Горе
Горе мое, златоносным потоком разлейся,
Червонные волны вспень…
Парусом черным на мачте дрожащей развейся,
Распластай на палубе тень!
Я, неподвижный, тебе неизменно покорный,
Приплыву к ее берегам,
Ей ничего не скажу, только парус мой черный
Положу к холодным ногам…
Горе мое, златоносным потоком разлейся,
Червонные волны вспень!
Люблю говорить слова,
Не совсем подходящие.
Оплети меня, синева,
Нитями, тонко звенящими!
Из всех цепей и неволь
Вырывают строки неверные,
Где каждое слово — пароль
Проникнуть в тайны вечерние.
Мучительны ваши слова,
Словно к кресту пригвожденные.
Мне вечером шепчет трава
Речи ласково-сонные.
Очищают от всех неволь
Рифмы однообразные.
Утихает ветхая боль
Под напевы грустно-бесстрастные.
Вольно поет синева
Песни, неясно звенящие.
Рождают тайну слова —
Не совсем подходящие.
Одинокая
Съежился, скорчился мир мой
В жизни простой и безбурной.
Я отгорожена ширмой,
Не золотой, не лазурной.
Сеть паутинно-немая
К самому сердцу прильнула.
Жизни иголка слепая
Тонко и больно кольнула.
День бесконечно струится,
Вечер — закатом окрашен.
Вечеру дай поклониться!
Лик его ласково-страшен.
Запахом листьев и почек
Сердце пьянеет — не ноет.
Вечером белый платочек
Голову плотно покроет.
Медленно съежился мир мой.
Вечер язвительно-розов.
Что ж? Я за ширмой! За ширмой!..
Где-то свистки паровозов.
На прогулке
Злые слова навернулись, как слезы.
Лицо мне хлестнула упругая ветка.
Ты улыбнулась обидно и едко,
Оскорбила спокойно, и тонко, и метко.
Злые слова навернулись, как слезы.
Я молча раздвинул густые кусты,
Молча прошла несклоненная ты.
Уронила мои полевые цветы…
Злые слова навернулись, как слезы.
Гремите в литавры и трубы, веселые люди!
Напрягайтесь, медные струны!
Словно кровавые луны
Над лесом оливково-черным
Вспарили —
Так всплыли
В избытке позорном
Из пурпура ярые груди.
Напрягайтесь, медные струны,
Гремите в арфах!
Сосцы широко размалеваны,
Она в узорчатых шарфах.
Пляшет.
Гремите, медные струны,
Веселей, музыканты!
Взметались одежды, развязаны банты,
Красные полосы ткани струятся и рдеют…
Пляшет.
Медью окованный
Пояс на бедрах тяжелыми лапами машет.
Быстрее, быстрее, — и пляшет, и пляшет…
Вскинуты руки, бледнеют, немеют.
Стиснула зубы — и липкая кровь
Сочится на бледных губах,
Медленно каплет на груди…
Обильней, обильней…
Черными крыльями страх
Задувает светильни.
Напрягайтесь, медные струны!
Пойте, гремите, — пляшет любовь!
Бейте в кимвалы, в литавры, веселые люди!
О, горько жить, не ведая волнений,
На берегах медлительной реки!
Пустыня злая! Сон без сновидений!
Безвыходность печали и тоски!
И лишь порой мелькают мимо тени,
Согбенные проходят старики,
И девушки, смиренные, как лани,
И юноши с обломками мечей,
И матери, слабея от рыданий,
Вотще зовут покинутых детей —
И — падают, без сил, без восклицаний,
Среди густых прибрежных камышей.
Дома
От скуки скромно вывожу крючочки
По гладкой, белой, по пустой бумаге:
Круги, штрихи, потом черчу зигзаги,
Потом идут рифмованные строчки…
Пишу стихи. Они слегка унылы.
Едва кольнув, слова покорно меркнут,
И, может быть, уже навек отвергнут
Жестокий взгляд, когда-то сердцу милый?
А если снова, под густой вуалью,
Она придет и в двери постучится,
Как сладко будет спящим притвориться
И мирных дней не уязвить печалью!
Она у двери постоит немного,
Нетерпеливо прозвенит браслетом,
Потом уйдет. И что сказать об этом?
Продлятся дни, безбольно и нестрого!
Стихи, давно забытые, — исправлю,
Все дни часами равными размерю,
И никакой надежде не поверю,
И никакого бога не прославлю.
Мышь
Маленькая, тихонькая мышь.
Серенький, веселенький зверок!
Глазками давно уже следишь,
В сердце не готов ли уголок.
Здравствуй, терпеливая моя,
Здравствуй, неизменная любовь!
Зубок изостренные края
Радостному сердцу приготовь.
В сердце поселяйся наконец,
Тихонький, послушливый зверок!
Сердцу истомленному венец —
Бархатный, горяченький комок.
Весенний рассказ
Не знаю, ночь ли их свела,
Любовь ли резвая приспела,
Она простую песню спела —
И страсть увенчана была.
Благословенны — в ночи темной
Внезапный взгляд, намек, мольба,
Любви притворная борьба
И сучьев шорох вероломный!
Благословенны — стыд, и страсть,
И вскрик, ничем не заглушенный,
И неизбежной, непреклонной
Истомы роковая власть!..
Всё так же было ночью этой.
Свершились ласки — и опять
Со лба спадающую прядь
Он отстранил рукой воздетой.
Еще спокойней и верней
Она оборки оправляла, —
И двигал ветер опахало
Зеленолистное над ней.
А там, вверху, свой лист широкий
Крутил посеребренный клен
Да — злобой поздней уязвлен —
Склонялся месяц кривобокий.
Прощание
Итак, прощай. Холодный лег туман.
Горит луна. Ты, как всегда, прекрасна.
В осенний вечер кто не Дон-Жуан? —
Шучу с тобой небрежно и опасно.
Итак, прощай. Ты хмуришься напрасно:
Волен шутить, в чьем сердце столько ран.
И в бурю весел храбрый капитан.
И только трупы шутят неопасно.
Страстей и чувств нестрогий господин,
Я всё забыл. Прости: всё шуткой стало,
Мне только мил в кольце твоем рубин…
Горит туман отливами опала,
Стоит луна, как желтый георгин.
Прощай, прощай!.. Ты что-то мне сказала?
Песня
«Опрозраченный месяц повис на ветвях,
Опустив потухающий взор.
Проступает заря в небесах,
Запевает свирель среди гор.
Опечаленный рыцарь летит на коне,
Огибает высокий утес
И рыдает о грустной весне
Над букетом серебряных роз.
Под стремительный топот копыт
Он роняет из рук повода,
И летит, и летит, и летит,
И кому-то кричит: навсегда!
И туманится замок вдали,
И чуть слышно доспехи звенят…
О, прощальный, взывающий взгляд!
О, предутренний холод земли!»
Ты прослушала песню мою,
Но печалью себя не тревожь:
Не о рыцаре песню пою,
Рыцарь — только священная ложь,
Лишь молитва моя о любви, о судьбе,
Чтобы в сердце сошла благодать,
Оттого что нет слов рассказать о тебе,
Оттого что нет сил промолчать.
Розы
Ах, царевна, как прекрасны
Эти милые, ночные
Чудеса!
Поднеси фонарь — и тотчас
Колыхнется тень на башне,
Промелькнет твой бант крылатый
И исчезнет.
Ах, царевна, как мгновенна
Тень твоя!
Не запомнишь, не уловишь
Быстрых черт:
Может быть, ты улыбнулась,
Может быть, ты засмеялась,
Может быть, поцеловала
Руку детскую свою?
Сколько тайн, простых и нежных,