетя! Вы все считали Мони непостоянной, чужой в нашем доме. Но…
— Я ошиблась, Джотин. Человека сразу не узнаешь.
— Тетя!
— Спи, Джотин.
— Не сердись. Дай мне хоть немного помечтать, поговорить.
— Ну хорошо, говори.
— Сколько нужно времени, чтобы человек познал самого себя? Как-то я подумал, что никто из нас не смог понять души Мони, и примирился с этой мыслью. А вы все тогда…
— Ты несправедлив, Джотин, я тоже примирилась.
— Душа — не ком земли, ее так просто не возьмешь. Я всегда знал, что Мони все еще не познала самое себя. Лишь когда на нее обрушится какое-нибудь несчастье, она…
— Ты прав, Джотин.
— Вот почему меня никогда не огорчало ее легкомыслие.
Тетя ничего не ответила, только подавила тяжелый вздох.
Сколько раз Джотин проводил ночи на веранде и даже в дождь не уходил в комнату. Сколько раз, в отчаянии обхватив голову руками, он лежал на кровати, мечтая о том, чтобы Мони приласкала его. А в это время Мони с подругами собиралась в кино. Тетя помнит, как приходила обмахивать Джотина опахалом, а он в раздражении отсылал ее. Сколько было боли в этом раздражении! Ей не раз хотелось сказать Джотину: «Не оставляй для этой девушки слишком много места в своем сердце… Пусть она научится просить и пусть поплачет, не получив желаемого…» Но стоило ли об этом говорить,