Мужчина играл на гармошке,
как будто растягивал лягушонка,
девушка пела,
и серьги ее распускались, как два парашюта,
девочка делала ножками:
танец она исполняла,
все остальные — присутствовали:
стояли,
моргая и не моргая.
Ты помнишь, что пели они?
И не надо, не помни:
такие же песни, как провинциальные лебеди на клеенках.
Толпа была полуодета, как все толпы на свете:
меха… кое-что из резины… тельняшки…
милиционеры с медалями… все остальные…
А те, кто поближе к слепым — не слушали пенье,
рассматривали
белые лица,
сочувствуя, но не стесняясь,
а те, кто подальше — не видели лиц, но слушали пенье,
они вынимали монеты из меди и не уходили.
Однако торговля не стала менее оживленной:
старухи в больших рукавицах
фруктовую рыбу обнюхивали, как целовали,
работали мясники топорами средневековья,
в бочонке звенел огурец, как зеленый звоночек.
Потом появилась, как львица, действительно, лошадь.
К гармошке пропал интерес:
все пошли посмотреть хорошенько на лошадь,
все,
даже четыре, как курицы, маленькие карлицы
и два лейтенанта:
с биноклем один, у второго футляр от бинокля.
Не помнишь, как падали листья?
А ты попытайся, припомни:
как листья играли, как трубки из маленькой меди,
с еще малолетних деревьев уже опадали,
уже увядая, еще не желтея,
они опадали зеленого цвета.
Солнце совсем не имело определенного места на небе —
присутствовало в каждой капельке неба одновременно.
Фосфоресцировал воздух, как испаренья
химических элементов химического производства.
Что происходило еще?
Лошадь-львицу
хороший товарищ вовлек в двухколесную тачку,
четыре карлицы купили четыре стакана
орешка сибирского кедра.
И щелкал орешек, как клюква,
И все остальные сплевывали скорлупу, когда шли, как
за эллинской колесницей, за тачкой.
Я помню тот вечер, когда фонари опускали
колокола великолепного света.
В грустной гостинице, в камере-одиночке
по телевизору кто-то играл на рояле.
Кто-то прекрасно играл, проникновенно и задушевно:
в смысле не «за душу брал», а в смысле «задушат»…
И ничего не случилось, дружок, ничего не случилось
вот и сейчас, в воскресенье, как видишь, в Ангарске.
«Когда на больших бастилиях…»
Когда на больших бастилиях
подводного государства
мигают, как колебанья,
вечерние колокола,
когда потемнеет воздух,
тогда расставляет море
беспалые перепонки
тишины.
И всякая тварь-творенье
небес, океана, суши
тогда, затаив дыханье,
спускает птенцов в гнездо.
Темнеет корабль корсара, —
он гасит огни живые,
и парус, как белый ангел,
на перышках убегает.
Что птица? — Небесное тельце.
Что рыба? — чертеж лекалой;
что звери пустынь? — пушинки;
корабль со своим бушпритом —
комарик с невредным жалом;
луна — это капля в море,
ни больше, ни меньше — капля
тишины.
Когда замигает бронзой
вечерний колокол моря
и восемь веселых лун
расставят свои зеркала, —
обманывайся, товарищ! —
тогда накануне страха
опущенными парусами
развлекается тишина.
«Род проходит и род приходит…»
Род проходит и род приходит.
Веселью время и скорби время.
Только солнце бьется, как сердце
в туманном мире, в минутном небе.
«Кристалл любви, кристалл надежды…»
Кристалл любви, кристалл надежды,
медаль ста солнц, метель ста вьюг!
Не удален и не удержан,
сам удалился и стою.
Стою над пропастью. Два грифа
летают. Море — в небесах.
О волны, кружевная гибель! —
вас ни воспеть, ни написать.
Кристалл любви, кристалл забвенья,
молитва колокольных лбов!
Над пропастью луна забрезжит,
клубится солнце, как любовь.
Стою с бокалом. И не брошусь.
Стою вне Вас, бокал — за Вас!
Я пью вино — златую бронзу, —
и счатлив мой глагол и глас!
Пой песню! В этом песнопенье
лишь голос горечи без нот.
Над нами тучи переспели,
дождь о живительный блеснет!
Стою. Блеснет да в пропасть канет
и сердца страх, и тишь в крови…
Кристалл времен, кристалл дыханья,
твердыня жизни и любви!
ХРОНИКА 671967
Телефон
Телефон — это маленький черненький храмик.
Он — игрушка.
Там танцуют Дюймовочки, сделанные из спичек,
и оловянные солдатики в зеленых касках с каким-то значком
на лбу.
Девочки танцуют с леденцовыми петушками и курочками.
Солдатики танцуют с оловянными поросятами.
И когда они так танцуют, получаются колокольчики,
которые чокаются:
— Здравствуй-здравствуй!
Телефон имеет два купола и башенные часы.
Оба купола опущены и повисли в пространстве.
У часов есть циферблат, но отсутствуют стрелки:
даже при самом пристальном изучении циферблата
мы все не узнаем определенный час суток,
а следовательно, мало кто догадывается, какой сейчас век:
каменный или не каменный, что ли.
На циферблате, на фарфорово-белом его пьедестале,
стоят, чуть-чуть отклонившись назад,
если можно так выразиться, стоят полулежа
десять несимметричных фигурок, одинаковых, потому что:
1. две фигурки, обозначенных цифрами 1 и 7,
это, в сущности, одна и та же фигурка,
но единица еще вертикальна,
а семерка уже отклонилась от вертикали,
чтобы определить свою,
в сущности, ту же позицию единицы,
как оппозицию к перпендикуляру;
2. фигурка 4
только прикидывается самостоятельным экземпляром,
в действительности она —
замаскированный брак семерки и единицы:
используя вертикальное положение единицы
и несколько невертикальное положение семерки,
четверка так гениально и вместе с тем простодушно
убедила нас в своем независимом «Я» —
поставила элементарную единицу
и приставила к туловищу ее
туловище опрокинутой вверх ногами семерки
(1+7 = 4).
3. 2 и 5, 6 и 9
поучительно объясняют философию хвостиков и кружочков:
5 и 6 — хвостик вверх —
оптимизм и веселье,
2 и 9 — хвостик вниз —
пессимизм и тоска;
но,
просто-напросто поднимая и опуская кружочки,
мы воочию убеждаемся,
как относительна всевозможная мудрость,
и еще убеждаемся на примере всех четырех,
как прекрасно веселье сменяется скорбью;
так мы выяснили:
2 и 5, 6 и 9 — антиподы,
но, как все антиподы, — обязательные двойники,
что беспощадно легко доказать
на классических полухвостиках и полукружочках
4. следующей цифры 3;
собственно говоря,
цифра 3 имеет свои полухвостики и полукружочки,
эта-то половинчатость и приводит к тому,
что смыкаются эти рискованные полуобъятая,
результат же смыканья ужасен и катастрофичен:
все сливается в самой современной фигурке 8;
5. Итак:
переливаясь из формы в форму,
опрокидывая свои представленья,
перемещая другие
и мечтая о равноправии третьих,
без излишнего идеализма,
исторически постепенно,
мы легко превращаем любую цифру в любую,
а все вместе
1 2 3 4 5 6 7 8 9
они хорошо и естественно вписываются в 0:
и когда мы во внутренности нуля вписываем одну за другой
ту или иную цифру,
мы видим, что нуль остается нулем:
0 как 0,
но слегка засоренный внутренним содержанием.
Телефон — это маленький черненький храмик.
Он варварски музыкален.
Там танцует колдун, худший из худших.
У него волосатые уши, губы, как у рыбы, и большой барабан на коленях.
На большом барабане подпрыгивают десять палочек.
Колдун палочки перебирает и соединяет их в группы цифр.
И тогда получается звон:
— До свиданья!
И тогда два человека снимают, каждый свою,
телефонные трубки
и прикладывают их к барабанным перепонкам.
Так у них получается то, что мы называем «контакт».
Но это уже вопросы иного порядка —
о том, как человек человеку друг, товарищ и волк.
Бессонница
Улицы — только туннели не моего государства
в красных пятнышках темноты.
Трепетали
бесцельные звездочки фантастических фонарей.
Где-то
семь семимильных теней и гитара убегали с девушками
в пространство.