:
Ты — трус.
Ангел:
Не вождь. Не неужели
вожди (знак «вождь» — от сатаны!)
предпочитали униженье
себе
и смерть — всем остальным.
Жрец — жертвой, девственница — блудом,
тиран — тиарой, Вакх — вином,
Христос — крестом, бастилец — бунтом,
Стикс — смертью, Вавилон — войной,
сирена — сном, солдат — стараньем,
хулой — Харон, хвалой — холуй,
все сущее — существованьем
унижено!
Девушка:
Не существуй!
Ангел (ослабел):
Не существуй… Там неземная
звезда… Там полюс… Дождь повис…
Девушка:
Там — дождь идет? (Смеется.) Куда?
Ангел:
Не знаю.
Идет, как все мы — сверху вниз.
Вдох-выдох, время — мех кузнечный,
конец… ни страха и ни сил…
Кто это тикает? Кузнечик?
Девушка:
Чердак! На чердаке — часы! (Веселится.)
Девушка:
Эй-эй!.. Уснул… Цитаты библий…
Архаика… еще пугал!
Смешной, смешной!
А КРЫЛЬЯ — БЫЛИ!
Он — Ангел, правда! Он — не лгал!
Девушка:
Живем, как в пропасть, как — впустую,
пылинки плача на весах,
прости, прости меня, простую,
что знала я о Небесах?!
Там лишь туманы. Только стаи.
Секундомеры-облака.
О, скука скорости и стали!
Что обреченных обрекать!
Нет — Неба! Темнота — тенета!
Не зная ни добра, ни зла,
на всех копытах континентов
пасется первая земля
над пропастью. Ах, Ангел, брат мой!
Что Дух? — лишь таянье теней!
Что чудеса! Простая правда
простым нам ближе и нужней.
Душа! расстаться — расплатиться.
В который рок, в который раз
на душу дунешь — разлетится
по искоркам — и нету нас.
Хор за занавесом:
Фарс фарисея,
барабан боли
это творенье.
Суету сеют
бесы и боги,
тьма и томленье.
Это их игры
света и смерти,
тайны и знаки.
Нет наших истин:
солнце, как сердце,
бьется над нами!
Автор:
Холм, на холме хутор, два окна, пасется белая лошадь, кусты,
беседка, столик, подсвечник, свеча, проволочки, дорога, баня
и пруд, колодец, бабочки болтаются, фонари висят, мгла — нежная,
луна — красная, Девушка — в простом платье.
ПРОДОЛЖЕНИЕ1970
«Тише, тише…»
Тише, тише,
мысли-мыши,
кот на крыше —
кыш! кыш!
Кот-мяука,
ловит муху,
ловит муху,
мой малыш!
Тише, тише,
мысли-мыши!
Кто на крыше?
кыш! кыш!
Это бесы
плачут в бедных
колыбелях,
мой малыш!
Тише, тише,
мысли-мыши!
Боги слышат,
мой малыш!
Боги эти
тоже дети,
а на свете
лишь тишь…
Гамлет и Офелия
Гамлет:
Неуютно в нашем саду —
соловьи да соловьи.
Мы устали жить на свету,
мы погасим свечи свои.
Темнота, тихо кругом,
лает пес, теплится час,
невидимка-ангел крылом
овевает небо и нас.
Неуютно в нашем дворце,
всё слова, Гамлет, слова.
И сидит в вечном венце
на твоем троне сова.
Это рай или тюрьма,
это блеск или луна?
В небесах нежная тьма,
Дух Святой, дьявол она.
Неуютно в наших сердцах,
целовать да целовать.
Уплывем завтра, сестра,
в ту страну, где благодать!
Офелия:
Где страна, где благодать?
Благо дать — и умереть.
Человек — боль и беда.
Только — быть, и не уметь
умереть. Быть — целовать,
целый век просто — пропеть,
целый век быть — благо дать,
целовать, и не успеть
умереть. В нашем саду
лишь пчела с птицей поют,
лишь цветы, лишь на свету
паучки что-то плетут…
Да летят искры стрекоз,
ласки сна, тайны тоски.
В золотых зарослях роз
лепестки да лепестки.
Ты потрогай — рвется струна,
Аполлон требует стрел.
Этот знак «сердце-стрела»
устарел, брат, устарел.
Только трепет и тетива!
Или их, или себя!
Этот сад, весь в деревах,
огонь и меч их истребят.
Гамлет:
Про деянья или про дух.
Про страданья или про страх.
Вот и вся сказка про двух:
жили-были брат и сестра.
В той стране, в той голубой
(журавли не долетят!),
там была только любовь,
у любви только дитя.
До зари звезды дрожат,
вся цена жизни — конец.
Ты послушай: дышит душа,
бьется, бьется в теле птенец.
Их любовь слишком светла,
им Гефест меч не ковал.
Жили-были брат и сестра,
и никто их не карал.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Ничего нет у меня,
ни иллюзий, и ни корон,
ни кола, и ни коня,
лишь одна родина — кровь.
Орфей
Им — венец, нам — колпак фригийский!
Обещанья отцов — о где же?
Эти — эллины, мы — фракийцы.
Так погасим очаг отечеств!
Кифареды, порвите ноты!
С плеч долой купола Атласа!
Не пропустим их в наши ночи,
нашим плачем их не оплачем!
Да бесславными чтобы были
мир-мираж или войны-вопли,
пусть мычат эти очи бычьи,
это волчье веселье веет!
В этой жизни (о неживая,
каземат, коридоры кары!),
в этой жизни жить — не желаю,
разбиваю свою кифару!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В водах Гебра вакханки вьются,
их тела в ореоле лилий
под телами юношей бьются,
а над ними — созвездье Лиры.
Я уже — распростимся — умер.
Кровь моя растворилась как-то.
Голова моя утонула,
в океаны ушла кифара.
Исповедь Дедала
В конце концов признанья — тоже поза.
Придет Овидий, и в «Метаморфозах»
прославит имя тусклое мое.
Я — лишь Дедал, достойный лишь Аида;
я лишь родоначальник Дедалидов,
ваятелей Афин и всех времен.
В каком-то мире, эллинов ли, мифов,
какой-то царь — и Минос, и не Минос,
какой-то остров — Крит или не Крит.
Овидий — что! — Румыния, романтик,
я вовсе не ваятель, — математик.
Я Миносу построил лабиринт.
Все — после: критских лавров ароматы,
Тезей и паутинка Ариадны,
Тезея — Диониса маята,
Плутарха историческая лира
о быко-человеке Лабиринта,
чудовище по кличке Минотавр.
Все — после. Миф имеет ипостаси.
Я не художник. Я — изобретатель.
Лишь инструменты я изобретал:
топор, бурав, и прочие,
а кроме —
пришел на скалы, где стоял Акрополь
и где — я знал! — стоял художник Тал.
Там он стоял. В сторонке и отдельно
в темнеющей от вечера одежде,
ладони рук, приветствуя, сомкнул.
Я поприветствовал и, обнимая,
и, постоянно руки отнимая,
отпрянул я! И со скалы столкнул.
Сын брата моего и мой племянник,
для девушек — химера и приманка,
для юношей — хулитель и кумир,
мечтатель-мальчик, с мышцами атлета,
вождь вакханалий, с мыслями аскета,
которого учил я и кормил,
которого ни слава не манила,
ни доблести. И не было мерила
в его судьбе — сама собой судьба.
Животное и труженик. Неверно:
«раб творчества» или «избранник неба»,
все проще — труд избранника-раба.
Как я убил? Известно как. Извольте:
на скалах водоросли и известка,
он поскользнулся и упал, увы!
Кто и когда вот так не оступался…
Я счастлив был. Но как я ошибался!
Я не его — я сам себя убил.
Они меня ни в чем не обвиняли,