<ГЕРМАНИЯ>
Де бон тамбур де баск
Дерьер ле монтанье.[340]
1ОТЪЕЗД
Мне сказали доктора:
«Мадам Курдюков! Пора
Вам бы на воды в Германью...
Там найдете вы компанью
Лордов, графов и князей —
Препорядочных людей.
Вам понравится Европа.
Право, мешкать иль не фо па,[341]
А то будете малад.[342]
Отправляйтесь-ка в Кронштадт».
Вот в дорогу я пустилась:
В город Питер дотащилась
И промыслила билет
Для себя, э пур Анет,[343]
И пур Харитон ле медник.
Сюр ле пироскаф[344] «Наследник»
Погрузила экипаж,
Приготовилась в вояж.
Но на Бердовой машине
Вздумалось моей кузине
Бедную меня, малад,
Проводить жюск'а[345] Кронштадт.
Берег весь кипит народом
Перед нашим пароходом:
Де мамзель, де кавалье,[346]
Де попы, дез офисье,[347]
Де коляски, де кареты,
Де старушки, де кадеты,
Одним словом, всякий сброд.
Задымился пароход,
В колокольчик застучали,
Все платками замахали,
Завозились ле мушуар,[348]
Все кричат: «Адье, бонсуар,
Ревене, не м'ублие па!»[349]
Отвязалася зацепа,
Мы пустились по водам,
Как старинная мадам
При начале менуэта.
Не догонит нас карета:
Мы летим, как соколы!
Рассекаются валы,
Дом за домом пропадает,
Меньше, меньше убывает,
И ле Петербург исчез
В мрачной синеве небес.
Пригорюнясь об отчизне,
Я подумала о жизни.
Право, то ж бывает с ней:
Много в юности затей,
Передряг, любви, — невзгоды
Протекут, промчатся годы,
И вся эта кутерьма
Исчезает, как дома.
Кстати, берег Петергофа
Нам синеется. Здорово,
Старый друг минувших лет!
Я была эн пе кокет,[350]
Помню, N. N. волочился,
И чуть-чуть... Но он женился,
Завладела им жена...
Я осталася верна
Господину Курдюкову.
Но адье[351] и Петергофу;
Вот является Кронштадт.
Сердцу русскому он клад:
Он Петра напоминает;
Дух Петра в нем обитает,
И теперь его гранит
«Не ме туш па»[352] говорит.
Вот и пироскаф «Наследник»!
О великий проповедник
Всех морских тревог и мук,
Ты, мусье, капитан Кук,
Дай твое мне красноречье,
Дай перо нечеловечье,
Описать на твой манер
Наше странствие пар мер.[353]
Я взошла. Зовут обедать!
Хорошо б дине[354] отведать,
Но куда — уж места нет!
Пропадает мой обед.
Я на палубу взбежала,
Капитана отыскала,
Говорю: мон капитен,[355]
Он в ответ мне: «Нихт ферштейн!»[356]
Немец на беду копченый,
По-французски не ученый.
Я не знаю л'алеман;[357]
Ну, признаться, — се шарман![358]
Уж мне это компанейство:
Настоящее злодейство —
Привилегию давать,
Чтоб меня не понимать,
Чтоб осталась я голодной!
Я с улыбкой благородной
Отошла, но мой обед
Отомстила сюр Анет.[359]
С ней за всё, про всё ругалась.
Тут с кузиной я рассталась:
Бердова машина прочь.
Солнце скрылось, вот уж ночь,
Что ж не едем? Там с паспортом
Что-то возится над портом
Аккуратный капитан:
Хочет знать, пуркуа, коман[360]
Отправляемся в дорогу.
Было время, слава богу,
Рассмотреть, но ах, гате,[361]
Всё у нас формалите![362]
Есть всегда крючок запасный.
Но вот полночь. Месяц ясный
Расходился в небесах,
И на дремлющих волнах
Он излил свое сиянье.
В сердце томное мечтанье
О былом, о старине;
Мне явились, как во сне,
Те боскеты, те приюты,
Роковые те минуты,
Где впервые Курдюков
Объявил мне про любовь.
Я жеманилась сначала,
Но потом сама сказала,
Поразнежась: «Пуркуа па?[363]
Адресуйтесь а папа!»[364]
Но вот подъезжает шлюпка.
В ней, раздутый, точно губка,
Офицер сидит рябой.
«Отправляйся, бог с тобой! —
Он кричит, подав бумаги. —
Пассажиры — не бродяги;
Капитейн, адье, фарцу!»[365]
Дело, стало быть, к концу.
Точно, пароход дымится;
Мы идем, волна клубится
Под колесами у нас,
И Кронштадт пропал из глаз.
Посмотреть бы, компаньоны
Каковы, что за фасоны?[366]
Одним словом, кто они?
А то, боже сохрани,
Не диковинка, пететер,[367]
Так сказать, се компрометер.[368]
Ну, приступим: вуаси[369]
Знатный барин де Рюсси.[370]
Он в плаще, в очках, в фуражке;
Не узнаешь по замашке,
Кто такой. Но вот малер,[371]
С ним заговорил актер,
Просто из французской труппы.
А вон там, какие группы!
Офицеры, шкипера,
Шамбеляны,[372] повара —
Разночинство, развращенье,
Вавилонское смешенье!
Вот опять актер франсе[373]
Разговор рекомансе[374]
С графом, будто б с своим братом.
Я бы с этим сопостатом
Поступила, но гляжу —
Всюду то же нахожу:
В креслах Гамбсова изделья,
Что дарят для новоселья,
Дама знатная сидит.
С нею каждый говорит,
Всяк подходит, кто желает,
И с сигаркой подседает.
Вон с козлиной бородой,
Знать, французик молодой,
Во всю мочь горланит песни;
Не умолкнет он, хоть тресни.
А тут N. N., балагур,
Что а муа фезе ла кур,[375]
Говорит стихи плохие,
Иногда хоть и смешные,
Me пуртан са не ва па...[376]
Здесь фамилия попа.
Для меня весьма забавный
Поп наш русский, православный:
Бритый, чесаный, одет,
Как отставленный корнет
За дурное поведенье, —
Ну, какое здесь почтенье?
Поп, по мне, без бороды
Не годится никуды.
Ходит под руку с женою
Иль с сестричкой молодою,
Когда ж говорит адью,[377]
Так целует попадью,
Что не знаешь, что и будет:
Ну а вдруг он честь забудет
И приличия? Тогда
Все мы денемся куда?
Дамам будет очень стыдно,
Даже несколько обидно:
Есть ведь дамы без мужей.
Батька, лесс бьен оближе![378]
Тут толкуют о натуре,
Больше ж о литературе,
Аматеры де вояж,[379]
И какую ералашь!
То Вольтера, Ламартина,
То другого господина
Превозносят до небес;
То Байрону перевес
Присуждают официально,
То Гюго бранят формально;
А там, далее от них,
Целый фронт старух больных
Чулки вяжут что есть мочи
С утра раннего до ночи.
Так успели надоесть,
Что не знаешь, где и сесть.
Тут гуляет горделиво
Цампа, что ли, Альмавива,
В синей епанче одет!
Эн курье де кабинет,[380]
Англичанин с рожей красной.
Верно, человек опасный!
Он ни с кем не говорит;
То сигарку закурит,
То присядет, то напьется,
То сам про себя смеется,
То глядит на фирмаман,[381]
И всегда ан мувеман.[382]
Так мы плыли двое суток;
Очень скучно, кроме шуток;
Как вдруг появился мне
Остров Борнгольм в стороне.
Остров Борнгольм! Кто не знает?
Русский всякий тут вздыхает,
Потому что Карамзин
Сочинил роман один
Пречувствительный, презнатный,
И притом весьма приятный.
Мне же — что таить грехи? —
Очень нравятся стихи:
«Законы осуждают
Предмет моей любви», —
Они напоминают
Волнение в крови,
Когда, будучи при месте,
Кажется, рублей за двести,
Мой супруг попал под суд,
Как я их певала тут!
Как я в горести мечтала,
Что в Борнгольме я вздыхала.
В мыслях слились Курдюков,
И законы, и любовь.
Он неправ, конечно, — что же,
Он мой муж, великий боже!
Я, законная жена,
Сожалеть о нем должна.
Но еще одна секунда —
И уж берег Травемюнда.
Наяву ли то, во сне?
Я в немецкой стороне!
Для меня все вещи новы:
И немецкие коровы,
И немецкая трава!
Закружилась голова;
Вне себя от восхищенья;
Всё предмет мне удивленья!
Но морской мой кончен путь,
И пора мне отдохнуть.
2ЛЮБЕК
Город Любек град ганзейский;
Из исторьи европейской,
Кажется, л'абе[383] Милот,
Помню я, что был комплот[384]
В старину меж городами,
Чтоб торговыми делами
Им заведовать, и так,
Чтобы не входил никак
В город ни король, ни воин,
Кто в Ганзу не удостоен!
Всем тогда была гроза
Знаменитая Ганза.
Даже Новгород великий,
Подстрекаем политикой,
В тот вмешался заговор.
Русский царь был паз-анкор[385]
Обладатель полвселенной.
На тот счет опять почтенный,
Помнится мне, Карамзин
Написал роман один.
Я сама его читала,
В Марфы ужасть как желала,
Но теперь не та эпок:[386]
Женщина! вяжи чулок,
Не задумывай о речи,
Как алор,[387] у них при вече.
Нет! Теперь болтливых баб
Вмиг квартальный цап-царап.
Город Любек так построен,
Что внимания достоин:
В нем всё кирки, не дома,
Много пищи для ума,
Всюду старина святая.
Плоховата мостовая,
Me села, са м'эт-эгаль.[388]
А какая катедраль![389]
Что за штуки в ней встречают!
Там куранты час играют,
Кажется, ле «Огюстин».[390]
Ангел выскочит один,
Молотком бьет об колонну,
И к нему идут к поклону
Куклы в царских епанчах,
В гарнитуровых штанах.
Хоть о том толкуют розно,
Но оно весьма курьезно.
Там какого-то Голбейн
Кажут также ле десейн:[391]
Во всю стену всё скелеты
И фигуры разодеты —
Л'амперер, ле пап,[392] купец,
Рыцарь, воин из немец,
Королева, столяриха,
Баронесса и портниха.
Этот называют вздор
Ле проказы де ла мор.[393]
Я всё мельком осмотрела,
Видеть город захотела
И пошла: везде в чепце
Вижу даму на крыльце,
Да и не одну — десятки,
Ан мант курт,[394] и все порядки
Соблюдают прежних лет:
Есть и фартук, и корсет,
И платочек, и корзинка,
Будто б про запас для рынка.
А мужчины — немцы тип:
Есть у всякого ла пип[395]
И ла каннь,[396] и фрак предлинный,
И кюлот[397] — костюм старинный,
И ле букль, и ле сулье —
Веритабль кавалье![398]
Кучера, ткачи, маркеры —
Всех их, право, в гувернеры
Мы забрали б в старину!
Им была лафа ше ну![399]
Нынче времена иные:
Наши русачки лихие
Рады немцам указать.
Хваты, нечего сказать!
У моих меньших сестричек
Гувернантка из калмычек,
А у братцев гувернер
Бывший Н. Н. шассер,[400]
Сын приказчика простого,
Человека крепостного,
Но который, же ле гаж,[401]
Навострился ан вояж[402] —
Так и режет по-французски.
Но мой эстома[403] по-русски
Говорит: пора дине,[404]
Полно, дескать, промене.[405]
Вверх носить ко мне забота;
Я поем у табель д'ота.[406]
Вот вхожу, хозяин сам
Молвил: «Зецен зи,[407]мадам».
Но потом и сам садится!
Ну, куда ж это годится,
Чтоб трактирщик за столом
Сам сидел, как галант-ом?[408]
Вот ла суп — одна водица!
С луком, с тестом, и корица
Так и плавает по нем.
Незавидно, подождем,
Дальше будет что такое.
Вот ле беф,[409] язык, жаркое,
Рыба, утка и гемис.[410]
Это ле премье сервис.[411]
Ко всему дают варенье.
Что за странное смешенье!
А съедят, н'ейе па пер.[412]
И затем фромаж и бер.[413]
Кушать мясо с черносливом,
Запивать всё это пивом, —
Тотчас будет ла колик.[414]
Немец к этому привык,
Но я русская, не немка!
Всё равно, давай поем-ка,
Что-то будет? Ничего!
Но готовы ле шево.[415]
Город Любек оставляю,
Путь мой в Гамбург направляю.
Постильон[416] сидит верхом,
Важно хлопает бичом,
Но потом в рожочек медный
Так он подувает, бедный,
Что краснехонек, как рак.
Это — музыкальный знак.
Да! Рожок, по мне, кокарда
Земли Глука и Моцарта,
И Бетговена времан.[417]
Музыкант-то селеман[418]
Неискусен — так играет,
Что нам уши раздирает:
То завякает козой,
То как бык мычит порой,
То визгнет как поросенок,
То заплачет как ребенок,
То скрипит, ме сет-эгаль.[419]
Колыбель де «Ла Весталь»[420]
В этих звуках полудиких.
Так начало рек великих —
Неприметный ручеек;
Так невидный червячок —
Той материи начало,
Что роскошно украшала
Между нами не одну
Генеральскую жену!
В гору постильон слезает,
Трубку вяло набивает,
Лошади идут шажком,
А он возле них пешком.
Я кричу — он в ус не дует,
По-немецки мне толкует,
Что карета тяжела, —
Вишь подъехал с чем, вола![421]
Жалко, что не угодила.
Я в Москве ее купила
За три тысячи рублей —
Не менять же, дуралей!
Вот шлагбаум — тут за дорогу
Марков пять платить, ей-богу!
Хуже тракта нет у нас.
По-немецки: «Вас ист дас? —[422]
Рассердясь, я закричала, —
Махен зи[423] шосей сначала,
И тогда я заплачу,
А теперь нихтс[424] не хочу!»
Немец в хохот и мне кажет,
Что шлагбаум он не отвяжет,
Пока денег не отдам.
Что ж мне спорить? Я мадам!
Не стоять же здесь с каретой.
Посоветавшись с Анетой,
Отдала, и вскоре вот
Мы на станцьи — новый счет!
За шмир-гельд, тринк-гельд,[425] барьеры
Здесь на разные манеры.
Отдувайся, кошелек:
Мигом весь уйдет оброк.
Право, экая досада!
Не доеду до Бад-Бада,
И придется мне стоять
Или деньги занимать.
3ГАМБУРГ
Город Гамбург — город важный,
По коммерции вальяжный,
Богатейшие мезон![426]
Право, он ope резон,[427]
Если б назвали столицей
Город Гамбург, и царицей
Всей торговли де Эвроп.[428]
Любек перед ним холоп,
Просто дрянь. Здесь есть кареты,
Шарабан, кабриолеты,
Кавалеры а шеваль,[429]
Гард есть даже насьональ,[430]
В длинных чекменях казацких,
В киверах гголусолдатских,
Маршируют с ла мюзик,[431]
А напереди — мужик,
Русский, с бородою длинной.
Таблие[432] на нем лосиный,
Ходит с топором в руке
И в медвежьем колпаке.
Надобно сказать вприбавок,
Что солдаты все из лавок
Набраны, а комендант
Их — сигарный фабрикант.
Я б у гамбургцев спросила:
Для чего им эта сила?
На кого тире л'эпе?[433]
Ныне, дье мерси, ла пе,[434]
Не ко времени пруэсы,[435]
Где их были фортересы,[436]
Бастионы, палисад,
Там теперь прекрасный сад —
Всё дорожки, всё боскеты,
Клумбы, лавочки, генгеты,[437]
Где, с утра затея пир,
Немцы прославляют мир.
Нужны ль трубы, барабаны?
Не драбанты, а кауфманы[438]
Славу здесь должны стяжать,
А не сабли обнажать.
Недурна моя квартера:
Где же лучше «Бельведера»?
Он стоит дан ле милье,[439]
Перед вашими ле-зье[440]
Юнфернштиг и Эспланада,
Это Гамбурга фасада.
Гамбург точно как товар:
Много в нем пур ле регар,[441]
И квартал весь этот новый —
Как в куске конец хазовый,
Как на пачке экрито:[442]
Развернешь — уже не то.
Раз пошла я для прогулки
Дальше, что же? — Закоулки,
Неопрятность, теснота.
Магазинов красота
Даже там еще пленяет,
Но оно лишь объясняет,
Каковы у них ресурс.[443]
Вот здесь Гамбурга ла бурс.[444]
Дом большой, и в нем две залы.
Наверху одни журналы;
Тут с утра купцы сидят
И молчание хранят;
Даже тут и чхнуть не смеешь,
Поневоле оробеешь,
А внизу везде, глядишь,
Всё развешены афиш,[445]
Но не тут дела сплетают,
Курс монет определяют,
Нет, на то есть ан дегор[446]
Крышею покрытый двор,
Как загон скота в Украйне.
Я поудивилась крайне
Здесь такой аномали...[447]
Как гамбургцев ни хвали,
А всё люди, человеки!..
Тут индейцы, турки, греки,
Англичане, де франсе —[448]
Словом, тут народы все.
Ровно в час ла порт[449] открыли,
Но меня не пропустили,
Потому что я мадам
И к коммерческим делам
Не принадлежу по полу,
Виновата, по подолу!!
Я им: «Се бьен пе галан!» —[450]
Молвила ан м'ан аллан[451]
И наверх подняла палец.
Это принял за сигналец
Фьякр, стоявший в стороне,
Мигом повернул ко мне
С сивой тощею лошадкой
И с колясочкой прегадкой!
Я должна была гремпе;[452]
Ужасть, ком сет-эскарпе![453]
Дверку он за мной захлопнул,
«Ну, вогин?»[454]— спросил и топнул.
Я, признаться, стала в пень,
Говорю: «Л'эглиз, жарден,[455]
Иль ле порт,[456] куда угодно», —
Не могу еще свободно
По-немецки объяснять.
Он стал лошадь погонять,
Но куда, ей-ей, не знаю.
Только вижу, примечаю,
Что с коляской же марше[457]
Прямо так через марше, —[458]
Люди впереди и сзади;
Не кричит он: «Пади, пади!» —
Лишь бичом на воздух бьет,
И расходится народ.
Догадаешься — прекрасно;
А не то, так преопасно,
Вот, ше ну канд иль а ди:[459]
«Баба чертова, поди!» —
Оглянулась, осердилась,
Но зато посторонилась.
Э же трув, се трез-эзе,[460]
Но муэн сивилизе.[461]
По проулкам крючковатым
Час благим мы едем шагом,
Вдруг он мне: «Даст ист ле порт!»[462]
Поглядела я: кой черт?
Всё трактирчики, генгеты.[463]
Где ж брандвахта? Где пикеты?
Где пакгаузы? Где ле ке?[464]
Только корабли в реке.
Вижу я, что для торговли,
Точно как для рыбной ловли,
Нужно только приманить,
А потом уж не мутить,
Не подчаливать к мереже,
Не шуметь, избави боже!
Лишь сначала волю дай,
Там гляди и не мешай!
«Ну, мусье, вези нах обен!»[465] —
Я сказала. Бесподобен
Фьякр мой! Понял эту цель,
И привез а Сен-Мишель.[466]
Кирка важная, большая,
Точно церковь, и какая
Башня знатная при ней!
Верно, в триста саженей.
Я наверх взойти решилась;
Лезла, лезла, дотащилась.
Что тут за прекрасный вид!
Глаз куда ни поглядит,
Города везде, селенья,
Эльбы, Везера теченье.
Есть с чего сойти с ума!
Кель шарман панорама![467]
Где-то в книге я читала,
Будто б, не увидя бала,
Город — он не пе жюже.[468]
Как же быть? Мне, госпоже,
Напроситься невозможно;
Разве очень осторожно.
Но что вижу? Ба, ба, ба,
Вот счастливая судьба!
Объявляется о бале,
Нынче ж вечером в воксале.
Не хочу его манке,[469] —
Кликнула эн лон-лаке[470]
И отправилась. При входе
Заплатила марк, по моде
Скинула манто в сенях
И вошла. Что вижу? Ах!
Как кур во щи я попала:
Вся битком набита зала,
И какой ужасный сброд!
Всё ремесленный народ;
Всё де дам, ком иль не фо па![471]
Чуть не сделалось сенкопа.[472]
Трубок дым, попойка, крик
И прескверная мюзик![473]
Я назад, меня хватает
Эн мусье,[474] и вдруг сажает
На колени, как мамзель.
Курдюков бы на дуэль
Его вызвал за продерзость.
Но я вырвалась, о мерзость!!
Как узнают — нет, сан брюи[475]
Я уеду дан ла нюи.[476]
Но карета расхилилась
И еще не починилась.
Побранила я ме жанс,[477]
Записалась в дилижанс.
Дилижанс узнать не худо;
Хоть до Бремена покуда,
А уж после в Оснабрюк.
Заказала я семь брюк
В Гамбурге для Харитона,
Для себя — два амазона,
И мантилью пур[478] Анет,
Да купила я лорнет,
Парасоль,[479] часы стенные,
Вещи разные иные.
Харитон их соберет
И с каретой привезет.
Деньги как подобралися.
Экой Гамбург! Провалися,
Уж замечено всегда:
Русским в Гамбурге беда —
Всё так дешево, красиво,
И сидельцы так учтиво
Всё умеют предложить,
Что нельзя и не купить.
Нам всегда гостинцы нужны;
Мы и с тем, и с этим дружны:
И ма тант,[480] и ле доктер[481]
И Коко, Жано, ма сер —[482]
Всё на память тут приходит
И так далеко заводит,
Что на первую пору
В кошельке ужасный тру,[483]
А уж далее что будет,
Русский думать позабудет.
Потранжирить, помотать —
Вот что русскому под стать!
Что же делать? Виновата —
Я по-русски таровата:
Всем знакомым де кадо,[484]
И себе ту се киль фо[485]
В Гамбурге я накупила.
Так карету погрузила,
Что пур муа и пур Анет[486]
Даже сесть уж места нет.
Русская хотя известна
Ла рыдвань четвероместна:
Важи, погреб, чемодан,
Сундуки дерьер, деван[487]—
Примут издали за гору,
И на почтах не без спору:
Все ее тяжелину
Поставляют нам в вину.
Но не кончены заботы,
Я потребовала счеты
Из отель де Бельведер.[488]
Верно, са сера тре шер[489] —
Не условилась сначала,
Спесь мне как-то помешала:
Здесь зовут меня контес[490] —
Торговаться, са м'абес![491]
Русских многих поддевают
Только тем, что величают
Иль мон пренс,[492] или мон конт![493]
И тогда им будто гонт[494]
Счеты видеть, торговаться
И в обман не отдаваться.
Как они, попалась я.
Но, признаться, мысль моя,
Что давно нас раскусили
И давно уж сочинили
Басенку про русских бар:
«Ле корбо и ле ренар».[495]
4ДИЛИЖАНС
В дилижанс чтоб сесть с Анетой,
Мне пришлось дабор[496] с каретой
Ехать дан ле порт,[497]
А там, показав паспорт,
Плыть рекой на пароходе
При ужаснейшей погоде,
Ветрам и дождю ан бют.[498]
Я сошла дан ла кают:[499]
Духота, народ толпится;
Всякий тут скорей садится,
Так что нам уж места нет.
Я стою авек[500] Анет,
Про погоду рассуждаю;
Как доеду я, не знаю...
И теперь болит спина:
Сгорбиться была должна
Я в карете, и немножко
Ноги выставить в окошко,
Чтобы вещи уместить,
А Анету посадить
Уж на козлы мне пришлося —
Столько клади набралося.
А откудова, бог весть!
Хоть по пальцам перечесть,
Сколько помню о багаже,
Я не захватила даже
Лишней вещи ни одной:
Я взяла мой сак[501] ночной,
Чемодан, туалет и ларчик,
Да дорожный самоварчик,
А с Анетой сундучок,
Да с провизьей погребок;
С шляпами моя картонка,
Да в корзинище болонка,
Пять-шесть книг, мой сак увраж —[502]
Вот и весь мой тут багаж!
Мне затеи вовсе чужды.
Но вот для какой-то нужды
Вышла парочка старух.
Поскорей на место бух,
Побежали мы и сели,
И спасибо, что успели:
Глядь, они уж снова в дверь,
Но не пустим их теперь.
За места готовы драться;
Только стоило добраться!
Вот таможня, ла дуан.[503]
Здесь мой бедный чемодан
Весь расшарят, раскидают,
А о том не рассуждают,
Что немудрено измять,
Перепортить, и опять
Мне укладывать придется.
Если так оно найдется,
Что всё тут пур мон юзаж.[504]
Ну, не лучше ли, плю саж,[505]
Если б ла дуань сначала
Вояжеров[506] разобрала,
Посмотрела бы паспорт,
И открыли бы ла порт[507]
Всем, кто едет для плезира,[508]
Как свободный житель мира,
Не за тем, чтоб торговать,
А чтоб деньги проживать.
Да что ла дуань добудет,
Если нас тревожить будет?
Может быть, один платок,
Или полотна кусок.
Царство тем не разорится,
А напротив, поживится
Тем, что в нем мы просорим.
Мы за то заговорим
Про его цивилизацью
И прославим эту нацью.
Дело разное — купец:
Едет он на тот конец,
Чтобы сбыть свои товары.
Нужны зоркие регары,[509]
Чтоб он соблюдал тариф
И не сделал бы подрыв
Через разные мытарства
Индустрии государства.
Но и тут опять скажу:
Я совсем не дорожу
Заведеньями такими,
Что запретами одними
Могут только процветать.
Нечего на них считать;
Время изменит законы.
Что за страшные уроны
Должно ожидать тогда?
Да и всем от них беда!
Платишь вдвое то, что хуже
И непрочно, — почему же?
Потому что дал король
Фабрикантам монополь.[510]
Нет, по мне б распорядиться,
Чтобы у себя добиться
Так изделья добывать,
Чтобы им соревновать
Не могли никак чужие,
Потому что выписные
И дороже их, — а коз
Де ла друа э[511]дю провоз.
Я как будто отгадала:
Мне таможня приказала
Преучтиво, ан франсе,[512]
Взять мои багажи все,
Дескать, нет на них сомненья.
Лишь спросили объявленья,
Что со мной товаров нет,
Подходящих под запрет.
«Же и! се па»,[513] — я отвечала,
И досмотра ожидала,
Но мусье ле капораль[514]
Закричал: «О, с'ет-эгаль!»[515]
Я отправилась в контору
Дилижансов. На ту пору
Там мой вешали багаж,
Чтоб укласть дан л'экипаж.[516]
Фунтов триста сорок восемь.
«Экой вес! Покорно просим!
Да нельзя его нам взять, —
Ле конторщик стал ворчать. —
Сказано нам по закону,
Фунтов двадцать на персону».
— «Фунтов двадцать! Ком се бет![517]
Тяжелей один туалет».
— «Если взять его хотите,
За излишек заплатите».
Заплатила, так и быть!
Здесь платить всё и платить —
Было б чем, вся в этом сила!
К дилижансу приступила,
Думала, что ла мельер
Будет плас дан л'ентерьер;[518]
Но ошиблась: гран-сеньеры,[519]
Знатоки и аматеры[520]
Плас[521] берут дан ле купе.[522]
Но он весь был окюпе,[523]
Так засела в шестиместной
Я карете, очень тесной.
Вся она была полна:
Тут конторщика жена
Дилижансов, а тут рядом
Пивовар с ужасным задом;
Тут толстяк, а тут скелет,
А там в уголке Анет.
Меж собою балагурят
Наши немцы, а не курят,
Слишком уважая дам.
Но Анетиным ногам
Достается от скелета.
Видно, хочет штука эта
С ней интригу завести.
Тьфу ты, господи прости!
Вдруг дохнул пренеучтиво
Наш производитель пива,
А за ним вдруг наш толстяк
Подал усыпленья знак,
Захрапел, как будто боров.
Устрашась сердитых взоров,
Успокоился скелет,
И спать залегла Анет.
Вскоре я сама заснула,
Но в плечо меня толкнула
Пивовара голова.
Хоть поездка дешева,
Но ужасно беспокойна,
Даже дамам непристойна.
Близко так сидят — как знать,
Ночью вдруг не ждешь, и хвать...
Рада буду, как доеду
В Бремен... Вдруг со мной беседу
Заводить стал наш толстяк.
Говорит он мне: «Никак,
Дама русская... по мине?
Я на Невском, в магазине,
Продаю шапо де суа!»[524]
— «Мусье Ю...р!..» — «Вуй, с'е муа».[525]
Точно, помню, Курдюкову
У него брала обнову —
Шляпу, галстух и жилет
Часто пур сон жур де фет.[526]
Мы с ним долго толковали
И так оба приустали,
Что заснули до утра.
Но вот Бремен — и пора
Выходить нам. Город старый,
С Любеком он может парой
В памяти моей стоять:
Постараюсь описать.
5БРЕМЕН
Бремен, славясь стариною,
Был, как говорят, Ганзою
Признан пур ла капиталь.[527]
Тут видна еще ла саль,[528]
Где ганзейцы собирались,
Погреба, где упивались
Их могущества вином
И в раздолий хмельном
Все дела распоряжали
И торговлей управляли.
В погребах сохранено
Времени того вино
И за деньги продается
В пользу думы; подается
В кабинетах на столах
В тех же самых погребах.
Я по погребам ходила
И отведать попросила.
Когда ж я его гуте,[529]
Подивилась остроте,
Но не вкусу: у любого
Вкусу нету никакого.
Его разные сорта;
Замечательна черта:
Что двенадцать их считают
И все бочки называют
Именами дез-апотр.[530]
Они ровны, л'ен ком л'отр:[531]
Вкус иссладка-кисловатый,
Цвет искрасна-желтоватый;
Но там, говорят, всегда
Всех хмельнее ле Жюда.[532]
«Оттого он и предатель», —
Прибавляет продаватель,
Бургомистра временщик,
По титулу погребщик.
Тут, где погреба и зала,
Я с вниманием взирала
На чудесную фасад:
Вся узорчата; стоят
Тут статуи, эскогрифы,[533]
И другие иероглифы,
Ле саксон и ле готик,
И ле грек митоложик.[534]
Чего хочешь, того спросишь,
И понятие уносишь
Полное о ренесанс,[535]
Где проснулися ле сьянс,[536]
Но так меж собой смешались,
Что всем кашею казались.
Ла статю дю гран Ролан...[537]
Здесь она пуркуа, коман?[538]
Мне растолковать не знали.
Только немцы рассказали,
Что есть в Бремене патент,
Коим этот монумент
Дан ему на сохраненье;
И имперьи повеленье,
Чтоб хранить его, как глаз.
И приписано в указ:
Если монумент свалится,
Город прав своих лишится;
Уж за то он сохранен
И решеткой обнесен.
Сверх того еще есть крышка,
И прибита тут афишка,
Чтоб не гадили никак,
И в ней препинанья знак.
Кто охотник до сигарок,
Вот уж тут ему подарок:
Их найдешь во всех домах,
Да не в ящиках — в тюках,
Как у нас пенька и сало.
Толку в них я знаю мало,
Говорят, ком си, ком са,[539]
Но для глаз они краса;
Ими окна убирают
И Европу наводняют.
Я пошла в рабочий дом.
Там старик, э кель брав ом![540]
Одинехонек, с женою,
Управляет всей тюрьмою,
Но без стражи, без цепей.
Бременец один попей,
Подерись, или с аманом[541]
Встреться бременка, ратманом
Тотчас их туда сведут
И работу зададут.
А старик их критикует
И про доблесть им толкует,
Но без палок, без угроз.
Все дома иль вер,[542] иль роз;[543]
Улиц нет; всё переулки;
Но зато что за прогулки
На бульварах! Же ремарка
Что везде они как парк.
Во всех городах ганзейских,
Верно, славных полицейских
Подобрали, — сет-эгаль,[544]
Ле режим мюнисипаль[545]
Только в городе годится,
Но когда распространится
В государстве — се фини![546]
Ты оглобли поверни,
Уплетай во все лопатки.
Странные еще порядки
В рассужденье де ла бурс.[547]
Надо видеть, а ла курс[548]
Как сбегаются по звону
Все к Меркурьеву амвону
Негоцианты и коми[549]
Ровно а миди э дми![550]
Опоздает кто, тот платит!
Немец гроша не истратит,
Если может удержать;
Лучше милю пробежать.
Кирка здесь еще заметна,
Но не тем, чтобы кокетна,
Нет... кто в ней похоронен,
Тот не тлеет... обращен
Просто в кожу барабана
Иль в пергамент для фирмана;
И поэтому суван[551]
На спине д'юн гранд-маман[552]
Бременец стучит тревогу,
Иль готовит дом к залогу,
При свидетельстве попа,
На брюшке д'ен гран-папа.[553]
6ОСНАБРЮК И МЮНСТЕР
Вот мой Харитон явился,
С почтой долго провозился,
Всё привез, окроме брюк;
Отправляюсь в Оснабрюк.
Видеть город интересно,
Где Европа, как известно,
Сделала трете де пе.[554]
Были многие дюпе,[555]
Многие земель лишились,
Многие обогатились,
А иные короли
Тут загнули пароли.
Но трактатом сим Германья
Положила основанья
Всех своих владений, прав,
Политический устав.
Он и ныне, может статься,
Служит поводом придраться,
Пошуметь, затеять спор
И нагородить дю вздор.
Знать, от сильного задора
Сделано два договора:
В Оснабрюке был один,
А по поводу причин,
Что тогда же рассудили,
В Мюнстере другой склеили.
Оба за одно пошли:
Ле трете де Вестфали.[556]
Что политик съединяет,
Дама то не разлучает, —
Так я Мюнстер, Оснабрюк
Уложила в тот же тюк.
Точно, есть в обоих залы,
Где послы и генералы
Положили меж собой
Разделить весь шар земной
Так, чтоб каждому досталось
То, что нужно, что желалось,
И чтобы уже за сим
Всяк доволен был своим
И покоен был навеки.
О, бедняжки человеки!
Будто вечность в их руках,
И созданье их не прах...
Где их делась политика?
При капризах Людовика,
Что Луи Каторз[557] зовут,
Просто-напросто капут!
Он в одну почти кампанью
Внука королем в Испанью
Самовольно посадил,
Рейн потом переступил,
Притеснил потом Голлапдью,
Захватил потом Фламандью,
А Вестфальский договор —
Ни в копейку. Тут анкор[558]
Заключили мир Утрехтский,
Там еще трактат Нимвегский,
Наконец Экс ла Шапель,
И всегда одна же цель:
Вечный мир, — но мы забыли,
Что про залы говорили.
В Оснабрюке лишь столы,
Лавки, потолки, полы
Тех времен еще остались;
Стены только поубрались
Все портретами персон,
Что тогда давали тон.
В Мюнстере мне показали,
Что послы употребляли,
Заключая славный мир, —
Экритуары, тирелир,[559]
Деньги клал куда виновный,
По интриге кто любовной,
Иль затем, что долго спал,
К заседанью опоздал.
Есть еще там бердыш длинный,
И шандал один старинный,
Разобиженный от мух,
И серебряный петух,
Что служил наместо кружки
Для послов, в часы пирушки,
Если кто-нибудь из них
Ловко обманул других.
Тут рука еще сухая
Адвоката негодяя,
Что фальшиво написал
Заседания журнал.
Эту руку отпилили,
Да и в ящик положили
Людям на позор и в страх.
Как подумать о руках
Разных многих дипломатов,
Если бы за фальшь трактатов
Их отпиливать всегда,
Не был бы шекгенс[560] тогда
Общим столь обыкновеньем,
Но подчас, за неименьем,
При дворе посол иной
Просто шаркал бы ногой.
В Оснабрюке у старушки
В кирке под ключом игрушки,
Чем ле Шарлемань играл, —
Это рубленый кристалл
Вроде бабки иль жетона;
Шарлеманева корона,
Гребень, коим он всегда
Чесывал ла борода,
Да еще его дубина.
Знали волю господина
Царедворцы тех времен;
Всякий делался умен,
Кто под палку попадался,
Утихал и зарекался
Свято наблюдать закон,
Чтоб избегнуть ле батон.[561]
В кирке Мюнстера есть тоже
Редкости, но не похоже:
Там железные висят
Клетки три, и говорят,
Что в них сжарены гуситы,
Тех времен, знать, езуиты,
Аферисты, энтриган,[562]
Сплетники, де мове жан.[563]
В Мюнстере и в Оснабрюке
Упражняются ль в науке,
Не могу вам доложить.
Не хотела бы в них жить:
Не отели там — харчевни,
И как будто две деревни
Эти оба города.
Завираюсь иногда:
В Мюнстере есть три казармы,
Есть студенты, есть жандармы,
Есть гулянье, эспланад,[564]
Пять-шесть кирок, дез аркад,[565]
Где с сосиськами есть лавки,
И тесемки, и булавки.
Есть большой почтовый двор,
И таможня есть анкор[566]
Для въезжающих в Германью.
Но, поклон образованью,
Лишь ее переступи,
И тогда спокойно спи!
Ты нигде не потревожен:
Нет уж более таможен,
Хоть раздел Германьи тель,[567]
Что в ней тридевять земель.
7КОЛОНЬ
Наконец не без эласа[568]
Я до Рейна добралася.
Вот уж с башнями Колонь.
Пятна, мо де нер[569] и вонь
Нам уж больше не причина:
Здесь вода де Жан Фарина,
Совершенный спесифик.[570]
Жан Фарина л'ом юник,[571]
Как повсюду утверждают,
А и здесь уж их считают,
Как я слышу, сорок пять!
И никак нельзя узнать,
Кто из них ле веритабль;[572]
Всё равно, се тут эн дьябель,[573]
И по мне — пускай, не тронь,
Тем дешевле л'о д'Колонь.[574]
Вот ле Дом,[575] большое зданье,
И вокруг него гулянье.
Это — кирка древних лет;
Стены все как петинет
Или кружево в узорах.
Первая она во взорах,
Как к Колони подъезжать.
Только надобно сказать,
Что доделать не успели,
Или лучше не сумели,
И надстроили кой-как
На нее простой колпак.
Как разительно различье!
Здесь всей древности величье —
Тут ла поврете нувель,[576]
Но как в башне де Бабель[577]
Было языков смешенье, —
Разных случаев стеченье,
Революцья, Бонапарт
Сделал в ней свой кордегард[578]
И конюшню для лошадок.
Этим он мне очень гадок,
Но велик он малгре ca.[579]
Натворил он чудеса
И в Египте, и в Итальи!
И законы, и батальи
Ему сделали ренон —[580]
Вив ле фе[581] Наполеон!
Но про кирку разговоры:
В ней большой орган и хоры,
А уж окна манифик![582]
Точно ла лантерн мажик;[583]
Все расписаны чудесно!
Как в огне горят прелестно!
Весь из Библии сюжет;
Тут ла Сент-Элизабет,[584]
Тут вертеп, тут убиенье
Дез-анфан,[585] тут Вознесенье,
Также есть ла политик:[586]
Как ле Шарлемань велик
На великолепном троне,
В мантьи, в латах и короне,
Он и важен, и пригож;
А вокруг гербы вельмож,
Что его сопровождали,
И принцессы, девы, крали,
Украшенья de ca кур,[587]
Тут дез-анж и дез-амур...[588]
Славно! Но еще здесь чудо:
«Посмотреть бы вам не худо», —
Мне сказал мой проводник,
Немец, пономарь-старик.
Тут за алтарем в чулане,
В золотом большом экране,
Головы царей-волхвов.
Поняла из многих слов,
Что сказал мой провожатый,
Что Людовик ле Девятый
Их Колони даровал;
Где и как он их достал,
По истории не видно,
Но сомнение обидно!
Я в гостях, и замолчу.
Только я взяла свечу
Рассмотреть жемчуг, алмазы,
Изумруды и топазы,
Что в экране иль в раке
Сделаны и аплике.[589]
Тут еще мне показали
Сакристи,[590] где понабрали
Кучу редкостей: корон,
Все в алмазах, в филограме,
И еще в чудесной раме
Маленькие барельеф.
Тут, кусочек хлебца съев,
Я пошла смотреть другую
Кирку, право, пресмешную.
В ней собрание костей
Онз миль вьержев.[593] Их злодей
Гот, вандал или норманец,
Пьяница народ из пьяниц,
Перерезал, перебил
Лишь за то, что не склонил
Их на бракосочетанье,
Как гласит о том преданье.
Странный встретили скрюпюль[594]
Онз миль вьерж и Сент Юрсюль![595]
Муж пьянюшка, что ж такое?
С ним вольней и легче вдвое:
Забурлит он, отойдешь,
После всё ж свое возьмешь!!
Муж язычник и без веры?
Не беда и то, — примеры
Есть такие, что женой
Так направлен муж иной,
Что всему готов поверить,
Стоит только поманерить.
Вот мой Курдюков и сам
Верил всем моим словам.
Готы так же б покорились,
Все б наверно окрестились.
Новых было бы онз миль[596]
Православных дан ла виль.[597]
Еще кирку посетили
Мы, где Рубенса крестили.
Рубенс очень был умен:
Всё писал он толстых жен.
Честь за то ему и слава!
Я сама не худощава,
А по части де красот
Всяк стоит за свой приход.
И на толстых всюду мода,
Но всегда, везде природа
Водит Рубенса рукой.
Колорит его какой,
И какое выраженье!
Здесь табло[598]«Петра мученье»:
Он в Париж был увезен,
Но при мире возвращен.
Всё поэзия в картине:
Жизнь передана холстине,
Точно вылиты в словах
И уныние, и страх,
Фанатизм, остервененье
И небесное терпенье.
Провидения рука
Подкрепляет старика.
В нем всё дольное страдает,
Но лицо его сияет
Верой светлой и живой.
Он уж будто не земной;
Он приял венец мученья,
И завеса ослепленья
Будто сдернулась с очей
У толпы, у палачей.
Все недвижны, все робеют,
Перед ним благоговеют.
Кажется, что веры луч
К ним проникнул из-за туч!
Но я, дура, загляделась
На картину, будто въелась,
И забыла, что уж вот
Время де ла табель д'от.[599]
Поскорей бегом к трактиру.
Но мне Рубенса квартиру
Показал мой проводник,
Мусье Жан ле доместик.[600]
На воротах по портрету
Узнаю квартиру эту.
Ла Мари де Медисис[601]
Бедных бюргеров ле фис[602]
Невзначай здесь отыскала,
Ко двору де Франс[603] призвала
И его открыла дар!
Но каков же ле газар?[604]
Завелась, пошла интрига,
Ганри Катр[605] убит, и лига
Усмирилась, но Мари
Выгнали гор де Пари![606]
И блестевшая на троне —
Как изгнанница в Колоне;
Ту, кем славу получил,
Сам же Рубенс приютил;
У него она скончалась.
8РЕЙН
Слава богу, мы успели,
И поспали, и поели.
Первый лишь услыша звон,
Завозился Харитон;
Колымага нагрузилась,
Я со всеми расплатилась,
Задымился пароход,
Отправляемся в поход.
Вот стремится величавый
Рейн, давно гремящий славой!
Кто его не проходил?
Кто его вина не пил?
Рейн между реками знатный,
Он всех более приятный.
Назовет кто только Рейн,
Тот всегда прибавит вейн;[611]
Такова уже привычка.
Слушайте, вот перекличка
Пассажиров. Это лорд,
Англичанин, старый черт,
Разъезжает ради скуки;
У него в карманах руки,
Планшевый сюртук, жилет
Полосатый и лорнет.
Это — немцы, знать из Бонна,
Два профессора закона.
Тут студентов пять иль шесть, —
Мудрено их перечесть:
Все вперед и взад гуляют;
Волоса их отличают,
Как у наших мужиков,
И покрой их сюртуков
Вроде курток, а фуражки —
Полоскательные чашки,
На один у всех манер,
Крошечные, ан дра вер.[612]
Это английская миса,[613]
Прежеманная; актриса
Тут немецкая сидит,
С ней французик говорит,
Прямо из Пале-Рояля.
Пестрый, сделанный из шаля,
Щегольской на нем жилет,
Узкий, точно как корсет;
Шаровары пребольшие
Полосатые, сшивные,
Бархатный сюртук, усы
И с цепочкою часы.
Тут старик с женой и с дочкой;
Тут, одетые сорочкой,
Или блузой, два коми,[614]
Первые де мез-ами,[615]
Преготовые к услуге.
Говорят мне, и в Калуге
Их товары получу,
Если только захочу,
А товар — гингам,[616] батисты.
Тут без галстуков артисты,
Этот эн пейзажист,
Этот эн виолончелист.
Тут две дамы с офицером,
Тут фамилия с курьером,
Задает ужасный тон!
В стороне здесь город Бонн;
Город маленький и тесный,
Университет известный
Здесь устроен, и при нем
Тут же сумасшедших дом.
Се тре бьен...[617] По мне, наука
Преопаснейшая штука!
Забредешь в ее пути —
Мудрено ль с ума сойти?
Согласить прошу системы,
Афоризмы, теоремы,
Весь набор кудрявых слов
Де месье де философ.[618]
Солнце, пишет тот, вертится
Вкруг земли, и не ложится,
А другой стоит на том,
Что вкруг солнца мы идем,
И не замечаем сами,
Как стоим мы вверх ногами,
Каждый в срок и в череду
Месяца два-три в году,
По сигналам Зодияка.
Коперник на то собака,
Но умен и Птоломей!
Уж как знаешь, разумей!
Если перейти к исторьи,
И в ней разныя теорьи:
«Римский славный был народ», —
Говорит л'абе[619] Милот!
Нибур говорит: «Нимало,
Римлян вовсе не бывало!»
Даже в том согласья нет,
Сотворен когда был свет —
Прежде ли сожженья Трои
Или после, и герои,
Что мусье Гомер шанте,[620]
Экзисте,[621] не экзисте —
Он не се па[622] и про Гомера
Говорят, что он химера,
Никогда и не бывал.
«Илиаду» кто ж писал?
В философии, заметим,
Что за перекоры встретим
О врожденности идей!
У малюток, у детей,
У ребенка в колыбели
Мысли, дескать, уж созрели;
Он их в свет с собой несет.
Ой кормилицу сосет,
А уж ведает, бедняжка,
Что песочница не чашка,
Что подсвечник не фонарь
И что поп не пономарь.
Для чего же воспитанье,
Для чего? Ну, для узнанья,
Ошибается ли он.
Вот проехали мы Бонн.
Город Кобленц недалеко.
Здесь поставлен превысоко
Ле форт[623] Эренбрейтенштейн.
К чему служит... нихт ферштейн![624]
Говорят: он энпренабель.[625]
Но не нужен он, ке дьябель![626]
Неприятель не возьмет,
Что ж такое? — Обойдет,
И остался благодетель,
Как сова в гнезде, свидетель
Всей отваги боевой...
Матушку хоть репку пой!
В Кобленце большие зданья,
Но достойна замечанья
Ла фонтен,[627] что сорудил
Здесь префект и посвятил
В честь французского похода
И двенадцатого года.
Комендант рюс экриве:
«Вю пар нуз-э апруве!»[628]
Тут всё горы близ Нейвида.
В восхищении от вида
Пассажиры, как в хмели,
Все кричат: «Ком се жоли!
Ком се бо!»[629] А что такое?
Горы лишь, не что иное.
Посмотрели бы у нас
Ле Урал и ле Кавказ.
Свет мне, право, непонятен!
Отчего всем так приятен
Вид крутых, скалистых гор
И руинов? Это вздор:
Лучше всякой мне руины
Просто риги и овины;
В них по крайней мере прок:
А де рюин муа же м'ан мок.[630]
Дом без крыши, без окошек,
Годен только что для кошек
Иль для крыс, не для людей.
И какой же дуралей
Их хозяин — так высоко,
Что едва завидит око,
Их построил, и к чему?
Чтоб не ездили к нему,
Чтоб его не навещали.
Как медведи, знать, живали
Рыцари де танз-антик;[631]
А для их для доместик[632]
Каково было спускаться
К Рейну за водой? .. Признаться,
Как ни говори ла фуль[633]
«Тре жоли и быоти-фуль»,[634]
Не согласна я... Конечно,
Я сама люблю сердечно
Ле лежанды, ле баллад,[635]
Петые на старый лад,
В старину как здесь любили,
Как амурились, как жили
Рыцари и ле контес,[636]
И волшебник, лысый бес,
И красавицы младые,
И разбойники лихие.
Здесь два брата в старину
Полюбили раз одну
Прекрасивую принцессу,
Но, не внемля интересу,
Положили меж собой
Дело то решить войной
И поехать в Палестину,
Испытать свою судьбину:
Первый, турку кто убьет,
Тот принцессу и возьмет.
Так и сделали; возились
Года два и воротились,
Но увы, мамзель принцесс
Кто-то между тем увез.
Не догнали супостата
Два воюющие брата,
Возвратились и в слезах
Замка два на двух горах
Тут построили и жили;
Замки же соорудили
На готический манер,
И зовут их — «Ле де фрер».[637]
Дальше — красная девица,
Черноброва, круглолица,
Снега белого белей
И красивее, милей
Всех девиц Бахчисарая,
Словом, будто дева рая,
Целый край одна спасла
От ужаснейшего зла.
Был дракон лихой, свирепый,
Сходный яростью с Мазепой,
Всюду страх распространял,
Рвал, и резал, и терзал!
Люди плакали, тужили
И советом положили,
Чтоб дракона утолить,
В жертву деву посвятить,
Деву с чистою душою
И красивую собою.
Жребий пал, как будто в цель,
На крещеную мамзель;
А народ был некрещеный,
Грубый, пьяный, неученый,
Гот проклятый иль вандал,
Чести вовсе он не знал.
Деву бедненькую взяли
И к осине привязали,
На том месте, где дракон
Выбрал для себя притон.
Мясо свежее услышал
Ле драгон[638] и тотчас вышел
И свою разинул пасть.
Чуя грозную напасть,
Дева богу помолилась
И крестом приосенилась.
Стал как вкопанный дракон,
И, отвеся ей поклон,
С треском так, как змей гремучий,
Побежал он в лес дремучий
И исчез в пучине вод.
Изумился весь народ,
Деве в пояс поклонился,
В ту ж минуту окрестился,
И построил замок тут:
Драхенфельс[639] его зовут.
Дальше — рейнская русалка,
Преплутовка, пренахалка,
По прозванию Лурлей,
На погибель кораблей
Песни дивные певала,
Взгляды страстные кидала
Исподлобья на пловцов,
На лоцманов, на гребцов.
Все заглядывались, млели,
Править больше не умели,
И корабль их погибал
Меж пучин и диких скал;
Тут к ним Лурлей приплывала,
Тормошила, щекотала
Их до смерти, и тогда
Поглощала их вода.
Шел кто даже и горою,
Ранней, поздней ли порою,
Если Лурлей запоет,
Уже далее нейдет:
Остановится смущенный,
Заколдованный, влюбленный,
Вниз бежит и тут-a ку[640]
Прямо бухнется в реку.
Лурлей тут его щекочет,
Резвится, поет, хохочет,
Пока жизни не лишит, —
Вот что повесть говорит.
Даже войска посылались
Взять ее, но все влюблялись:
Ле солда, ле капитен[641] —
Все к ней отдавались в плен
И навеки пропадали.
Но секрет ее узнали:
Колдуном-отцом ей дан
Был какой-то талисман,
Просто бусы из коралла —
Ими всех она пленяла.
Но какой-то наконец
Рыцарь, воин-молодец,
Победитель мусульмана,
Сам привез два талисмана
Против козней злых; с одним
Становился невидим,
А с другим он не влюблялся
Никогда и дознавался
Всех секретов от красот.
Видит Лурлею, и вот
В ту ж минуту догадался,
К ней тихонько подобрался,
Ожерелье он сорвал,
Бусы в волны раскидал,
Лурлей в тот же миг пропала,
Но остался у коралла
Отзыв здесь на каждый звук.
В Академию наук
Сообщить такое чудо,
Право, было бы не худо.
Здесь река как точно лак:[642]
Подают с вапера[643] знак
Иль трубой, иль пистолетом,
И коралл сейчас ответом
Из воды встречает нас
Пять иль шесть, иль восемь раз.
Тут плывем между горами.
Вдруг мы видим меж волнами
Башню. Это Мейзе-турм.[644]
Мыши взяли здесь на штурм
Монсиньора[645] прескупого,
Пребогатого, презлого,
Деньги он и хлеб копил,
Голодом народ морил.
Люди жаловаться стали;
Он и сжег, чтоб замолчали.
А бог допустил мышей
Съесть эвека[646] до ушей.
Поделом конец таковский!
Мон ами,[647]мусье Жуковский,
Написал про то баллад.
Слышу я, к'иль э малад.[648]
Для здоровья б не мешало
Погулять ему хоть мало.
Здесь, меж гор и меж руин,
Он набрался б, ж'имажин,[649]
Много новых экспираций.[650]
Слава он для нашей нацьи!
Нужно и побаловать,
Но лениться не давать:
Пусть гуляет он и пишет,
Всякий с радостью услышит, —
Уж не то, что мой рассказ, —
Я лоханка, а он таз.
Берега здесь изменились:
Виноградники явились,
Где ле бон[651] рейнвейн растет.
И чем далее вперед,
Тем красивей положенья.
Всюду города, селенья,
Пристает к ним ла вапер,
Входит новый вояжер,[652]
Иль выходит из машины.
Рейн тут горы и руины
И суровость всю отверг.
Вола[653]ле Иоганнисберг!
Этим замком политика
Наделила Меттерниха.
Русский князь и генерал
Этот замок отказал:
Русским дорога лишь слава;
Но немецкая держава
Отр шоз: ей дю солид[654]
Подавай; кто посулит,
Всё охотно принимает...
Далее наш глаз встречает
Маркебрун и Рюдестейм.
Это башня Гидельстейм,
Где ле Шарлемань родился,
Умер, жил или женился, —
Же н'сепа,[655] здесь в гиде[656] штрих.
Это замок Биберих.
Герцог тут живет Нассауский.
Точно как в Москве Петровский
Светло-розовый дворец...
Принц Нассауский молодец:
Вина у него и воды,
Все текучие доходы.
По причине вин и бань,
Каждый принцу платит дань,
Или допьяна пируя,
Иль лечась от почечуя.
Вот является Маянс,
Колыбель де ла сиянс,[657]
Титул тем ему пристойный,
Что здесь Гутенберг покойный
Изобрел эмпримери.[658]
Посудите, же ву при,[659]
Каково его открытье!
Что за страшное развитье
И познаний и идей!
Уж теперь среди людей
Нет секретов; невозможно
Слова молвить осторожно,
Пошутить, хоть глаз на глаз,
Сюр ле конт[660] людских проказ:
Полетит, как окрыленный,
Твой бон мо[661] по всей вселенной,
И теперь никто не бег.[662]
Прочитает ла газет[663]
И толкует, судит, рядит,
В короли того посадит,
У того отнимет трон.
О'Коннель и Веллингтон,
Оппозиции и власти
Им разобраны на части.
То ли дело в старину?
Всякий знал свою струну:
Сапоги тачал сапожник,
Пироги пекал пирожник,
Не заботясь о других.
Между тем Вергильев стих,
Оды славные Горацья,
Сен-Бернарда[664] медитацья
Сохранялись пар жри;[665]
Регарде ле манюскри.[666]
Дорого их продавали;
Знатные зато читали,
А не всякий ротозей.
В Маинце есть эн мюзей;[667]
Редкости в нем не велики,
Только римские антики,
Потому что искони
Здесь была их колони.[668]
Маинц город неопрятный;
Только вид весьма приятный
С колокольни. Он фе ка[669]
Также дез окорока,
Что здесь в Маинце коптятся.
По обычью здесь садятся
Вояжеры в пароход,
Рейнский делая поход.
Я, напротив, здесь слезаю,
Рейн роскошный оставляю,
К Франкфурту направлю путь.
Любопытно мне взглянуть
На германскую диету,
Поучиться этикету,
И в чужбине, же л'аву,[670]
Видеть русских рандеву.[671]
9ФРАНКФУРТ
Первой станцией считают
Наши Франкфурт, как бывают
За границей, и всегда
Все сбираются туда
Посмотреть, поприодеться,
Меж людьми понатереться,
А оттудова, глядишь,
Отправляются в Париж,
Или в Рим, или в Висбаден.
Русский, право, мне досаден:
Он ловчей, виднее всех,
А стремится, как на смех,
Походить на иностранца,
На француза, итальянца,
Англичанина сюрту,[672]
В том находит красоту.
Очень часто я видала:
Тихий, скромненький сначала,
Как побудет а Франкфорт,[673]
Уж не брат ему и черт.
Точно будто нездорово
Вымолвить по-русски слово:
Же ее,[674] дескать, волтиже[675]
Годик сюр лез-этранже.[676]
Же не се па, же н'ире па,
Же не манж па[677]де ла репа,
Э сетра[678]... Здесь аристарх
Для всех русских мусье Зарх.
Все к нему, как бы к пастору,
Насчет дел, покупок, спору.
Он всё ладит, всё мирит,
Преучтиво говорит,
Но зато уж как он лупит
Наших, ежели что купит
Иль достанет а креди![679]
Это русских малади:[680]
На мелок всё покупают,
А расплату отлагают
До последнего кар д'ер.[681]
Ле трактирщик живодер
Рад-радехонек: он знает,
При отъезде как считает
Русский, вечно второпях;
Раскричится так, что страх!
Бьет и стулья, и скамейки,
Но заплатит до копейки,
Как бы ни был писан счет.
Постильон[682] готов и ждет;
Важи, ящики таскают,
Шум, возня, собаки лают,
И притом же лез-ами[683]
Провожают. Черт возьми!
Как башке не закружиться?
Где тут с счетами возиться?
Поскорее в экипаж,
Заплатил, и бон вояж![684]
Город Франкфурт аккуратный,
Как с иголочки, приятный;
Из всех улиц ла плю бель,[685]
Без сомненья, се ла Цейль.[686]
Все отели щегольские,
Точно как дворцы большие,
Все в колоннах, ан гранит.[687]
У ворот швейцар стоит,
Лон-лакеев[688] батальоны,
Экипажи, и гарсоны,[689]
Как амуры, в завитках,
Суетятся впопыхах,
Для тебя готовы рваться...
Как тут дури не набраться
И не замечать порой,
Что ты черт знать, кто такой.
С этой мыслью в магазины
Ты идешь, — везде витрины:
Бронзы, золото, хрусталь,
Де холстинки э де шаль.[690]
Как же тут не разориться?
Русский любит заводиться
И без нужды, про запас,
Слабость такова у нас.
Особливо, как поверят
Санз-аржан,[691] сейчас отмерят
Все товары и в отель
Отошлют се багатель.[692]
Всякий раз спрямится шея,
Как ты кликнешь лон-лакея,
Скажешь: «Фет пейе л'отес»,[693]
А он скажет: «Вуй, пренсес!»[694]
Но, чтобы узнать диету,
Я взяла д'абор[695] карету
И поехала бьен вит[696]
Всем тузам отдать визит.
Прекрасивые салоны!
Задают такие тоны
Ле банкиры, ле маршан,[697]
Что, ей-богу, се шарман![698]
Ты подумаешь, что графы!!
Деньгами полны их шкафы,
А в Франкфурте ла ноблес[699]
Состоит дан лез-эспес.[700]
Позвали меня обедать
Де банкье,[701] чтобы отведать,
Дескать, гюр де санглие.[702]
Мне достался в кавалье[703]
Саксен-Веймарский посланник.
Турн де Таксиса племянник
Подал прежде руку мне,
Но к почтмейстерской жене
По хозяйской резолюцьи
Перешел; здесь — эволюцьи
Важные, чтобы свести,
С кем кому за стол идти.
Преужасные заботы,
Политические ноты,
Если сделаешь эрер[704]
В этом, ма пароль д'опер![705]
Ла хозяйка с-президентом,
А тут с каждым резидентом
Гости все по старшинству.
Я боялась, же л'аву:[706]
Я седьмого только класса,
Но здесь чести дождалася,
Мне хозяйка полиман[707]
Молвила: «Пасе девам!»[708]
Насчет мест опять разборы:
Часто сводят разговоры
Меж собой такие два,
Что друг другу бы едва
Поклониться захотели,
Если б рядом не сидели.
«Сет-эгаль, аранже в у»,[709] —
А сиди по старшинству.
Блюд такая бесконечность,
Что дине[710] похож на вечность;
Хочешь ты не хочешь — ешь,
Тем хозяина потешь.
Он о том лишь и толкует,
Через силу в горло сует,
И еще должно гуте[711]
Всех рейнвейнов калите.[712]
Уж от первого сервиса[713]
Ты раздуешься, как крыса,
А их два еще грозят,
И десерт. Сидят, сидят
До упада и не знают,
Говорить уж что, зевают!
Раз с десяток, дье мерси,[714]
«Вы давно ли из Рюси»[715]
Чай, там холодно зимою?» —
Говорящие со мною
Повторили мне. «О, нон,[716] —
Отвечала я, — пардон!»[717]
— «Чай, у вас есть де медведи?
Де бобры?» — мои соседи
Еще сделали вопрос.
Я сказала: «Вуй, тре бо-с».[718]
Вот из-за стола выходим,
Группами в гостиной бродим;
Подают нам дю кафе.[719]
Я была так эшофе,[720]
В голове так расшумелось,
Что домой мне захотелось.
Выхожу ан тапинуа,[721]
Но хозяйка дерьер муа[722]
Двух посланниц провожает,
Вдруг меня им представляет.
Я раскниксилася тут;
Обе на вечер зовут.
Поклонясь, я согласилась,
Здесь всё видеть я решилась:
Хоть устала, мочи нет,
А хочу узнать диет!
Ночь я плохо почивала,
А поутру услыхала
Шум, тревогу, барабан;
Приоделась, пронтеман[723]
Вышла, вижу по всей Цейли
Группами стоят артели
Де солда, де милитер[724]
В длинных фраках ан дра вер,[725]
С красными воротниками,
В киверах и с тесаками.
Ближе к ним я подхожу,
И кого же нахожу?
Мосье Брюля, мосье Креде
И банкира, в чьей беседе
Я обедала вчера.
Что такое? .. Иль пора
Вновь настала, где Беллона
Шпорила Наполеона?
Иль народ бурлит, черту
Перейдя? Нет, па дю ту.[726]
Просто Лейпцига сраженья,
Франкфурта освобожденья
Славят здесь аниверсер.[727]
Подъезжает офицер,
Что-то крикнул по-немецки,
И в минуту молодецки
Стали ле мосье маршан[728]
Строиться ан режиман,[729]
И пошли по-дивизьонно,
Чинно, браво, церемонно.
Я за ними поплелась
Жюск'а[730] Ремер, это плас[731]
Здесь важнейший и старинный,
Не квадратный он, не длинный,
Строен весь ан стиль готик,[732]
И тут ле пале антик,[733]
Герцоги куда съезжались,
В ампереры[734] выбирались.
Теперь нет их; без венца
Командиры, три купца,
Просто в шляпе треугольной
И с фигурой предовольной.
Их доспехи: эн фрак ну ар,
Эн жабо и эн мушуар,[735]
И манжеты, и манишки,
И атласные штанишки,
Э де букль, э де су лье,[736]
И шпажонка ан-асье,[737]
Коей, сколько можно видеть,
Даже мухи не обидеть.
Уж совсем не милитер![738]
Me ce не па лер афер.[739]
Перед ними маршируют
Ле сольда[740] и салютуют.
Артиллерья а сон пост
А век де шево де пост.[741]
Они войско провожают,
Всем знаменам приседают,
Улыбаясь о драпо,[742]
Вкруг себя водя шапо,[743]
Как вожу, сказать примерно,
И кокетно, и манерно
Опахалом я моим
Перед щеголем иным, —
И конец всего парада.
Я, признаться, очень рада,
Мне пора ме препаре[744]
На посольский суаре[745]
И поговорить с Анетой.
Хочется мне быть одетой
Как возможно манифик:
Суаре дипломатик.[746]
Отличилася Анета:
Я прекрасно разодета,
Жемчуги и де коро,
Э ма роб а гран каро,[747]
Черной блондою обшита,
Дез-аграф[748] из малахита,
Башмаки кулер сафран
Э де букльз-а л'анфан,[749]
А над ними диадима,
С мозаикою из Рима,
И вуаль ан петинет,
А в руке большой букет.
Я вошла, уже в передней
Мне афронт[750] был не последний:
Закричал лакей кошон:[751]
«Ла контес де Корнишон!»[752]
— «Курдюков», — я подхватила
В тот же миг, но рассмешила
Только тем гостей сама.
В исступленье, без ума
В залу первую вбежала,
Старичишку генерала
Чуть я не столкнула с ног,
Но, переступя порог,
Я назад уж не глядела,
Как шальная долетела
До салона: там сидят
Дамы все в кружок, молчат
И в платок подчас зевают.
Кавалеры в вист играют;
Если ж кто-нибудь из них
К даме подойдет, то в миг
Слово молвит и отскочит.
Дать он повода не хочет
Злым намекам и речам.
Есть сюрту[753] одна мадам —
Целый Франкфурт это знает —
Критикует всё, ругает,
Устремилась мне вослед,
Мой смотрела туалет,
Блонды, букли осудила,
Просто же совсем забыла,
Что сама так хороша,
Что не стоит ни гроша.
Подают нам лимонаду
О сюкре, зато,[754] оршаду
И холодный слабый чай.
Будет эн супе,[755] я чай? ..
Нет, о нем и не мечтают.
Гости все вдруг уезжают,
Ровно а диз ер э дми;[756]
А карете, прах возьми,
Я в двенадцать быть велела.
Хорошо же я засела!
Уж хозяйка чуть не спит,
Сквозь зевоту говорит,
А сама всё смотрит в двери:
Не пора ли, де, тетере
На гнездо, — как вдруг один
Преучтивый господин
Из беды меня избавил
И отъехать предоставил
Мне свой ле кабриолет.
Ну, узнала я диет!
В гости не поеду больше.
Как же быть? Другой посольше
Слово я еще дала,
Не могу манке села,[757]
А то скажут, что контесы[758]
Русские без политеш.[759]
Для них же ме сакрифи,[760]
А уж после са сюфи.[761]
Поутру взяла я ванну
И пошла смотреть Арьянну,
Что у Бетмана в саду.
Ком се бо э ком се ду![762]
Этот мрамор, эти плечи,
Эта грудь, нет только речи
У статуи, чтоб иной
Не почел ее живой!
Что за стан за горделивый,
Гибкий, ловкий и красивый!
Что за ножка, за спина!
Что за... ну вот тебе на,
Я совсем почти забылась
И как кавалер влюбилась.
Я мадам, и ла десанс[763]
Быть должна моя эссанс.[764]
Чтоб не тратить время даром,
Я назад пошла бульваром.
Прежние ле бастион[765]
Срыл мусье Наполеон.
Франкфуртцы, народ учтивый,
Сад тут сделали красивый.
Де пруды, де банз-ан планш,[766]
Для гулянья ле диманш.[767]
Целый город окружает
Этот сад, и в нем гуляет
Немец в табельные дни,
В будни ж — боже сохрани.
Как с бульвара повернула,
Я в ту лавку заглянула,
О фактис[768] где продают.
«Зейдлицкой» хлебнула тут
Столько, что сама не знала,
Как до дому добежала.
Осрамилась бы совсем
На бульваре! И зачем?
Пур к'он диз,[769] что я в вояже
Малость замечаю даже.
Про музей, про казино,
Про «Майнлуст»[770] не мудрено,
Что я слова не сказала:
Я там даже не бывала.
Се бон пур ле кавалье;[771]
Даме было б сенгюлье.[772]
Но пора мне, уж Анета
Ждет меня у туалета.
Этот вечер проглочу,
Быть учтивою хочу;
Но юзажей[773] нагляделась,
И попроще я оделась:
Корольки де тюрку аз,[774]
Волоса а ла шинуаз,[775]
С парой золотых цепочек
И сюр ле сомме[776] цветочек.
Платье просто бле муран,[777]
С блондами а катр ран[778]
И с весьма большим воланом;
Лез-аграфы[779] с талисманом
Д'аметист,[780] кушак муаре,[781]
Башмачки же мордоре;[782]
Рукава из петинета,
Золотые два браслета,
Эн букетец а ла таль,[783]
А в руке эн эвенталь.[784]
Вот отправилась, сначала
Уже про запас зевала,
Суаре[785] помнила ту,
Но ошиблась, па дю ту.[786]
Что за славные салоны!
И в гостях какие тоны!
И хозяйка как мила!
Описать нельзя села:[787]
Так любезна, так учтива
И собою так красива,
Как картинка, мудрено
Быть милей. Она к пьяно[788]
Подошла, тихонько села,
Заиграла и запела.
Как поет! Э ком эль жу,[789]
Сет-а дир,[790] я вам скажу!!
Быль, а точно небылица!
Соловей она, жар-птица,
Околдует, заберет
Сердце всё, как запоет
«Эр де грае» иль «Каста дива»
Де ла «Норма»,[791] особливо
Нашу песню «Соловья», —
Лучше не слыхала я.
Слезы градом полилися,
«О мадам амбасадриса![792]
Дай себя поцеловать!» —
Я хотела ей сказать.
Сердце всё во мне пылало,
Но куражу недостало.
Тут нам подали дю те;[793]
Удивительный гуте.[794]
Гости много толковали
Меж собою, танцевали.
Я надеялась опять
Голос дивный услыхать,
И сидела, и сидела,
Наконец я посмотрела
На часы: второй уж час.
И с хозяйкой глаз на глаз
Я одна почти осталась.
Поскорей домой помчалась,
Но хозяйка говорит:
«У куре ву дон си вит»[795]
Знатной дамы вот поступки!
А не то, чтобы сквозь губки
Говорить: «Бонжур, мерси![796]
Вы давно ли из Рюси»[797]
Чай, у вас есть де медведи?»
А как спросишь, так соседи
Скажут: «Эта рождена
В неизвестности, бедна,
А вот эта — дочь барона,
Богатейшего мезона».[798]
В сердце, вижу я, ноблес,[799]
Знатность э ла политес.[800]
Это бывшая сначала
Мамзель *** доказала.
Но часочка через два
Де Франкфорт муа же м'ан ва.[801]
Насмотрелась на диету
И на Франкфурт; штуку эту
Разобрала по частям.
Гроша за нее не дам!!
Только слушать вечно рада,
Коль угодно до упада,
«Эр де грае»[802] и «Соловья» —
Их не позабуду я.
Но сказать я позабыла:
Л'отр жур[803] я посетила
Знаменитого Мартен.
Всех зверей его дестен[804]
Быть учителем, владыкой.
Волей твердой и великой
Власть он эту получил,
Разным штукам научил
Тигра, барса из Бенгала,
Льва, гиену и шакала
Он трактует как скотов.
Где ты, дедушка Крылов?
Посмотрел бы, как послушен
Царь твой, лев, как добродушен
Тигр, и барс, и хищный волк!
Верно, дал бы новый толк
Многим басням, и для нацьи
На предмет цивилизацьи
Ты сказал бы: «Атанде![805]
На Мартена регарде,[806]
Как своих он дрессирует,
И когда хоть побалует,
Выпустит из клетки вон,
Но в руке всегда батон».[807]
Шарле Дис[808] бы не свалился,
Если б так распорядился!
Но не только политик,[809]
Много карактеристик[810]
Мысли б здесь твои сыскали, —
Например, хоть те морали,
Что нужда бьен плюс,[811] чем честь,
Калачи научит есть.
10МАНГЕЙМ
Город Мангейм не огромный,
Тихий, чистенький и скромный,
Но в нем преспесивый тон:
Что ни житель, то барон,
Что ни дама, то контеса,[815]
Впрочем, он без интереса,
Ком он дит, ан политик.[816]
В нем живет один антик:[817]
Барон Дрейс, изобретатель
Дрезиены, мне приятель,
Вечно пьян, но беглый ум
Полон презатейных дум.
Ныне он не безделушкой
Занят — хочет просто пушкой
Всюду почту заменить!
Стоит только посадить
Человека в пушку эту,
И сейчас по белу свету
Понесет каноненпост[818]
Через ров, разбитый мост,
Куда хочешь, нах белибен,[819]
А на станцьях фюр[820] ушибен
Положен везде матрац.
Стоит взять фитиль, и бац!
Я б, признаться, не решилась,
Испытать бы устрашилась.
В Мангейме могла я счесть
Улиц, кажется, пять-шесть,
Да два плаца, да аркады,
Только что для променады.
Хоть он и гостиный двор,
Но коммерция тут вздор:
Всё бисквиты и конфеты,
Ленты, чепчики, корсеты.
Знаменитый лишь один
Артариев магазин:
Книги, виды и ландкарты,
Веллингтоны, Бонапарты,
Во весь рост, сюр де шево![821]
Де десен орижино[822]
Рокеплан, Гюден, Вернета,
Словом, всех артистов света.
Нужно дорого платить,
Но заплатишь, так и быть!
Здесь дворец еще великий,
Но он сходен с политикой
Этих мест — ее анблем.[823]
Бонапартов был систем:[824]
Разорив сперва Германью,
Взять потом ее в компанью
По воинственным делам,
Но разрушить здесь и там
И слединки сувенира.[825]
Палатинская квартира,
Этот Мангеймский дворец,
Разорен почти вконец,
И заброшен, и оставлен,
Но потом он переправлен,
Чтоб исполнить новый план
Де Наполеон ле Гран.[826]
Изо всех ди камараден[827]
Выбран им гран дюк де Баден[828]—
Быть швейцаром де ла Франс.[829]
Заключив с ним алиянс,[830]
Чтоб исполнить цель такую,
Он племянницу родную
Выдал замуж за него,
Но не рассчитал того,
Что курносая с косою
Смерть у всех над головою
Может изменить ле сор.[831]
Дюк де Баден, иль э мор![832]
Самого Наполеона
Также свергнули со трона,
И дворец не па фини.[833]
В нем принцесса Стефани
Век свой скромно доживает,
Но и в тишине сияет,
Точно в облаке луна, —
Как ни скрыта, всё ясна.
Вкруг всего дворца обсажен
Славный парк, красив и важен,
Де деревья манифик,[834]
Луг, дорожки и ла диг[835]
Вид прекрасный представляет.
Тут роскошно протекает
Нам уже знакомый Рейн.
Словом, право, дас ист шен.[836]
Но гуляющих тут нету:
Знать, противно этикету
В Мангейме де промене.[837]
Не встречались люди мне
Ни на улицах, ни в саде —
Я в большой была досаде
И решилась в табель д'от[838]—
Чтоб хоть там набрать де нот.[839]
На скамейках, на диване,
За столом — всё англичане.
Дамы все — в руке маншон,[840]
Волоса ан тирбушон,[841]
И хвосты, и пелерины —
Ну, не то чтоб соболины,
Нет, но кошечьи плюто.[842]
Кадрилье[843] на всех манто,
И соломенная шляпа,
Де дан, ком он н'ан а па.[844]
Кавалеры в сюртуках,
В серых шляпах, в башмаках,
Все сидят, облокотившись
На ладонь, и не напившись,
На лицах у всех ружер,[845]
А ле гид де вояжер[846]
Тут при них уж непременно.
Они знают совершенно
Эту книгу наизусть,
И обманет-ка их пусть
Иль трактирщик, иль хозяйка —
На дыбы они ступай-ка:
В книгу к ним глаза уставь,
Иф ю плис,[847] сейчас поправь.
Я присела к их обеду,
С ними завела беседу
О вояжах, об Рюси.[848]
Ну, уж боже упаси!
Так им это полюбилось,
Что и солнце закатилось,
И давно всем спать пора,
А они гип, гип, ура! —
Так и пьют мое здоровье.
А такое там условье:
Чтоб за то благодарить,
Надо спич[849] проговорить.
Я по-английски училась
Очень плохо, но решилась,
Молвила, подняв ле вер:[850]
Эй виль кис ю фор эвер![851]
Тут захлопали все вилкой
Об тарелку — и с бутылкой
Новой подошли ко мне.
Дамы бедные одне
И тянулись, и зевали,
Наконец и все мы встали,
Разошлися по домам.
Но я, бедная мадам,
Непривыкшая к пирушке,
Провозилась на подушке,
Не могла заснуть никак,
Заболел мой эстомак![852]
И озноб, и потягота,
И ужасная икота.
К счастью, тут случился чан...
Буду помнить англичан!
Поутру, как пробудилась,
Я немало удивилась:
Мне записку подают,
Дежене[853] меня зовут
К даме русской; за саксонцем
Замужем она. Червонцем
Точно я подарена
И весьма одолжена
За такую деликатность.
Нахожу всегда приятность
Я в компании de рюс,[854]
А в чужбине д'отан плюс![855]
Вот искать ее пустилась
По адресу и добилась —
Ле каре[856]de M. Д. С.
Улицы здесь, ком он се,[857]
Алгеброй лишь означают,
А имен им и не знают.
Хочешь ты куда алле[858] —
Логарифмы де Калле
Уж всегда бери подмышку.
Вот читаю я афишку,
Нынче будет «Оберон».
С дамой русской нуз-ирон![859]
Вот к ней в дверь я постучалась,
Позвонила, дожидалась
С нетерпеньем; впопыхах
В шлафроке мусье, в усах,
Вышел в дверь и отвернулся
В ту ж минуту, запахнулся
И сказал мне: «Пардоне», —[860]
А сам побежал к жене.
Вот жена его явилась —
Кто же? H ***! Училась
С ней, я помню, танцевать.
Бросилась, чтоб обнимать,
Но она взяла лорнету:
«Знаю ль, дескать, гостью эту?»
А потом: «Бонжур, бонжур![861]
Коман ва»,[862] и тур а тур:[863]
То вопрос, то восклицанье,
То ответ, то вспоминанье.
С ней весь день я провела,
И как ла журне[864] прошла,
Я совсем и не видала.
Толковала, угощала
На убой. Потом пошли
Мы в театр. Се тре жоли![865]
Хоть пискуньи лез-актрисы,
Но зато что за кулисы!
Месяц, звезды, облака,
Замки, корабли, река,
Право, страх как натурально!
Но актеры уж формально
Просто куклы; пур ла саль[866]—
Ну туда сюда, па маль.[867]
Не дождались мы финала,
H *** меня умчала
На бал, шез-эн сертен конт.[868]
Говорила я: «Ж'е гонт,[869]
По-дорожному одета».
Ничего, и маль де тета[870]
Даже не взяла в резон[871]
Л а метрес де ла мезон.[872]
Повезла с собой — и баста!
Точно будто для контраста,
Потому что са туалет[873] —
Ну, нельзя сказать, парфет![874]
К нам навстречу три контесы[875]
Вышли, ради политесы,[876]
А ле конт[877] дал руку мне
И подвел к своей жене.
Я ей кучу слов сказала,
А она всё приседала.
Дочерей мне ан репонс[878]
Представляла, диз иль онз.[879]
Уж такой здесь городочек:
Страшный урожай на дочек,
Куча здесь невест всегда.
Женихов-то нет, беда!
Уж зато как разодеты:
Розы, ленты, петинеты,
Что в Париже не найдешь.
Кавалеры ж, молодежь,
Гейдельбергские студенты,
Адвокаты, президенты,
И месье лез-офисье,[880]
Де Бад-Баден ле лансье[881]
В светло-голубых рейтузах,
В курточках весьма кургузых,
В длинных шпорах и в усах,
Все стоят как на часах,
Шевельнуться не дерзают,
Но как только заиграют,
Особливо ле гало,[882]
Все они: «Ало, ало», —
Так распрыгаются, черти,
Что смешно на них до смерти,
А потом опять стоят
И на потолок глядят,
Пока снова заиграют.
Тут на ужин приглашают;
Но садятся за супе[883]
Только что ле плю гюпе,[884]
А другие аматеры[885] —
Точно наши мародеры:
Что захватят, то съедят,
А на это не глядят,
Что толкнут, или зацепят,
Иль тебе на платье влепят —
Рыбу, масло, майонез.
И сама мадам контес[886]
С ними вольно практикует.
Как о том кто ни толкует,
А по мне нехорошо:
Серве бьен и серве шо![887]
И сидели бы не тесно,
Ужинать тогда прелестно!
А где шум и беготня,
И задор, и толкотня —
Только и глядишь гераус,[888]
Чтобы не попасть под соус
Иль под чашку де бульон.
Начали ле котильон.
Парами везде посели
Кавалеры и мамзели,
Точно в песенке, кружком,
Каждая с своим дружком,
То вполголоса толкуют,
То обнявшись вальсируют
Часа три, четыре, пять;
В уголку там дремлет мать,
Муж за вистом, за бостоном,
И амуры котильоном
Управляют а лер эз.[889]
Я б скорей пустила в лес
Дочку, женку молодую,
Чем в ла западню такую.
11ВАД-БАДЕН
Мне осталась от Бад-Бада
В памяти одна досада:
Вовсе не было квартир.
Тут собрался целый мир
Изо всех концов Европы:
Адонисы и Езопы,
Богачи и пролетер,
Ом д'эта и милитер,[893]
Адвокаты, депутаты,
Отставные дипломаты,
Отставные мажесте,[894]
Наши русские боте,[895]
Весь гран жанр[896] наш петербургский.
Даже и помещик курский
Притащился сюр ле лон.[897]
С'ет-ен раут, с'ет-ен салон:[898]
Де франсе[899] лежитимисты,
Де франсе бонапартисты,
Де франсе жюсте милье,[900]
Юн толпа de рефюжье,[901]
Особливо итальянцев,
И вот этих дез испанцев,
И карлист, и кристинос,
Кучей, право, набралось!
А уж английских фамилий,
У которых столько филий,[902]
И гарсонов,[903] и парти,[904]
Пропасть, господи прости!
Гонорабель мистрис Голи,[905]
Котинкот, сир Франсис Ноли,
Кокс, и Джонс, и Бирлингтон
Задают ужасный тон,
Нос высоко поднимают;
Всех их лордами считают,
А быть может, что иной
Просто в Лондоне портной
Иль сапожник. Одна дама
Это всё отродье Хама
Назвала ан бадинан[906]
Ле милорд дю континан.[907]
Не узнать их здесь по справкам;
Там опять они по лавкам,
За иголкой, с утюгом,
И как будто бы ни в чем.
По их милости постели
Не нашла нигде в отели.[908]
И решилась в ту же ночь
Из Бад-Бадена я прочь.
Но взглянуть бы на Бад-Баден!
Неужель нур ди маладен[909]
Наполняют так его?
Нет!.. У многих ничего
Никогда и не болело,
Но им дома надоело,
Захотели погулять,
Меж людьми пощеголять,
Покормить мадам рулетку
Или модную кокетку
Проводить сюда к водам,
Как законную мадам,
Дальше от супружьих взоров.
А у многих матадоров
И иное в голове:
Потранжирить же м'ан ее,[910]
Дескать, будто б не отставлен,
Будто мной комплот[911] составлен
Вновь войти дан лез афер,[912]
Портефейль и министер.[913]
Точно, сколько ни гуляла,
Я больного не встречала:
Всякий в струночку одет,
Шпоры, хлыстик и лорнет
Кавалеров украшают;
Дамы с перьями гуляют,
В блондах, в локонах, де шаль,
И вот этого мораль,
Что не доктора, не воды,
Но одно влеченье моды
Всем в Бад-Баден кажет путь, —
Хоть бы лопнуть, да блеснуть!
Сад чудесный, и музыка,
И рулет,[914] и политика,
И кокетство — всем сестрам
Здесь найдется по серьгам.
Но больному тут нет места,
Часть заквашенного теста
Невозможно отделить;
Вместе всё должно бродить,
А как если не под силу,
Просим милости в могилу.
Я взяла эн вуатюрье.[915]
Это род авантюрье,[916]
Из Итальи, из Лозанна,
Вроде рижского фурмана,
Пять имеет лошадей,
И берется в столько дней
В те и те места доставить,
Но уж всем он должен править,
Ты с ним больше не толкуй:
Где захочет он, ночуй,
Завтракай, хоть не голодный,
Отложи весь дух свободный,
Повинуйся и сиди,
В обе стороны гляди,
Если хочешь; но хоть лисью
Корчь ты рожицу, он рысью
Не поедет там и там,
Если не захочет сам.
Я контракт весьма дешевый
Заключила до Женевы,
Мы под вечер уплелись,
А Бад-Баден провались!
Познакомилась покуда
С дамой русскою, о чудо!
Эта дама юн пренсес,[917]
Так мила, же ле конфес,[918]
Что сама влюбилась страстно
Я в нее, но безопасно:
Моя дамская любовь
Тщетно мне волнует кровь,
Тщетно ею я пленяюсь.
И чего я добиваюсь?
Дамской страсти отвечать
Ей, скажите, что за стать?
Но неловкой я бываю,
Пол мой вечно забываю,
Когда вижу красоту
Нашу русскую... мечту
Карамзинскую, с косою
Темно-русою, с ногою,
Как их Пушкин воспевал,
Ног китайских идеал,
Неги полную небрежность,
И такую свежесть, нежность,
Как у прочих не найдешь.
Полно, Курдюкова, врешь,
Поуйми задор мечтаний,
А то скажут, что в компаньи
Д'эн мусье[919] твой мемуар[920]
Пишешь ты, он пе ле круар,[921]
И испортится всё дело.
Уже многим надоело
Слушать длинный твой рассказ,
Даме только л'он фе грас,[922]
А мужчину как завидят,
Тотчас свистом разобидят,
И не станут экуте,[923]
Хоть маман н'аве шанте.[924]
12ШВАРЦВАЛЬД
Чуть совсем я не рехнулась;
По Шварцвальдену тянулась
Ночь и день, и день и ночь;
Становилось мне невмочь:
Бедность, неопрятность, стужа,
То корова просит мужа,
То кричат «Куда, куда»
Куриц целые стада.
«Me», — баран кричит и бродит,
Спор с собакой кот заводит,
Вор идет или монах.
Надоели так, что страх,
Эти сцены жизни сельской,
Высший идеал мамзельский.
Европейская мадам,
Я привыкла к городам;
Мне несносны деревушки,
Пастухи, стада, пастушки.
Се тре бон пур лез-идилль,[925]
А пур мон юзажуих виль[926]
На ночлегах, чтоб отели
Английский комфорт имели
И в прислуге, и в белье,
Чтоб гарсон бьен абилье[927]
По звонку всегда б являлся,
По-французски б изъяснялся,
Говорил бы: «Ca сюфи»,[928]
А здесь что находим, фи!
Служат девки или бабы,
Да и то еще когда бы
Одевались ан субрет,[929]
Как в театрах, слова нет, —
Но одеты, как крестьянки,
Без турнюра, без осанки,
Иногда и босиком;
Незнакомы с языком,
Ныне общим по трактатам
Вояжерам, дипломатам,
Коим мы лепечем все,
Словом — ле лангаж франсе.[930]
Здесь нельзя другим манером
Говорить, как с диксьонером.[931]
Хорошо, как попадешь,
А как, на беду, наврешь!
Есть слова, где два значенья,
А иные, из почтенья,
В диксьонер не поместят,
А их нужно; рад не рад,
А сойдешь на пантомины.
Мебель, зеркала, камины
Неопрятны, а кровать
Мудрено и описать:
Пребольшущая, как фура,
Влезть в нее — уже фигура,
А когда вошла, так тут
На тебя еще кладут
Ситцем крытую перину.
Ты под эту пуховину
Так войдешь, ком дан дю бер.[932]
Странно, ма пароль д'онер.[933]
Кушай ложкой оловянной
Из посуды деревянной.
Кроме молока, яиц,
Масла и домашних птиц,
Не проси, а то исторьи.
Даже кофе из цикорьи
Здесь на редкость, а вино
Уксусом не названо
Из учтивости, а право —
Полное имеет право!
Виды здесь туда, сюда,
А уж кант о[934] города,
То не стоят и названья:
Старые, плохие зданья;
Строены все кое-как,
Не по плану — это знак,
Что фламбо[935] цивилизацьи
Не сиял для этой нацьи.
Магазейнов вовсе нет;
Кирка только древних лет
В Фрейберге весьма заметна,
Но стоит уж так секретно,
Что проедешь сан савуар,[936]
Что есть что-нибудь а в у ар.[937]
В гиде я об ней читала
И насилу отыскала
В уголку — но манифик,[938]
Преклассический готик.[939]
Стены, башни — как сквозные,
Разграненные, резные,
Острых множество шпилей,
Как собранье королей
В ратном стане Палестины.
Окна точно как картины,
Яркий и блестящий цвет!
Всё прекрасно; но Анет
В переулках заблудилась —
Не нашла, и не решилась
И теперь поверить мне,
Что есть кирка в стороне.
Но мы Рейн опять встречаем;
Здесь Германью покидаем,
Чтобы въехать дан ла Свис.[940]
Иль э тан ке са финис![941]