Но ключ тюремщик не доверит нам.
Не нам, не нам, невольникам, воскликнуть:
— Мой дом — мой храм!
Наука наша — атомы кладбища.
Искусство — гладиатор или цирк.
Религия — цитатники для нищих.
Жрецы — от слова «жрать» жрецы.
Закон — загон скота (в решетках — щели!).
Честь человека — полицейский цех.
Права — лечебница для сумасшедших.
Семья и племя — свальный грех.
Народ — дитя с бельмом, уродец, гофман,
медуза, апокалипсиса плюс.
Гордится, что годится на Голгофу, —
«тиран, предатель или трус».
Ни срама нам, ни чести нам, — сарматы!
Пустыня мы, — в конце концов, — пустяк.
Вопрос: существовали ли солдаты,
которых звал под знамена Спартак?
Народ — пророку
Ты нас проклял. Ты — войско. Мы — тыл.
Ты есть — Дух! Мы — толпа и телесность.
Мы — повинность. Судилище — ты.
Ты — пророк. Мы — ничто, неизвестность.
Меч и молнии был твой глагол!
Ты преследовал без передышки.
А теперь ты бессилен и гол
перед нами… и дышишь… и дышишь…
И мерещится, что приравнял:
му-у-ки мирового пространства
ты от нас, от народа, приял
за свое мессианство!
Ты нам славу и совесть сулил,
пробужденья прекрасную чашу.
И расстреливал, вешал, судил
нас, народ, — именем нашим!
О когда б ты борьбой не бряцал,
не смеялся над плебсами-псами
и проклятия в нас не бросал,
мы б камнями в тебя не бросали!
Но спокойствие: не пропоем
память мученика и провидца.
Мы камнями тебя не побьем
и оплевывать не помыслим.
Ибо таинство это и миф
станет на руку всем поколеньям,
будто снова судилище — мы,
снова жертва — ты, мы — глумленье.
Не допустим легенд. Погоди.
Мы осмотрим тебя и отпустим.
Где всевидящий вождь-поводырь,
кто не вел нас вслепую, в беспутье?
Ты — пытался. Но как? Хоронил
все надежды (не Небом — по суху).
Не кляни же ты нас, не кляни,
проклинай своих братьев по духу!
Ничего не сумел и не смог.
Если б стали мы лучше и проще,
ты б в пропащей пустыне подох,
как отшельник, акридам пророча!
Ангел мести
В час полусна, в молочном полумраке
меня пришелец-Ангел посещал.
Глаза в глаза! Он в тайны посвящал,
полусмеялся, что ли, полуплакал.
Чертил мечом, готическая птица,
девиз на стеклах «Ненависть-Любовь»,
крыла — белы, на них краснела кровь.
На крышах серебрилась черепица.
Не мантия — мираж! морская пена!
Метался меч по медным небесам,
и опускался меч, и нависал…
Гость — говорил! Глаголил Словом Первым!
«Я — Ангел мести, боя и сверженья,
я — Дух деянья, крови и геенны.
Ты спишь и шепчешь. Где же гимны гнева?
Где песни страсти, солнца и сраженья?
Очнутся очи — пятый век, болото,
растений-ног, растений-рук,
о эхо эмбрионов — труд и труд!
Не мир принес, но меч — тебе бороться!»
Я меч взяла. Солдатскою стопою!
Но сердце еле теплится и ды-
ханье еле дышится. «Иди, —
сказала я, — иди, я не пойду с тобою.
Их миллионы — Жанны, Маргариты,
Шарлотты, — их мифическая месть!
Им невесомы мантия и меч.
Оставь, — сказала я, — со мной мои молитвы».
Где гость? От солнца лучики-уколы
в мой мир — в мою стеклянную скалу!
Мне снится: я под колоколом сплю,
и душу давят грозные глаголы!
«О Родина ханов! любимая — кара!..»
О Родина ханов! любимая — кара!
Зачем замолчала, опять онемела?
Кой-где пропиликает птичка несмело,
февральская птичка… так глухо, так тихо…
И грезы-и-розы отложим, отложим…
О Боже!
О где ты, свобода, звезда и зарница?
Ослепло у солнца и око-зеница,
Рассвет? — беспросветен. Никто не ответит:
кто завтра не встанет? кто утро осветит?
Бороться? Кто правдой неправду поборет?
О горе!
Отчизна! Любимая кабала!
О раб мой, товарищ мой, брат — в кандалах!
Остановись, оглянись и откликнись,
ответь на проклятья последней Отчизны!
Тюрьма и тюрьма. Кто разрушить поможет?
О Боже!
Когда же конец? Не родиться бы вовсе!
Что сила судьбы — без судьбы и без силы?
Плывем в никуда. Еле плещутся весла…
Проклятье — всю жизнь копошиться в могиле!
Невольничьи весла не выбросим в море.
О горе!
ЗНАКИ1972
«Когда жизнь…»
Когда жизнь — это седьмой пот райского древа,
когда жизнь — это седьмой круг дантова ада,
пусть нет сил, а стадо свиней жрет свой желудь, —
зови зло, не забывай мой мир молний!
Четыре
И начертил я
их, лошадей,
белых четыре
на белом листе.
Хочешь, не хочешь —
тебя сотворят.
Тикай потихоньку,
а лошади стоят.
Ни в прошлом и ни в завтра
ни на волосок.
Три мордами на запад,
одна — на восток.
Обитают люди,
властвуют, свистят,
слезками льются, —
а лошади стоят.
Колесницы-войны,
конюшни-огни,
ипподромы-вопли
совсем не для них.
Страница бумаги —
копыта и степь!
Никто их не поймает,
не посадит на цепь.
Звоночек незабудки,
свистулька соловья,
миллионы — бьются!
А лошади стоят.
О, во всем мире
золота и зла
их, моих, четыре —
девичьи тела,
нежные ноздри…
Лошади стоят:
в черные ночи
белые друзья.
Никуда не деться,
не важно уже…
Белое детство
моих чертежей!
«„Искусство — святыня…»
«Я — это мы».
«Искусство — святыня для дураков»,
распятью — расплата,
художник — и Цезарь, и Рубикон
любви и разврата,
атлет и аскет, наперсник и враг,
смертям — аллилуйя!
он Каин, он камень у райских врат,
плевок с поцелуем,
он мать и блудница, мастер мужчин
и женского жеста,
порфироносец и простолюдин,
насильник и жертва,
ладан и яд, амброзия, слизь,
он — истина, месса,
микроб и звезда, скрипка и свист,
гримаса Гермеса,
он плеть и рубец, орало мечей,
о клоун мучений!
палач и паломник, для пули мишень
и пуля в мишени,
лавр и терновник, Сизиф и Вулкан,
вакханка геенны,
в нем нежно и страстно сплелись на века
злодейство и гений!
И, если на землю падут топоры,
Суд Первый — Последний,
и станут пред Богом дворцы и дворы,
престолы, постели,
святыня и ересь, правда и спесь,
причастья позора…
— Ты кто? — спросит Бог. Он ответит: — Я — есть.
А вы — поползете,
наивны, невинны, отнюдь не новы, —
лишь толпы и толпы.
Виновен — лишь он. Он — не выйдет! — не вы! —
Он — есть, сам, и только.
«Ты, близлежащий женщина…»
Ты, близлежащий женщина, ты враг
ближайший. Ты моя окаменелость.
Ау, мой милый! всесторонних благ!
и в «до свиданья» веточку омелы.
За ласки тел, целуемых впотьмах,
за лапки лис, за журавлиный лепет,
за балаганы слез, бубновый крах,
иллюзии твои, притворный трепет, —
ay, мой мститель, мастер мук, —
ау, все наши Антарктиды и Сахары, —
ау! листаю новую главу,
и новым ядом — новые стаканы.
За ладан лжи, за олимпийский стикс,
за Ватерлоо, за отмену хартий,
за молнии в меня, — о отступись!
Оставь меня. Все хорошо, и — хватит.
Змеиный звон! за землю всех невест
моих и не моих еще, — пью чашу,
цикуту слез. Я не боюсь небес,
их гнев — лишь ласка ненависти нашей.
Униженный, и в ужасе с утра,
как скоморох на жердочке оваций,
о отступись! Еще дрожит струна,
не дай и ей, последней, оборваться.
Пью чашу зла, и пью и днесь и впредь
веленье кары и волненье рока.
Мы в жизни не сумели умереть,
жить в смерти — сверхъестественная роскошь.