что — справа налево — я их могла бы спеть
той четвертью крови, которой порою треть,
порой — половина, порою — из берегов —
носом ли, горлом… И расступается море веков
и водной траншеей идет ко мне Моисей
с Рахилью Григорьевной Лившиц, бабушкой Розой,
прамамой моей.
Духи и буквы. Последние — инициалы.
Всякое слово немного — аббревиатура.
Скажем, Х с В, где бы ни были, кажутся алыми,
в лампочках, с плохо спрятанной арматурой.
Я я читаю курсивом в любой гарнитуре,
в Ж угадаю Башмачкина любящий почерк.
Возле ГУЛАГа Голгофа — аббревиатура,
после ГУЛАГа любое тире — прочерк.
Если бы я знала морскую азбуку, я поняла бы,
о чем клен машет листьями
Если бы я знала азбуку глухонемых, я поняла бы,
о чем клен машет ветками
Если бы я знала азбуку Морзе, я поняла бы,
о чем долдонит соловей на ветке клена,
среди листьев
Если бы я все это поняла, я бы знала, зачем
нужна азбука Кирилла и Мефодия
Журнал "Звезда" 2005
Близости лунный мед…
Вот уж два года
лоно мое цветет,
но не дает плода.
Золото полных сот.
Сытых пчел свобода.
Вот: мед, он и есть плод,
когда столько меда.
Как нестерпимо жалит жалость
к себе! И плачешь на плече.
Мне столько музыки досталось,
что целый зал ушел ни с чем,
ушел несолоно хлебавши.
Плачь. Место есть на небесах
подле на поле боя павших
для захлебнувшихся в слезах.
Удержать и думать нечего,
только — приостановить:
утро дотянуть до вечера,
вечер за полночь продлить
и склониться к изголовию,
оставляя на потом
день — большое предисловие
к сказанному перед сном.
А книги, если что, поделим так:
тебе — нечетные, мне — четные страницы
из тех, что мы друг другу вслух читали,
и поцелуем прерванное чтенье
возобновлялось полчаса спустя.
Не солнечнострунная лира,
увитая гроздьями роз,
но медленный труд ювелира —
огранка непролитых слез.
Не ради лучистости взгляда,
но чтобы совсем не пропасть…
И царскою будет награда —
возможность выплакаться всласть.
Память, дырявый мешок,
стольких бессонниц напасть!
Было ли ей хорошо
в час, когда я началась, —
маме? Вознесся ли дух
в апофеозе тепла?
Я состояла из двух
клеток. Но третью была.
Зачатая за Полярным кругом,
выношенная полярной ночью
назло черным вьюгам,
рвущим дыханье в клочья,
я родилась в столице —
не к славе ее вожделея,
но чтобы на свет появиться
там, где немного светлее.
Попытка не пытка.
Не пытка вторая попытка.
А третья попытка
изрядно похожа на пытку.
Четвертая — пытка.
А пятая пытка — попытка
внушить своему палачу,
что попытка — не пытка.
Вспомнить тебя, а не твои фотографии,
вспомнить себя, а не свои дневники, —
нет никакой надежды. Дитя орфографии,
сколько себя помню, живу от руки.
Стоит поверить руке — и не веришь зрению,
только слуху. Смогу ли судьбу упросить
выправить согласованья, склоненья, спряженья,
хоть немного синтаксис упростить?
Март на школьном дворе — серебро.
Сентябрь в больничном парке — золото.
Перебираю свое добро.
Примеряю. Выгляжу молодо.
Бриллиант, изумруд, сапфир
чистой совести. К тихой старости
примеряюсь. И миру мир
возвращаю в целости и сохранности.
Века закроются как веки,
сомкнутся веки как века,
и реки слез, и крови реки
свои затопят берега.
Какой мучительный избыток!
Как непривычно воскресать!
Но небеса совьются в свиток,
а значит, есть на чем писать.
Голоса"Арион" 2005, 1
Приватная помойка у забора,
общественная свалка у реки…
Когда б вы знали, из какого сора
растут у нас в деревне сорняки!
четырехлетний когда рыбачишь
девятилетний когда читаешь
надцатилетний когда целуешь
двадцатилетний когда берешь
тридцатилетний когда плачешь
сорокалетний когда ликуешь
пятидесятидевятилетний когда засыпаешь
четырехлетний когда уснешь
Мне больше нравятся стихи,
не разматывающиеся, как клубок,
но наматывающиеся, как спининг,
когда клюнет, и с каждым оборотом
ощутимей, какая она большая,
и вот она показывается над водой,
огромная,
и рвет леску.
Поговорив на неродном,
как славно помолчать на родненьком!
Сварила рис со словарем.
Сходила в церковь с разговорником.
Нежности барщина.
Страсти оброк.
Барин суров,
молчалив,
одинок.
Любишь книги и женщин,
и книги больше, чем женщин.
Я женщина больше, чем книга.
Повсюду твои закладки,
твои на полях пометки.
Раскрой меня посередке,
перечти любимое место.
Дудочка и подростковая прыть.
Уголь и жало.
Муза, о чем мне с тобой говорить?
Ты не рожала.
Никто не ждет. Никто не гонится.
Не подгоняет. Не зовет.
Смерть — просто средство от бессонницы,
бессонница наоборот.
погасить долги
застеклить картины
наточить коньки
настроить пианино
Ошиблась, словно дверью, временем —
октябрь! — июльская жара,
и травы исходили семенем
на сброшенные свитера,
и под рубашкою распахнутой
струился родниковый пот,
и верилось: в душе распаханной
озимая любовь взойдет.
Покидая пределы земли,
примеряя неба обновы,
умолять, чтобы всё сожгли —
рукописи, дневники, письма —
как одежду чумного.
Ты филолог, я логофил.
Мне страшна твоя потебня.
Можешь по составу чернил
воскресить из мертвых меня?
Для чего в тетради простой
прописи выводит рука,
если из любой запятой
не выводится ДНК?
а этот стишок
записывать не буду
оставлю себе
Raron
Голоса" Арион" 2005, 2
свадебное платье
платье для беременных
детское платье
всё напрокат
и только саван по мерке
Что влюбилась, что залетела,
раньше меня узнавало тело.
Что постарела. Что больна.
Что умираю. Что спасена.
Проснулся ночью.
Понял, что умирает.
Пошел на кухню,
чтобы не разбудить
вдову.
Отдыхают парусные лодки
на краю воды, зари, земли.
Ветер треплет флаги и тишотки.
На тишотках пальмы, корабли
резче и пестрее, чем на деле.
Даже эти яркие края
Бог писал прозрачной акварелью,
оставляя белыми поля.
Весеннее сиянье грязи
прекрасней зимней чистоты.
Твой пафос антибуржуазен,
весна, просты твои понты:
пройтись без шапки, нараспашку,
разбрызгать шелковую грязь,
отдать последнюю рубашку —
ну, ту, в которой родилась.
Иду по канату.
Для равновесья —
двое детей на руках.
этот стишок
положи на ладонь