Все весело, ей-ей!
И жизнь — есть жизнь, и смерть — есть смерть,
все в сумме — БЫТИЕ.
Песенка Мефистофеля
Я веселый Мефистофель,
я лишь миф, а мафий столько!
Все в отчаянье — ой, мама! —
в мире мифов или мафий.
В нашей солнечной геенне
кто проспался, тот и гений, —
то ли фавны, то ли готты,
то ли Фауст, то ли Гёте?
Там дворец или мансарда?
Вы принцесса или самка?
Кто красавец, кто уродец?
Успокойтесь, все умрете.
Пой, поэт, пора проститься,
ждет экскурсия по Стиксу…
Я вас славлю словесами,
остальное — славьте сами.
Детская песенка
Спи, мой мальчик, мой матрос.
В нашем сердце нету роз.
Наше сердце — север-сфинкс.
Ничего, ты просто спи.
Потихоньку поплывем,
после песенку споем,
я куплю тебе купель,
твой кораблик — колыбель.
В колыбельке-то (вот-вот)
вовсе нету ничего.
Спи. Повсюду пустота.
Спи, я это просто так.
Сигаретки-маяки,
на вершинах огоньки.
Я куплю тебе свирель
слушать песенки сирен.
Спи, не бойся за меня.
Нас сирены заманят,
убаюкают, споют,
потихонечку убьют.
Спи, мой мальчик дорогой.
Наше сердце далеко.
Плохо плакать, — все прошло,
худо или хорошо.
«Погасли небесные нимбы…»
Погасли небесные нимбы.
Нам ангелы гневные снились.
Там трубы трубили: «Священная месть!
Восстанем на вся! Велите!»
Метался во тьме Тамерланов меч…
Мой ангел… воитель!
Прочь слезы и страхи! К мечу и кресту!
Мы, ищущие, обрящем!
Вашу вселенскую красоту
кровью окрасим!
Бой небу! Господи, благослови!
Месть — смерти! Святись, свобода!..
А у самого — крылья в крови,
у самого-то…
«Месяц март на дворе, месяц март…»
Месяц март на дворе, месяц март.
Он, как все, не велик и не мал.
Может быть, на снегу снегири
где-то… где?.. А на улицах псы.
Через месяц и мне тридцать три.
Не прощай ничего, но прости,
что принес эту смерть, этот крест
на Голгофу твою. Боже мой,
не спасай меня, — надоест.
Я ведь хуже, если живой.
Если тост — за Иуду тост!
Он легенду лишь дополнял.
Что Варрава и что Христос —
одинаково для меня.
Дух, деянья — лишь сказки каст,
мне — лишь мир, лишь его возьму.
Одинаково — жизнь или казнь,
мир — он милостив ко всему.
Мир — он милостив и ко мне.
Освистите — не освищу.
Не кидайте в меня камней.
Я и сам себе не отпущу
ни греха.
Опустите крест
громогласных своих Голгоф.
Месть — за смерть! Если это месть, —
мстите, Господи.
Я готов.
«Ходит и ходит…»
Ходит и ходит
на цепи птица
с костяным клювом.
И стучит клювом
по стальным стеклам
моего неба.
Кто ты есть, птица?
Ты — судьба стаи?
Ты — ничья клятва?
Ты — мои мысли?
Ты — мои крылья?
Ты — мои цепи?
Клавиши света.
Мрамор кладбища.
Вопли ведьм пьяных.
Странности страсти
каменных комнат, —
о, объятья!
Лают псы в псарнях,
родились люди
для работ рабства.
Вот ушли луны,
унесли звезды, —
царствует солнце!
В небесах — нимбы!
Написать мне бы
сто страниц солнца.
«Май прошел, как ангел пролетел…»
Май прошел, как ангел пролетел,
ничего — ни сердцу, ни уму,
может, было в мае пара дел,
может, нет, — а ну их, ни к чему,
не ищи виновных, не щади,
я искал, виновен, я — все знал,
май самоубийств и нищеты
под тотальным титулом «весна»,
осуждаю — я оставил пост,
но кого пасти? О, не живой,
мертвый май, он просто — пьян и прост,
так себе, не нечто, а ничто,
суть существования — котел,
или крест, — не мне, не по плечу,
признаюсь: я глуп, но и хитер:
пользуйтесь! я что-то не хочу.
«Знал я и раньше…»
Знал я и раньше,
да и недавно,
страх страницы…
Рассказать разве,
как над Нотр-Дамом —
птицы, птицы.
Рассветал воздух,
воздух звезд. Луны
уплывали.
Транспорт пил воду
химии. Люди
уповали.
Про Париж пели
боги и барды
(ваша — вечность!).
Ведь у вас — перлы,
бал — баллады,
у меня — свечка.
И метель в сердце —
наверстай встречи!
Где моя Мекка?
В жизни и смерти
у меня свечка,
мой значок века,
светофор мига,
мой простой праздник,
рождество, скатерть…
Не грусти, милый,
все — прекрасно,
как — в сказке.
Гении горя
(с нашим-то стажем!),
мастера муки!
Будь же благ, город,
что ты дал даже
радость разлуки.
Башенки Лувра,
самолет снится,
люди — как буквы,
лампочки — луны,
крестики — птицы…
Будь — что будет!
Продолжение Пигмалиона
Теперь — тебе: там, в мастерской, маски,
тайник и гипс, и в светлячках воздух,
ты Галатею целовал, мальчик,
ты, девочка, произнесла вот что:
«У нас любовь, а у него маски,
мы живы жизнью, он лишь труд терпит,
другую девушку — он мэтр, мастер! —
ему нетрудно, он еще слепит».
Так лепетала ты, а ты слышал,
ты спал со мной и ел мои сласти,
я обучал тебя всему свыше,
мой мальчик, обучи ее страсти.
Мой ученик, теперь твоя тема,
точнее — тело. Под ее тогой
я знаю каждый капилляр тела.
Ведь я творец. А ты — лишь ты, только.
В твоей толпе. Теперь — твоя веха!
И молотками — весь мой труд, трепет!
И молотками — мой итог века! —
«ему нетрудно, он еще слепит!»
Теперь — толпе: я не скажу «стойте!».
Душа моя проста, как знак смерти.
Да, мне нетрудно, я слеплю столько
скульптуры — что там! будет миф мести!
И тем страшнее, что всему миру
вы просчитались так. И пусть пьесу
вы рассчитали молотком — «минус»,
миф — арифметика, и «плюс» — плебсу.
Теперь убейте. Это так просто.
Я только тих. Я только в труд — слепо.
И если Бог меня лепил в прошлом,
Ему нетрудно, — Он еще слепит.
«Все равно — по смеху, по слезам ли…»
Все равно — по смеху, по слезам ли,
все равно — сирена ли, синица…
Не проснуться завтра, послезавтра,
никому на свете не присниться.
Хутор
Действующие лица:
Пьяный Ангел
Девушка
Автор
Хор
Автор:
Холм, на холме хутор со шпилем, и мяукает кошка. Два окна:
красное, освещенное, второй этаж; черное стекло — первый.
На холме пасется белая лошадь, живая или бутафорская.
Кусты: крыжовник и красная смородина.
Беседка, увитая плющом и жасмином. Беседка открыта зрителю:
деревянные пни вместо кресел, плетеный столик. Подсвечник,
свеча. Над беседкой какие-то проволочки для белья
или для фонарей. Далеко — дорога.
Проносятся полосы света.
У подножья холма баня и пруд.
Между беседкой и баней колодец. Он цементный. Деревянный
ворот, ведро, цепь. У колодца на каменной скамеечке Девушка,
простое платье, волосы распущены.
Нежная мгла. Во мгле луна, как восходящее солнце, красная.
Болтаются какие-то последние бабочки, а по всей сцене висят
фонари.
Появляется Пьяный Ангел — из колодца. Он в белом.
Отряхивается. Нимб.
Ангел:
Меняю лиру на гитару,
меняю небо на поля,
я — сам свой раб, я — сам свой табор,
не трогайте меня, я пьян.
Не в небе, не на постаменте,
я сам собой в веках возник,
я вырвал сам себя из смерти
и в смерти сам себя воздвиг.
Не сеятель и не податель,
мне нет Иуды, нет Суда,
я — сам свой суд, я — сам предатель,
я — сам себе своя судьба.
Меняю знаки на загадку,
меняю крылья на коня,
семь заповедей — на цыганку,