Мой свежий лист опал!
Мой стан был прям, побег могуч,
Мой цвет благоухал;
В росе ночей, в блистаньи дня
Я бодро возрастал.
Но буйный вихорь злой судьбы
Весь цвет мой оборвал;
Но буйный вихорь злой судьбы
Весь цвет мой оборвал!
К полевой мыши, разоренной моим плугом(В ноябре 1785)
Трусливый серенький зверек!
Велик же твой испуг: ты ног
Не слышишь, бедный, под собой.
Поменьше трусь!
Ведь я не зол – я за тобой
Не погонюсь.
Увы! с природой наша связь
Давно навек разорвалась…
Беги, зверек, хоть я, как ты,
Жилец земли
Убогий: сам терплю беды,
Умру в пыли.
Воришка ты; но как же быть?
Чем стал бы ты, бедняжка, жить?
Неужто колоса не взять
Тебе в запас,
Когда такая благодать
В полях у нас?
Твой бедный домик разорен;
Почти с землей сровнялся он…
И не найдешь ты в поле мхов
На новый дом;
А ветер, грозен и суров,
Шумит кругом.
Ты видел – блекнули поля,
И зимних дней ждала земля;
Ты думал: «Будет мне тепло,
Привольно тут».
И что же? плуг мой нанесло
На твой приют.
А скольких стоило хлопот
Сложить из дерна этот свод!
Пропало все – и труд и кров;
Нигде вокруг
Приюта нет от холодов,
От белых вьюг.
Но не с тобой одним, зверек,
Такие шутки шутит рок!
Неверен здесь ничей расчет:
Спокойно ждем
Мы счастья, а судьба несет
Невзгоду в дом.
И доля горестней моя:
Вся в настоящем жизнь твоя;
А мне и в прошлом вспоминать
Ряд темных лет
И с содроганьем ожидать
Грядущих бед!
К срезанной плугом маргаритке(В апреле 1786)
Цветок смиренный полевой!
Не в добрый час ты встречен мной:
Как вел я плуг, твой стебелек
Был на пути.
Краса долины! я не мог
Тебя спасти.
Не будешь пташки ты живой,
Своей соседки молодой,
Поутру, только дрогнет тень,
В расе качать,
Когда она румяный день
Летит встречать.
Был ветер северный жесток,
Когда впервые твой росток
Родную почву пробивал;
В налете гроз
Ты почку раннюю склонял,
Под бурей взрос.
От непогод цветам садов
Защитой стены, тень дерев.
Случайной кочкой был храним
Твой стебелек;
В нагих полях ты взрос незрим
И одинок.
Ты скромно в зелени мелькал
Головкой снежною; ты ждал
Привета солнышка, – и вдруг
Во цвете сил
Тебя настиг мой острый плуг –
И погубил.
Таков удел цветка села –
Невинной девушки: светла
Душой доверчивой, живет
Не чуя бед;
Но злоба срежет и сомнет
Прекрасный цвет.
Таков удел певца полей:
Среди обманчивых зыбей
По морю жизни он ведет
Свой хрупкий челн,
Пока под бурей не падет
Добычей волн.
Таков удел в борьбе с нуждой
Всех добрых: гордостью людской
И злом на смерть осуждены,
Они несут –
Одних небес не лишены –
Кровавый труд.
Над маргариткой плачу я…
Но это доля и моя!
Плуг смерти надо мной пройдет
И в цвете лет
Меня подрежет – и затрет
Мой слабый след.
«Джон Андерсон, сердечный друг!..»
Джон Андерсон, сердечный друг!
Как я сошлась с тобой,
Был гладок лоб твой и как смоль
Был черен волос твой.
Теперь морщины по лицу
И снег житейских вьюг
В твоих кудрях; но – бог храни
Тебя, сердечный друг!
Джон Андерсон, сердечный друг!
Мы вместе в гору шли,
И сколько мы счастливых дней
Друг с другом провели!
Теперь нам под гору плестись;
Но мы рука с рукой
Пойдем – и вместе под горой
Заснем, сердечный мой!
Пахарь
Вешнее солнце взошло над землей.
Пахарь-красавец идет за сохой.
Тихо идет он и громко поет:
«Кто-то весною как пахарь живет?»
Резвая пташка летит в небеса;
Рано проснулась: на крыльях роса.
С пахарем пташка поутру поет;
К ночи подруга в гнезде ее ждет.
Две собаки
Есть небольшой шотландский островок,
Носящий короля старинного названье
(О Койле-короле еще живет преданье).
Был ясный летний день, прошел полудня срок,
Когда два пса до дому пробирались
И на пути случайно повстречались.
Один из них вельможи сытый пес,
Для барского живущий развлеченья,
По кличке Цезарь был. Он гордо хвост свой нес,
И каждый смело делал заключенье,
Смотря на склад его от головы до ног,
Что он шотландскою собакой быть не мог,
А родился далеко очень где-то.
На нем ошейник медный был надет
С замком и буквами; то лучшая примета,
Что он учен, и знает жизнь, и сыт.
Породистый и статный, он, однако,
Не чванился породой дорогой:
С ним поболтать могла часок-другой
Забитая цыганская собака.
На рынке иль у мельницы, подчас,
Увидя, что бежит дворняшка собачонка,
Приветствуя ее, начнет он лаять звонко
И с нею болтовню заводит каждый раз.
Другой же пес, веселый, умный, рьяный.
Принадлежал крестьянину давно
И жил с ним словно с другом, заодно
Служа ему забавой и охраной.
Собаку эту Лютом все зовут:
Ее хозяин, Бог весть почему-то,
Ей некогда придумал кличку Люта.
Понятливый, проворный, верный Лют
Скакал чрез рвы и разные преграды,
Все понимал, едва ему мигнут,
И Люту все в деревне были рады.
Мохнатая, волнистая спина
У пса была блестяща и черна,
Грудь белая, и тонкой шерсти пряди
Его хвоста вились красиво сзади.
Друг друга псы любили, и о том,
Что в мире удавалось им пронюхать,
Потолковать минуточку одну хоть,
Помахивая весело хвостом,
Они любили также, но уныло
Они сошлись теперь, и видно было,
Что у друзей не радость на уме
(Они устали, время шло к обеду).
И вот, усевшись рядом на холме,
Они о людях начали беседу:
Дивился я не раз, любезный Лют,
Тому, как ты, тебе подобные живут,
И, роскошь испытав, вздыхаю иногда я,
За вашей горькой долей наблюдая.
Наш лорд тебе известно, как живет
В довольстве и тепле, что вздумал – ест и пьет,
По колокольчику бежит к нему прислуга,
Захочет – встал, захочет – спать он лег,
И золотом всегда наполнен туго
Его, как хвост мой, длинный кошелек.
За разною стряпней, печеньем и вареньем
Хлопочут повара у нас всегда.
Сперва за стол садятся господа,
Потом вся челядь ест с остервененьем
Господские объедки; даже тот,
Наш конюх, запаршивевший урод,
Обедает сытней, чем фермер всякий.
Что ж до того, что ест и пьет бедняк
В убогой хижине – я не пойму никак…
Гораздо лучше даже быть собакой.
Да, Цезарь, наш несчастный селянин,
Ворочая камнями для плотин,
Копая рвы, работою тяжелой,
Не разгибая до ночи спины,
Хлеб черствый добывает для жены
И для семьи несчастной, полуголой –
Всех надобно обуть и приодеть,
От скудной платы как сберечь излишек;
Когда ж ему случится заболеть –
Бог ведает, чем накормить мальчишек;
Казалося, им тут и околеть,
Но видно, их судьба хранит на свете:
Растут и здоровеют эти дети.
Зато в каком пренебреженьи вы!..
………………
Во мне все сердце кровью обливалось,
Когда, порой, мне слышать удавалось,
Как фермеров несчастных поносил
Наш управляющий: ногами в землю бил,
Имущества последнего лишал их,
И бедняков измученных, усталых,
Запуганных, вид безнадежен был.
Богач живет, ничем не озабочен,
А бедные, скажи, несчастны очень?
Да, но не так, как думаешь, друг, ты.
Жизнь не легка для них от нищеты,
Но так они привыкли к ней, что мало
Она пугать и устрашать их стала.
Им улыбается и счастье иногда,
Когда спины хоть день им гнуть не надо:
Ведь после бесконечного труда
Досуга час – есть лучшая отрада.
В конце рабочего и трудового дня
Семья и дети – вот их утешенье,
Им дорога малюток болтовня.
Они за кружкой пива в воскресенье
Толкуют о делах своей страны,
О том, что новые налоги быть должны,
Хотя и так конца нет всем налогам…
Так с грустью бедняки беседуют о многом.