«Я в море далёко рыбалю…»
Я в море далёко рыбалю
И сети бросаю на дно,
И эти туманные дали
Со мной заодно, заодно.
Бегут отовсюду барашки
И брызжут соленой водой
В распахнутый ворот рубашки,
Шутя и играя со мной.
Но всем здесь чужой, и случайный,
И робкий еще рыболов,
Я вижу воочию тайну
Поднявшихся с бездны валов.
И в час, как в прибрежные гроты
Вбегает прибой голубой,
Я всё вспоминаю кого-то,
Кто друг был неведомый мой.
И близкую встречу предчуя,
А с нею и гибель свою,
О имени милом хочу я
Спросить грозовую струю,
Но мимо безмолвно катится,
Сливаясь с туманом, волна,
И кружат, как призраки, птицы
Над парусом белым челна.
«От счастья ль незримого таешь…»
От счастья ль незримого таешь,
Мутит ли бессловная ложь,
Пока не перестрадаешь,
В любви ничего не поймешь.
Сорвешь ее цветик плакуний,
И тихо рука задрожит,
А по небу лисий да куний
В бессонницу след побежит.
И, словно лунатик средь ночи,
Повиснешь в ветвях у гнезда,
И в полуоткрытые очи
Большая заглянет звезда.
Увидишь: калитка, ты — сторож.
Ах, что ты теперь сторожишь?
Коль чуть улыбнешься и скоро ж
Опять не глядишь и глядишь?
И страшно: не скрипнула б дверца,
Иль ты не заплакала б вдруг,
Ведь сбросит лунатика-сердце
С звездой покачнувшийся сук.
«Мы отошли с путей природы…»
Мы отошли с путей природы
И потеряли вехи звезд…
Они ж плывут из года в годы
И не меняют мест!
Наш путь — железная дорога,
И нет ни троп уж, ни дорог,
Где человек бы встретил Бога
И человека — Бог!
Летаем мы теперь, как птицы,
Приделав крылья у телег,
И зверь взглянуть туда боится,
Где реет человек!
И пусть нам с каждым днем послушней
Вода, и воздух, и огонь:
Пусть ржет на привязи в конюшне
Ильи громовый конь! —
Пускай земные брони-горы
Мы плавим в огненной печи —
Но миру мы куем запоры,
А нам нужны ключи!
Закинут плотно синий полог,
И мы, мешая явь и бред,
Следим в видениях тяжелых
Одни хвосты комет!
«Золотое чудо всюду…»
Золотое чудо всюду
Сыплет сверху изумруды
На плывущие в века
Сны и облака!
Но земля сошлась, знать, клином
К этим вырубкам, долинам,
Над которыми поник
Журавлиный крик!
МЕТЕЛЬ
По полям омертвелым, по долам,
Не считая ни дней, ни недель,
Словно ведьма широким подолом,
Машет снегом лихая метель.
Заметёны деревни, поселки,
И в подлобьи сугробов — огни!..
И мужик к мужику — словно волки
От нехватки и пьяной ругни!..
В эти рытвины, рвы и ухабы
Все уложишь: и силу, и сыть!..
Уж на что терпеливые бабы,
А и те разучились носить!..
Ну, а если и выпадет доля
И не вызволит плод спорынья,
Что же делать: не грех, коль не воля!..
Да и чем не купель полынья?..
Где ж тебе, наше хмурое небо,
Возрастить среди этой пурги
На березах печеные хлебы,
На оторках осин — пироги?!
А неплохо б для девок обновок,
А для баб понавешать сластей…
Потеплей да побольше одевок
Для безродных глухих волостей!..
Пироги, опреснухи да пышки!..
Подставляй, поворачивай рот!..
Нет, не годен к такой шаромыжке,
Непривычен наш русский народ!..
Любит потом он землю окапать,
Десять раз одно дело начать
За голодный кусок да за лапоть,
За сургучную в праздник печать!..
И когда вдруг нежданно над лесом,
Где в сокрытьи стоят алтари,
Облаков раздерутся завесы,—
Не поверишь в сиянье зари!..
Не поверишь и в звездную кику
На макушке с высокой луной
И пред ликом небесным от крика
Изойдешь над родной стороной!..
И покажется бабой-кликушей
У деревни согбенная ель,
Погубившей невинную душу
В эту долгую злую метель…
«Я не видал давно Дубравны…»
…аз воздам…
Я не видал давно Дубравны,
Своих Дубровок и Дубны,
Померк ты, свете тихий славный,
От юности хранивший сны!..
Упали древние покровы,
И путь мой горек и суров…
Найду ли я, вернувшись снова,
В сохранности родимый кров?..
И хляби ринулись из тверди,
И мир взметнулся на дыбы…
Удержатся ль на крыше жерди
Старухи матери-избы?..
И на божнице старой нашей
Едва ль по-прежнему Христос,
Склонившись, молится пред чашей
В томленьи и сияньи слез?..
Я видел сон, что он с божницы,
Где от лампады тишь и синь,
Пред изначальным ликом жницы
Ушел в скитания пустынь…
Ушел в невиданном соблазне
Начать путь испытанья вновь
Не из боязни перед казнью,
Но в страхе потерять любовь…
Закрылся лик его тоскою
В столетней копоти избы,
Где пред лампадой и доскою
Столетья гнулися горбы…
Не мог, не мог же он столетья
Под скрежетание цепей
Мешать слова молитвы с плетью,
Как с тучным колосом репей?!
Пред жницей страшной и победной,
Восставшей в пепле и крови,
Не мог остаться плотник бедный
Со словом мира и любви?!.
И потому не для прельщенья,
Но как исход и как залог
К серпу оправданного мщенья
Сложил он мирный молоток.
«Есть в этом мире некий…»
Есть в этом мире некий
Водитель вышних сил,
Что движут к морю реки
И к солнцу хор светил.
Не знающий окрайны
Пределов и дорог,
Он держит, полный тайны,
Луны ущербный рог.
У ног его пастуший
Кометы грозный кнут,
Пред ним моря и суши
Послушные текут.
И шаг его неслышим,
И лик его незрим,
Но мы живем и дышим
Дыханьем с ним одним.
И зорко звезды числим,
Как зерна в закрому,
Но скрыт он и немыслим,
По правде, никому.
Мы числим и не верим,
Что в числах смысл и толк,
И снова рвем и мерим
Небесный синий шелк.
Но будет все понятно,
Будь мудр ты или глуп,
Когда проступят пятна
У мертвых глаз и губ.
И всяк его увидит,
Скрываясь под исподь,
Когда к земле отыдет
Земная наша плоть.
СЛЕЗЫ
Горько плачет роза, в темень отряхая
Липкие от слез ресницы лепестков…
Что так горько, горько плачешь, золотая?
Плачь же, плачь: я строго слезы сосчитаю,
Разочтемся навсегда без дураков!
Ни слезам я, ни словам давно не верю
И навзрыд давно-давно не плакал сам,
Хоть и знаю, что не плачут только звери,
Что не плакать — это просто стыд и срам!
Плачь же, друг мой, слез притворных не глотая,
И не кутай шалью деланную дрожь…
Как тебе я благодарен, золотая,
За ребячество, дурачество… за ложь!
Видишь: ведь и я хожу от двери к двери,
И по правде: сам не знаю, как же быть?
Ведь не плачут, ведь не плачут только звери…
Как бы я хотел тебе, себе поверить,
И поверив слову, снова полюбить!
«Не знаю, друг, с тоски ли, лени…»
Не знаю, друг, с тоски ли, лени
Я о любви не говорю:
Я лучше окна растворю —
Как хорошо кусты сирени
Чадят в дождливую зарю!
Садись вот так: рука к руке,
И на щеке, как на холстинке,
Лежавшей долго в сундуке,
Смешай с улыбкою морщинки:
Ведь нет уж слова без заминки
На позабытом языке!
Да и о чем теперь нам спорить
И говорить теперь о чем,
Когда заискрилось в проборе?..
Мой милый друг, взгляни на зорю
С ее торжественным лучом!
Как хороши кусты сирени,
Дорога, лес и пустыри
В благословении зари!..
Положь мне руки на колени
И ничего не говори
Ни о любви, ни об измене!
«До слез любя страну родную…»
До слез любя страну родную
С ее простором зеленей,
Я прожил жизнь свою, колдуя
И плача песнею над ней.
В сторожкой робости улыбок,
В нахмуренности тяжких век,
Я видел, как убог и хлибок,
Как черен русский человек.
С жестокой и суровой плотью,
С душой, укрытой на запор,
Сберег он от веков лохмотья
Да синий взор свой, да топор.
Уклад принес он из берлоги,
В привычках перенял он рысь,
И долго думал он о Боге,
По вечеру нахмурясь в высь.
В ночи ж, страшась болотных пугал,
Засов приладив на двери,
Повесил он икону в угол
В напоминание зари.
В напоминание и память
О том, что изначальный свет
Пролит был щедро над полями,
Ему же и кончины нет.
И пусть зовут меня каликой,
Пусть высмеет меня юнец
За складки пасмурного лика,
За черный в копоти венец,
И часто пусть теперь с божницы
Свисает жидкий хвост узды,
Не тот же ль синий свет ложится
На половицы от звезды?!
Не так же ль к избяному брусу
Плывет, осиливши испуг,
Как венчик, выброшенный в мусор,
Луны печальный полукруг?!
А разве луч, поникший с неба,
Не древний колос из зерна?..
Черней, черней мужичьи хлебы,
И ночь предвечная черна…
И мир давно бы стал пустыней,
Когда б невидимо для нас
Не слит был этот сполох синий
Глаз ночи и мужичьих глаз!
И в этом сполохе зарницы,
Быть может, облетая мир,
На славу вызорят пшеницу
Для всех, кто был убог и сир.
И сядем мы в нетленных схимах,
Все, кто от века наг и нищ,
Вкусить щедрот неистощимых,
Взошедших с древних пепелищ.
Вот потому я Русь и славлю
И в срок готов приять и снесть
И глупый смех, и злую травлю,
И гибели лихую весть!
"В поле холодно и сыро…"
В поле холодно и сыро,
В небе вечный млечный сон,
И над миром, как секира,
Полумесяц занесен.
Смерть в такую ночь колдует,
Тени множа и кружа,
И неслышно ветер дует
К нам с иного рубежа.
И дрожу я и бледнею,
И темнеет голова,
Но черчу я перед нею
Заповедные, слова.
Не страшусь я силы вражей,
Хоть пуглив я, как сурок,—
Вкруг меня стоят на страже
Золотые пики строк.
И когда по дальним лехам
Промелькнет косая тень,
Поневоле встретишь смехом
Напоенный солнцем день.
"Не мечтай о светлом чуде…"
Не мечтай о светлом чуде:
Воскресения не будет!
Ночь пришла, погаснул свет…
Мир исчезнул… мира нет…
Только в поле из-за леса
За белесой серой мглой
То ли люди, то ли бесы
На земле и над землей…
Разве ты не слышишь воя:
Слава Богу, что нас двое!
В этот темный, страшный час,
Слава Богу: двое нас!
Слава Богу, слава Богу,
Двое, двое нас с тобой:
Я — с дубиной у порога,
Ты — с лампадой голубой!
"Я с завистью гляжу, когда с лопатой…"
Я с завистью гляжу, когда с лопатой,
Вскочивши на ноги чуть свет,
Ободранный, худой, лохматый
У дома возится сосед.
Он устали в труде не знает:
То с топором, а то с пилой,
Зато в избе его витает
Дух обогретый и жилой.
Какая это радость! Счастье
Какое в этой хлопотне!
Пускай угрюмое ненастье
Висит дерюгой на плетне,
Пусть вьюга пляшет, как цыганка,
Со свистом обегая кров:
И дров на печь и на лежанку
И сена хватит на коров —
Спокойно можно спать ложиться
С проконопаченным двором!—
Вот мне бы так с пером сдружиться,
Как он сдружился с топором.
"Как не любить румянец свежий…"
Варваре Клычковой
Как не любить румянец свежий
И губ едва заметный пух,
Но только с каждым днем все реже
От них захватывает дух…
Черней виденья с каждым годом
И все безрадостнее явь:
Как тягостна дорога бродом,
Где надо бы бросаться вплавь!
Сколь наша жизнь полна терзанья,
Как до смешного коротка!..
И вот последнее признанье
Срываю с кровью с языка!
Пусть будет эта кровь залогом
Судьбе с ее лихой игрой,
Когда она в пути убогом
Вновь брезжит розовой зарей!..
И пусть, как пахарь торопливый,
Морщину тяжкую судьба
Положит вперекос на ниву
Глубоко вспаханного лба!
Так старец, согнутые плечи
Расправив и стуча клюкой.
Виденью юности навстречу
Спешит с протянутой рукой.
И даже у ворот могилы,
Скользя ладонью по холсту,
Как бы лаская облик милый,
Хватает жадно пустоту.
ИЗ ЦИКЛА «ЗАКЛЯТИЕ СМЕРТИ»
Не спится мне перед отъездом,
Не спит и тополь у окон:
Давно он все прочел по звездам,
Чего не знает он?..
По саду бегает русалка,
И листья падают с осин,
И облака плывут вразвалку
С поминок на помин…
И свет висит на частоколе,
Бери хоть в руки этот свет…
И вот: судьбы моей и доли
И не было и нет!
Но не страшна мне злая участь
И жалко не убогий кров:
Мне жаль узорность снов, певучесть
И лад привычный слов!
Я жив не о едином хлебе
И с легким сердцем бы прилег
Под куст, когда б пошел мой жребий,
Мой мирный жребий впрок!
Но знаю я: с такой любовью
Никто, к околице припав,
Не соберет к себе в кошёвье
Следов русалки с трав!
Сколько лет с божницы старой
Охранял наш мир и лад
Золоченою тиарой
Спаса древнего оклад!
Претворял он хлеб и воду
Жизни в светлые дары,
И заботливые годы
Тихо падали с горы…
Мирно падал год за годом,
Дед из кросен саван сшил
И в углу перед уходом
Все лампады потушил!
С той поры отец пьет водку,
И в избе табачный чад,
И неверная походка
Появилась у внучат…
Да и сам я часто спьяна
Тычу в угол кулаки,
Где разжились тараканы
И большие пауки!
Где за дымкой паутинной
В темном царстве стариков
Еле виден Спас старинный
И со Спасом рядом штоф.
Я сплю тяжелым жутким сном,
Чуть слышно изредка вздыхая,
Когда проходит за окном
Старуха вещая, глухая!
На ней изношенный чепец
Все с той же лентой полинявшей…
И был какой же я глупец,
Его за облако принявши!
…И с плеч узористая шаль
Спадает складками сухими…
Как было больно мне, как жаль
Узнать твое другое имя!
Теперь я знаю, тяжким сном
Как бы навеки засыпая,
Что за гадалка за окном
Стоит костлявая, слепая…
И странный ведом мне покой,
Когда, чуть скрипнувши в приделке,
Она холодною рукой
Подводит часовые стрелки!
И крика я не пророню,
Хотя и душно мне, и жарко…
И пробуждению и дню
Дивлюсь, как лишнему подарку!
Всё те же у родного дома
Кривые межи под овсом,
И светят зори по-былому,
Катясь за рощу колесом…
Лишь на болоте к самой тверди
Труба взметнулась на дыбы,
И съехали от страха жерди
На крыше матери-избы!
Но как и встарь, поля убоги,
Печален мой родимый край,
Все так же виснет у дороги
Луны пшеничный каравай…
И сотни лет во мгле незрячей
Под сиротливой синевой
К нему уносится собачий
Голодный бесприютный вой.
Сколь хочешь плачь и сетуй:
Ни звезды нет, ни огня!
Не дождаться до рассвета…
Не увидишь больше дня!
В этом мраке, в этой теми
Страшно выглянуть за дверь:
Там ворочается время,
Как в глухой берлоге зверь!
Ой, как ветер в поле воет,
Как шипит метель…
У закуты головою
Бьется ель!
И березы полукругом
Подошли к крыльцу:
Хлещут ветками друг друга
Прямо по лицу!
И лежит ничком, врастяжку
Верба под окном…
И подкатывает тяжко
К горлу ком!
Давно не смотрит Спас с божницы,
И свет лампад давно погас:
Пред изначальным ликом жницы
Он в темноте оставил нас!
Пред жницей страшной и победной,
Восставшей в пепле и крови,
Не мог остаться плотник бедный
Со словом мира и любви!
И вот теперь в привычном месте
Висит не Спасов образок,
А серп воздания и мести
И сердца мирный молоток!
Как свеча, горит холодный
На немом сугробе луч.
Не страшись судьбы безродной:
Ни тревогою бесплодной,
Ни тоской себя не мучь!
Слезы, горечь и страданье
Смерть возьмет привычной данью,
Вечно лишь души сиянье,
Заглянувшей в мрак и тьму!
"Я доволен судьбою земною…"
Я доволен судьбою земною
И квартирой в четыре угла:
Я живу в ней и вместе со мною
Два веселых, счастливых щегла.
За окном неуемная вьюга
И метелица хлещет хлыстом.
И ни брата со мною, ни друга
В обиходе домашнем простом.
Стерегут меня злючие беды
Без конца, без начала, числа…
И целительна эта беседа
Двух друзей моего ремесла.
Сяду я — они сядут на спину
И пойдет разговор-пересвист,
Под которой иду я в пустыню —
В снеговой неисписанный лист.
"Лукавый на счастливого похож…"
Лукавый на счастливого похож,
И часто в простоте — погибель…
Едва ль легко ответить мы могли бы,
Что нам нужнее: правда или ложь?..
Пусть старый Бог живет на небеси,
Как вечный мельник у плотины…
Высь звездная — не та же ль ряска тины,
А мы — не щуки ли и караси?
Бегут года, как быстрая вода,
И вертят мельничьи колеса,
И рыба грудится к большому плесу,
И жмемся мы в большие города…
И каждый метит раньше, чем другой,
Схватить кусок любви иль хлеба,
А смерть с костром луны плывет по небу,
Подобно рыболову с острогой.
Лукавство, хитрость нам нужны во всем,
Чтоб чаще праздновать победу,
Пока и нас не подадут к обеду
Поужинавшим глупым карасем!
"Впереди одна тревога…"
Впереди одна тревога
И тревога позади…
Посиди со мной немного,
Ради Бога, посиди!
Сядь со мною, дай мне руку,
Лоб не хмурь, глаза не щурь,
Боже мой, какая мука!
И всему виною: дурь!
Ну и пусть: с чертой земною
Где-то слиты звезды, синь…
Сядь со мною, сядь со мною,
Иль навек уйди и сгинь!
Завтра, может быть, не вспыхнет
Над землей зари костер,
Сердце навсегда утихнет,
Смерть придет — полночный вор.
В торбу черную под ветошь
С глаз упрячет медяки…
Нет уж, лучше в прорубь! Нет уж,
Лучше к черту в батраки!
Черт сидит и рыбку удит
В мутном омуте души…
Оттого, знать, снятся груди —
Счастья круглые ковши!
Пьешь из них, как будто не пил
У судьбы из добрых рук,
Не ступал на горький пепел
Одиночеств и разлук,—
Будто сердца жернов тяжкий
Никогда еще любовь
Не вертела, под рубашкой
Пеня бешеную кровь,—
Словно на душе, на теле
Нет еще ее помет!
Нет тебя на самом деле,
Друг мой, не было и нет!
Но пускай ты привиденье,
Тень твоя иль ты сама,
Дай мне руку, сядь хоть тенью,
Не своди меня с ума.
"Где ты, моя прекрасная…"
Где ты, моя прекрасная,
Шляешься, плачешь, блудишь?..
Глупая, несогласная,
Злая, летучая мышь!
Сердце истомится, сломится
От непосильной тоски —
Это же мука: знакомиться
И целовать в виски!
Знаю: не любишь ты жалобы,
Правильно: скучно, серо!
Ты бы пришла, прибежала бы,
Сунула в руки перо,
Чтоб, не сказав «до свидания»,
Снова уйти на года —
Где ж ты, мое страдание,
Счастье, страда, беда?!
"Хлопнув по бокам поджарым…"
Хлопнув по бокам поджарым,
Я сам-друг — Сергей Клычков
Был бы к утречку таков.
Взвился б под моим тулпаром
Ярым громом звон подков,
Разметалась бы пожаром
Грива ввысь до облаков,
И уж был бы я не старым
Стариком из стариков,
Сбросив тяжкое беремя
Девятнадцати веков
Да простившися со всеми,
Кто отстал или устал,
Смело вденув ногу в стремя,
Я бы юношею стал,
И догнал бы я, нагнал
И судьбу свою и время!
ПОМЕЛО
В праздник Вознесения
Под весенний звон
Было мне видение,
Снился страшный сон:
Будто ты с Егорушкой
Спишь на сеннике,
Золотое перушко
У меня в руке,
Я твержу вполголоса
Заклинанья строк…
У Егорки волосы
Гладит ветерок…
Выше с каждой строчкою
Возносился дух,
Видел голубочка я
Али даже двух!..
Слышал даже пение
Птиц… а может, звезд
В праздник Вознесения
Средь родимых мест!
Уж какой же небыли
Не случилось тут…
По земле, по небу ли
Вдруг прошелся кнут…
Вдруг всё небо вспучило
И с небесных круч
Соскочило чучело
В лохмотах онуч…
Быть тут часу, мигу ли,
Я не знаю сам,
Только вдруг запрыгали
Строки по листам…
Словно крючья гнутые
Дались в искосок,
У меня минутою
Поседел висок:
Тычет смерть-уморушка
В руки помело!
Закричал Егорушка,
Разбудил село!
Куры с гнезд попадали
Крыльями вперед…
Надо ли, не надо ли —
Вывалил народ!
Побежал по сродникам
Темный разговор…
Тот со сковородником,
У того — топор!
Разговор, что по ночи
Неизвестный вор
У Сергей Онтоныча
Выломал запор…
Если б не Егорушка,
Не сосед Егор,
Золотое перушко
Утащил бы вор:
Спать бы мне повалкою
Головой в тынок,
Если б со смекалкою
Не был мой сынок!
РОДИНА
В ночи стучит по лесу
Чугунный гуд колес,
И свищет громче беса
В два пальца паровоз.
Туман густой завесой
Задергивает плес —
Он лысый и белесый
И весь корьем зарос.
С испугу ли, в ответ ли
Вдруг щелкнет соловей,
И по воде, как петли,
Круги, беды черней.
Уж в самом деле нет ли
Утопленника в ней,
И на воде не след ли
Прозрачных пузырей?
Плывет, должно быть, утка
Луне наперерез…
Кого это так чутко
Подслушивает лес?
Дрожит звезда-малютка,
Вот-вот спадет с небес,
И страшно не на шутку,
Что в воду тянет бес!
"Ни избы нет, ни коровы…"
Ни избы нет, ни коровы,
Ни судьбы нет, ни угла,
И душа к чужому крову,
Как батрачка, прилегла.
Но, быть может, я готовлю,
Если в сердце глянет смерть,
Миру новому на кровлю
Небывалой крепи жердь.