Мы все в полете.
Мы все танцуем.
Только музыка — чужая
и из какого-то чужого окна напротив.
Дом подонков
Он ходит под окнами Дома Подонков
подолгу,
подолгу.
Ой, мальчик!
Молчальник!
Мельчают потомки?
Отбился от мамы?
Где компас? Где полюс?
Подобны под окнами Дома Подонков
и доля, и дело,
и доблесть, и подлость.
А в Доме!
Параболы потных подолов,
асбестовы губы!
богаты беседы!
Мы ходим под окнами Дома Подонков,
солдаты, индейцы, босы и бесследны.
Ночь 9-го октября 1962 года
1«Приснилось мне, что я оброс грибами.…»
Приснилось мне, что я оброс грибами.
На горле, на ключицах, на лопатках,
как плоские листы болотных лилий,
на длинных черенках
росли грибы!
Поганки, сыроежки, грузди,
но большинство поганок.
Весь живот
в поганках.
Грудь в поганках!
В пегих!
Как волосы короткой стрижки,
часто
росли грибы.
Точно горилла шерстью,
я весь, как есть,
топорщился грибами!
На длинных черенках грибы торчали,
как плоские листы болотных лилий,
осклизлые,
но вместо хлорофилла
просвечивали —
синий, красный, желтый,
зеленый —
кровеносные сосуды.
Ого! Оригинальная грибница! —
воскликнул я, все еще склонный к шуткам.
Я хлопнул всей ладонью по грибам.
И хлопнул я,
и онемел от боли.
Как будто хлопнул по десятку бритв,
как будто бритвы
врезались в ладонь!
Грибы во сне — к болезни.
Я здоров.
Я, правда, иногда болею гриппом,
но не грибами.
«Гриб» — такой болезни
нет ни в одной из медицинских библий.
Я хлопнул.
Удивился.
И проснулся.
Грибы!
И, окончательно проснувшись,
я снова удивился наяву.
2«Они стенографировали сны…»
Они стенографировали сны.
За стенкой — три соседние старухи,
три орлеанских девственницы, три
экс-чемпионки по шипящим звукам,
мне в спину обращенным.
Три гвардейца
из поредевшей армии непьющих!
Они во сне ворочались, рычали,
поварчивали.
Видно, состязались
во сне
на олимпийских играх склочниц.
Они стенографировали сны.
Что ж?
Разбудить старух?
Оформить форум
по формулированию болезни?
Уж то-то будет празднество маразма!
Я… окончаньем ногтя тронул кнопку.
Торшер шатнулся.
Лампа разразилась
стоваттным треугольным душем света!
Прохладой электрического душа!
И — ни гриба!
Я — чист, как гололед!
Я прыгал,
применяя все приемы
от самбо, джиу-джитсу до цыганской,
я прыгал, применяя все приемы
борьбы с собой!
Однажды оглянулся:
у шкафа вспыхнул черный человек!
Был человек весь в черном, как чернец…
Но вырез глаз, изгиб волос
и даже
мельчайшие морщины возле глаз —
как у меня.
Двойник или подвох?
Но зеркало?
Нет, зеркало —
за
шкафом,
и я — в трусах,
а он — в плаще
и в шляпе.
— Так.
Значит, это черный человек, —
подумал я…
— Явился он, —
подумал я, подумав, —
разыгрывать классический сюжет.
— Ты кто? — подумал я.
Молчанье. —
Одно к другому, и одно другого
не легче.
Поначалу: сон — грибы,
и явь —
дремучий мученик — молчальник.
— Садись, — подумал я. —
Садись, молчальник,
молочный брат необычайной ночи,
садись,
ты,
черный символ непочтенья!
Ты,
непочатый печенег молчанья!
Молочный брат необычайной ночи,
с кем
вздумал
состязаться по молчанью?
Мой дед молчал. Отец молчал,
и брат
отца.
И умирали тоже молча.
Я — третье поколение молчащих.
Эх, ты, какой ты
черный человек!
Чернявее меня,
но не чернее.
Как видишь, — я потомственный молчальник,
молчальник — профессионал.
«Сосуществуем мирно…»
Сосуществуем мирно:
я, будильник.
И кто главенственнее —
я или будильник?
Будильник!
Утром он визжит:
— Подъем! —
Так понимать: вставай и поднимайся!
Раз он визжит:
— Вставай и поднимайся, —
я поднимаюсь и встаю,
и снова
встаю и поднимаюсь,
и встаю!
И поднимаюсь!
И включаюсь в дело,
как честный, добросовестный рубильник.
А вечером визжит:
— Пора страстей!
Пятнадцатиминутка наслаждений! —
Так сколько
скользких
порций поцелуев
плебеям, нам,
воздаст Патриций Часа?
Железный страж мой!
Мой блюститель часа!
Тиктакает и не подозревает,
что я однажды выну молоток,
и тикну так,
чтобы разбить — как можно! —
костлявое стеклянное лицо!
«Тот человек ни слова не сказал…»
Тот человек ни слова не сказал.
Ни слова не сказав,
ни междометья,
он промолчал
и, кажется, ушел.
И пил я пиво, черное, как небо!
И грыз я самый грозный корнеплод
двадцатого столетия —
картошку.
Она,
на мандариновые дольки
разрубленная,
отдавала рыбой.
В окне
(окно — квадратный вход в туннель
необычайной ночи)
возникали
брезентовые контуры людей.
Брезентовые космонавты ночи,
иль работяги —
пьяные в дымину,
дымились, как фруктовые деревья
весной,
а возникали,
как факелы
из космоса ночного!
И пели так, как Пятницкого хор
поет, если замедлить ход пластинки!
«И все же зачем он приходил?..»
И все же
зачем он приходил?
(А приходил
наверняка.)
За
чем он приходил?
«И ко сну отошли рекламы…»
И ко сну отошли рекламы.
Фонари,
фонари трехглавы.
Так и есть — фонари трехглавы:
две зеленых, над ними желтая
голова.
Ночь дремуча.
Дома дремучи.
И дремучие головешки —
бродят маленькие человечки,
и ныряют в свои кормушки,
разграфленные по этажам,
и несут иконы в кормушки,
мельтешась.
Купола, минареты, маковки
в ожидании мятежа!
Муэдзины, раввины, диаконы
предвкушают мятеж за веру,
чтоб не бысть житию двояким,
бысть — от Аз
до Ять по завету.
Нищим — наоборот — корона.
Как же наоборот доярке?
Девка в рев: не хочу коровой!
Так наивны и так банальны
помыслы о мятежной секте.
Не бывать сардельке бананом
ни на том, ни на этом свете.
Бродят маленькие человечки,
головы — головешки.
Выбирают,
во что верить?
Сколько веяний… поветрий…
Полночь
А тени возле зданий,
тени —
прочерченные криво
грани.
Взгляни туда — сюда:
антенны —
завинченные в крыши
грабли.
Сырая колобаха
ветер!
А дворников берет
зевота.
Как плети Карабаса
ветви.
И все наоборот
сегодня.
Луна,
а на граните
сухо.
Волна — невпроворот! —
лучится.
Бывает: на границе
суток
все ждешь: наоборот
случится.
Вороны, как барбосы,
лают,
и каркают собаки
грозно.
Ты ничего не бойся,
лада.
Все это — байки.
Просто — проза
моих сомнений.
Соль на марле!
К утру мои просохнут
весла.
И утром будет все
нормально,
как все, что утром,
все,
что звездно!
Первый снег
Первый снег.
Пересмех
перевертышей-снежинок
над лепными урнами.
И снижение снежинок
до земного уровня.
Первый снег.
Пар от рек.
В воду — белые занозы.
Как заносит велотрек,
первый снег заносит.
С первым снегом.
С первым следом.
Здания под слоем снега
запылают камельками.
Здания задразнит небо:
— Эх, вы, камни, камни, камни!
А по каменным палатам
ходят белые цыплята,
прыгают —
превыше крыш!
Кыш!
Кыш!
Кыш!
«Снег летит и сям…»
Снег летит
и сям
и там,
в общем, очень деятельно.
Во дворе моем фонтан,
у фонтана дети.
Невелик объем двора —
негде и окурку!
У фонтана детвора
ваяет Снегурку.
Мо-о-ро-оз!
На снегу
чугунеет резина!
Хоть Снегурка ни гу-гу,
но вполне красива.
Дети стукают легонько
мирными сердцами,
создают из аллегорий
миросозерцанье.
У детей такой замах —
варежки насвистывают!
А зима?
Ну, что ж, зима!
Пусть себе воинствует.
Гололедица
А вчера еще,
вчера
снег выкидывал коленца.
Нынче улица черна —
го-ло-ле-дица.
Холод.
У вороны лёт —
будто из больницы.
Голо.
Всюду голый лед —
без единой ниточки.
Лед горланит:
— Я — король!
Все вокруг моей оси.
Солнце — кетовой икрой.
Это я преобразил!
На морозе башмаки
восторженно каркают:
это ходят рыбаки
по зеркальным карпам.
От меня блестит заря!
И прокатные станы!
Это ходят слесаря
по легированной стали!
Дети ходят в детский сад
по леденцам! —
И сулит король-обманщик
бесчисленные горы.
Но когда-то крикнет мальчик,
что король-то
голый!
Снег в ноябре
А снежинки тают, тают.
Очаги расставлены?
Вон снежинки —
та и
та
и
та —
уже растаяли.
Что снега сползают с веток,
что грязюка — по-тюленьи,
что и травка тут же —
не обманывайтесь!
Это
временное потепленье
перед лютой стужей!
После праздника
Вот и праздник прошел.
Декорации красные сняты.
Отсалютовали, отвыкрикивали, отбабахали.
На асфальтовых лицах — трудолюбие.
(Наши азы! Наши яти!)
Трудолюбие под папахами.
По замерзшим, брезентовым улицам
бегает мальчик.
Думал: это салют,
а это пожарная колымага. Сирена.
А хотел —
самолеты, салюты, футбольные матчи.
Чтобы шар голубой
колыхался на пальце все время.
Мальчик прыгал.
Попрыгал
и скрылся за поворотом.
Алкоголик вспорхнул,
пролетел сантиметр над панелью.
Руку жмет сам себе,
поздравляет с полетом…
Где же мальчик?
А может быть, мальчик
и
не
был?
«Воистину воинствуем напрасно…»
Воистину
воинствуем
напрасно.
Палим, не разбирая, где мишени.
Теперь бы нам
терпения
набраться.
Пора вступать в период размышлений.
Мы отрапортовались — с пылу, с жару!
Пора докладывать содружественным станам:
Как не спугнуть
уродливую жабу,
но обмануть —
во что бы то ни стало.
Как разучить, где маховик, где привод,
кого для штрафов,
а кого для премий.
Пора вступать совсем в другой период.
В другой период!
Что ж,
приступим к преньям.