над водой горизонтальной…
Ночь на мачты возлагает
купола созвездий.
Что же ты не спишь, кузнечик?
Металлической ладошкой
по цветам стучишь, по злакам,
по прибрежным якорям.
Ночью мухи спят и маги,
спят стрекозы и оркестры,
палачи и чиполлино,
спят врачи и червяки.
Только ты звенишь, кузнечик,
металлической ладошкой
по бутонам, по колосьям,
по прибрежным якорям.
То ли воздух воздвигаешь?
Маяки переключаешь?
Лечишь ночь над человеком?
Ремонтируешь моря?
Ты не спи, не спи, кузнечик!
Металлической ладошкой
по пыльце стучи, по зернам,
по прибрежным якорям!
Ты звени, звени, кузнечик!
Это же необходимо,
чтобы хоть один кузнечик
все-таки
звенел!
Кентавры
Все мы немножко лошади.
Каждый из нас по-своему лошадь.
Девочка! Ты разве не кобылица?
Не кобыльи бедра? Ноздри? Вены?
Не кобыльи губы? Габариты?
Ржаньем насыщаешь атмосферу!
Юноша! Ты не жеребенок разве?
Извлекал питательные корни?
Трогал ипподромы чистокровьем расы,
чтобы в скором времени
выйти в кони?
В кладовых колдуют костлявые клячи,
сосредоточив бережливые лица.
Мерин персональную пенсию клянчит,
как проникновенно,
так и лирично.
Взрослые участвуют в учрежденьях:
в заревах кредитов — Гоги да Магоги,
в кардинальных зарослях учений, —
первые — герои,
вторые — демагоги.
Здесь и расхожденья детей с отцами:
у кого изысканнее катары?
Здесь происхожденья не отрицают.
Именуют честно себя:
кентавры.
«Он вернется, не плачь…»
Он вернется, не плачь!
(Слезы, слезы, соратницы дурости!)
Он вернется, не плачь.
А товары из Турции,
а товары, товары моряк привезет!
Привезет он помаду,
нежнейшую, как помазок.
Проведешь по губе —
как повидлом по сердцу!
Но и ты измени отношенье к соседу.
Относись по-соседски, но более скромно.
Относись относительно благосклонно.
Он ведь временно тих,
но ведь в мыслях — вперед забегает.
Не за так
он мизинцем загадочно ус загибает.
Пусть подмигивает —
сплюнь, как будто противно.
Он физически развит,
а умом — примитивен.
Вот — моряк!
О тебе размышляет моряк со стараньем.
Сердцем он постоянен,
как вращенье земли.
Он вернется, не плачь!
Демонстрируй свое ожиданье, стирая,
окуная тельняшки в заветный залив.
Он вернется, не плачь!
Не разбрызгивай слезы по пляжу.
Вот вернется —
поплачешь…
«Есть кувшин вина у меня невидный…»
Есть кувшин вина у меня невидный.
Медный,
как охотничий пес, поджарый.
Благовонен он, и на вид — невинен,
но — поражает.
Приходи, приятель! Войди в обитель!
Ты — меня избрал.
Я — твой избиратель.
Выпьем — обоюдные обиды
вмиг испарятся.
Приходи, приятель! На ладони положим
огурцы, редиску, печень бычью.
Факел электрический поможет
оценить пищу.
Выпьем!
Да не будет прощупывать почву
глаз подозревающий
планом крупным!
(Что твои назвал я «глазами» очи —
прости за грубость.)
Что же на заре произойдет?
Залаешь?
Зарычишь, с похмелья дремуч, как ящер?
Вспомнишь о моем вине —
запылает
ненависть ярче.
Парус
Парус парит! Он планирует близко,
блещет — шагах в сорока.
Будет ли буря?
Разнузданы брызги,
злоба в зеленых зрачках!
Будет, не будет, не все ли едино?
Будет так будет. Пройдет.
Жирные птицы мудро пронзают
рыбу губой костяной.
Передвигаются древние крабы
по деревянному дну.
Водоросли ударяются нудно
туловищами о дно.
Вот удаляется ветреник-парус.
Верит ли в бурю, бегун?
Вот вертикальная черточка — парус…
Вот уж за зримой чертой.
Буря пройдет — океан возродится,
периодичен, весом,
только вот парус не возвратится.
Только-то. Парус.
И все.
«Ты по пюпитру постучишь…»
Ты по пюпитру постучишь:
спектакль исполнен! Раз — и все!
Мой режиссер! Ты — поставщик,
не постановщик, режиссер.
Несостоятелен, как вопль,
твой театр, твой канон
мультипликационных войн,
волнений и корон,
нагримированных тирад,
втираемых в умы…
Твой мир — мир мумий, театрал,
мемориальный мир!
Твой театр потрепанных потерь!
Истертых истин фонд!
Чему обрадован партер?
Что одобряет он?
Зачем не поспешит уйти,
пока здоров и цел,
от гильотин галиматьи
под видом ценных сцен?
Не поспешит! И если «бис»
не грянет по рядам,
я вырву грешный мой язык,
и театру передам.
Циклопы
На съезде циклопов
цикл прений возрос
в связи с окончаньем доклада,
в котором оратор затронул вопрос:
зачем человеку два глаза?
Затронут вопрос. Досконален доклад.
Ответственность
перед роком.
Итак, резолюция:
выколоть глаз,
поскольку он понят как роскошь.
В дальнейшем, донельзя продумав доклад,
заколебались циклопы:
не лучше ли тот злополучный глаз
не выколоть, а — захлопнуть?
На сто сорок третьем стакане воды
съезд выдавил вывод командный:
не объединить ли два глаза в один?
Компактнее будет.
Гуманней.
Зачем человечество лечится, ест,
эстетствует,
строит,
зевает?
О том, что идет циклопический съезд,
зачем не подозревает?
Из поэмы «Антипигмалион»
Болезненны, безлики ночи,
как незаписанные ноты.
Две девочки, два офицера
у цирка шепчутся о ценах.
Все себестоимость имеет —
и цирк, и девочки, и место.
Заплесневелая собака
придумала себе забаву.
Пропойцу усыпит, а после
губу откусит от пропойцы.
Наивны, псина, развлеченья
твои, как встарь — столоверченья.
Мильоны вдумчивых собак
давным-давно нашли себя.
Отлично лают пастью алой.
А ты к какому идеалу?
Мы хоронили. Мы влачили.
Мы гроб влачили на себе,
сосредоточенно влачили
за восемь ручек в серебре.
Мы —
это деятель культуры
(все знал:
от культа до Катулла),
два представителя от обществ
(два представительные очень),
да плюс распространитель знаний
(вычерчивая виражи,
переходящее он знамя
на гроб священно возложил).
Мы скорбные цветы нарвали,
марш на литаврах замерцал.
Оформлен ритуал нормально…
Но позабыли мертвеца!
Царил мертвец на перекрестке,
похожий на милиционера…
Шли 28 переростков,
и с ними недоросль нервный.
И с ними —
школьница — мокрица
с фурункулами по лицу…
Остановились…
Мертвецу
серьезным образом… молиться…
Мертвец хрустальными очами
очаровательно вращал,
мертвец о чести и о счастье
обобществляюще вещал!
Что этих
в мертвеце манило?
Зачем сторонкой не прокрались?
Их не принудили молиться
родители
и по программе.
Они молились гениально!
Целенаправленно!
Борцами!