ЯВЛЕНИЕ 1
Смотри, Степан, тут лестница плохая,
А ты легок, как пушка-дробовик;
Не упади!
Нет, лестница здорова.
Пожалуйста, как вздумаешь упасть,
Ты крикни нам, чтоб мы посторонились.
Ты зубоскал, проклятый скоморох!
Смеяться рад, стрекочешь, как сорока,
А сам труслив, как травленный русак.
Что? Видно ли?
Как будто на ладони!
Взберусь и я взглянуть на молодцов.
А что там за стеною делается, честные господа?
Наш умный дворянин, Прокофий Петрович Ляпунов, делает смотр сотне отборных удальцов, которых отправляет он в Москву на царскую службу.
Знать, к князю Скопину. Доброе дело!
А что слышно? Князь Михайло Васильевич все еще в Москве?
Говорят, что царь его в поход еще не пустил.
А сокол наш уж верно рвется к бою!
Ах, господи! Как весело глядеть
На конный строй! Как лошади играют!
А люди-то все в латах, в шишаках,
И с копьями, и с длинными мечами,
И с ружьями.
Нет, ружья не у всех.
Как не у всех? Гляди-ка: за спиною
У каждого короткое ружье.
Теперь я вижу!
Вишь, доспехи рдеют
Как бы в огне от солнечных лучей.
Смотря на них, глаза мои слезятся,
А сердце пляшет. Скучно мне сидеть
В Рязани нашей. Мать, отца, и дом свой,
Я все бы бросил, чтобы с ними быть,
И на коне, и драться. Но пустое!
Старуха мать и думать не велит.
А это кто кругом дружины вьется
На светло-рыжем бегуне?
То Петр,
Любимый ловчий Ляпунова.
Так-то!
Ну молодец! Да правда, весь народ
Отличный.
Их совсюда набирали.
А это кто сидит на вороном
Аргамаке, и сам, как словно буря?
Кто на вороном аргамаке? Кому быть, как не нашему богатырю, свету-то удальцу Захарью Петровичу. Лошадь с проточиной на лбу?
Да.
Я ее продал на запрошлой неделе и, право слово, в убыток.
Как же не в убыток? Ты ее украл у ногайского татарина в Тушинском лагере, да и ускакал на ней.
Да как скачет! Двести верст без отдыха и не пыхнет.
Точно, после двухсот верст она не пыхнет.
Не корми, сыта!
Точно шесть дней не корми, да на седьмой есть не давай, так сама овса не захочет.
Ей, Иван, не озорничай! Плохо будет.
А это кто так гордо подъезжает?
То сам Прокофий Ляпунов?
Ты прав,
Вот молодец, красавец! Равных нет
Ему в Рязани; да в Москве, я чаю,
Едва ль найдешь.
А конь-то, конь под ним,
Весь в яблоках!
Я знаю эту лошадь,
Скакун лихой, турецкий жеребец.
Лошадь хороша, да дорого заплатил за нее Прокофий Петрович.
Знать, не у тебя купил!
Нет, не у меня, а у коломенского Игната.
То-то же.
Вот он остановился. Жеребец
Копытом бьет, визжит, дрожит от злобы.
Рот в пене, глаз, как пламя. Чудный конь!
Вишь, ратникам как низко поклонился,
Заметил ты?
— Он что-то говорит.
— Конь на дыбы, а он не шевельнулся!
Ездок чудесный.
— Он махнул рукой,
И рысью все пошли. Как ровно, дружно!
Земля дрожит.
— Теперь несутся вскачь.
— Махнул опять!
— Все мигом разлетелись,
Гарцуют... Нет, я более глядеть
Уж не хочу: не то, как сумасшедший,
Отца и мать покину, да уйду.
Прощай!
— Постой.
— Нет, сердце защемило.
— Так ты изволил говорить, что князя Михайла Васильевича Скопина царь все еще в Москве держит. Что б это значило?
— А бог весть.
— Пора бы в поле, вот скоро май месяц, дороги просохли, войску поход будет легкий.
— Лучшее время в году, да и бог ведро посылает.
— А дела-то осталося князю Скопину довольно: Тушинский все еще беснуется в Калуге, поляки грабят около Старицы, а сам их король Жигмунт проклятый бьется об стены Смоленска.
— Ну что же? Жигмунту плоха удача с Смоленском, бьется об стены, да и лоб разобьет. Там воевода-то Шеин самому князю Михайлу под стать.
— Да, да он поляков потчевает со стены такою смородиною, что они себе оскомину наели.
— А ворам сапегиным около Старицы и уж не до жиру, а быть бы живу.
— Эх, их от Дмитрова Куакин-то пугнул! Говорят, на лыжах к ним подъехал; а поляк, как волк, на лыжах ходить не умеет. Их, слышно, там в глубоком снеге пропасть похоронили.
— Правда, правда; мой брат двоюродный ходил с Куракиным и все дело мне рассказывал. Мертвых кучами клали, да жгли. И поделом этой нехристи поганой: всю Русь раграбили. А уж о Тушинском что и говорить? Ему плохие пиры в Калуге; шайка у него осталась малая, и бояре почти все от него поотстали.
— Ох, эти бояре, бояре! Они-то и беду всю сделали, и нас-то, людей малых, в соблазн ввели.
— Ну, не все бояре под одну стать. Вот князь Михаил чист пред богом: в руке меч, а в сердце крест божий. Его и Маринка-ведьма не обморочит.
— Об нем речи не было; а пора бы ему Тушинскую гадину вконец сгубить.
Что? Иль об калужском царике говорите? Ему уж куда плохо пришлось. Я намеднясь к брату писал: «Покинь, мол, его; несдобровать ему».
— Аль брат твой Федотка все еще у него служит?
При нем.
— Неужели еще все верит Самозванцу? Казалось, Федот малый смышленый.
Верит не верит, а служит. Теперь время смутное: норовишь, как бы с голода не умереть. Думаешь тут одного брата разорят, так у другого кусок лишний останется.
— Ах ты, бессовестная душа!
Ну, вот ты и раниться стал! Теперь, как нам бог князя Михаила дал, так и Федот от Самозванца отстанет; а прежде и все мы ему служили.
— Тогда еще обмана не проведали.
А вел-то нас сам Прокофий Петрович. Что? И он небось верил?
— Не тебе про то знать. Верил ли он, нет ли, не ведаю; да и не нам с тобою догадываться, какую он думу думает.
— Да и нескоро догадаешься, что у него в голове.
— А какие это ратники переходят там через улицу?
— Это дворянские ратники, что в Москву идут.
Эх, времечко! Когда-нибудь бывало ль
В святой Руси, чтоб всякий, стар и млад,
Ходил с мечом, как словно вор иль немцы,
Что у моря за Юрьевом живут?
Аль страшно, дедушка?
Пожалуй, смейся!
А мне так страшно грустно. В прежни дни
(Когда господь был милостив к России)
Иной живал до волосов седых,
Кормил детей и внучат, а железа
Другого не видал, как свой топор,
Сошник для пашни или серп для жатвы.
Да чем же хлеб он резал?
Смейся, смейся!
Не веришь мне затем, что молод ты
И не знавал счастливых дней протекших.
А вспомню я: всё было хорошо,
И веселы пиры, и песни звонки,
И пляски в селах под вечерний час...
Вы, старики, всё хвалите былое.
И парни-то свежи, как маков цвет,
Румяные, ходили молодцами,
Не так, как ты, бескровный, испитой,
Нахмурил лоб, надвинул важно брови,
Как будто вся судьба России в том,
Что правою иль левою ногою
Ты ступишь наперед.
Досталось, брат!
Всё врет старик.
Какому быть веселью,
Когда везде, в деревнях, в городах,
Куда ни обернешься — всё железо;
Куда ни взглянешь — копья да мечи?
Эх, не брани ты ратного железа:
Твой дом, твой закорм, даже жизнь твоя
Охранены мечами.
Я не спорю.
Что говорит наш Ляпунов?
А что?
Держите нож! Нож хлеба не попросит,
А хлеб разрежет и добудет хлеб,
Да и чужого к хлебу не допустит.
Вот знатно сказано.
Зато гляди,
Как ратники, мы все готовы к бою.
И оттого спокойнее живем,
И область-то рязанская целее.
Что говорить? Досталося и нам.
Зарайский край разграблен.
Это малость!
Поди в Смоленск, в Калугу, в Тулу, в Тверь,
Так будь хоть злой татарин, сердце взноет
И всплачется. Где были города —
Зола; где люди — трупы; лужи с кровью,
Медведям пир да пойло для волков.
Нет всё Рязань счастливее.
Дай бог
Прокофию Петровичу здоровья!
Его умом мы живы.
Хорошо!
Наш Ляпунов умен, но то ли было,
Когда за всех один умен был царь,
Как с небеси всем правит бог единый?
А разве нет у нас теперь царя?
Что? Родом царь?
Нет, выбран.
Кем?
Не знаю;
А говорят, что выбрала Москва.
Вишь, говорят! А не с того ль избранья
Пришла беда и разоренье всем?
Избави бог, чтоб я царя позорил
Иль что дурное мыслил; но скажу,
Что прежде было лучше. Все цари
Велися домом. Дед и сын и внуки
Родились на престоле, под венцом,
Все праводержцы, миродержцы, строги,
Хранители нам, бедным.
Что же делать,
Когда господь наш царский род пресек?
Что делать? Правда, бог казнит Россию.
Постойте-ка. Вот идут Ляпуновы.
Ляпуновы!
ЯВЛЕНИЕ 2
Верь, брат Захар, не частная отвага,
Не личное безумье удальства,
Но твердый строй, но натиск злой и дружный
Дают вождям победу.
Может быть;
Но удальство разгульное, лихое
Так весело!
Татарский бред! Смотри,
Что делает смышленый швед, как немцы
Смыкаются в железные полки.
У немцев нам учиться!
Что же? Стыдно?
То стыдно, брат, что есть в сердцах огонь
И мощь в руках, а смотришь: в деле ратном
Младенцы мы. — Здорово, господа!
Что речь? О чем?
Какая речь, боярин!
Мы люди темные и малые.
Так что ж!
Темны и малы? Но душою чистой
Вы любите Россию, за нее
Готовы пасть в сраженьи, и беседа
Была о ней.
Всё знает!
Не стыдитесь
Прекрасных чувств. Не говорите мне,
Что малы вы. Ты мещанин безродный,
Но совестный, возвышенней сто крат,
Чем Салтыков, Иуда родовитый.
Не правда ль?
Правда.
Лухов! Приготовь
Мне копий сто на образец заморский;
За образцом ты завтра приходи.
Братец твоей милости, Захарий Петрович, уж прислал его ко мне: четырехгранные, аршинными полосами, что в ратовище врезываются.
Да, самый тот. Но поспеши работой!
Не то гляди, как храбрый князь Скопин
Избавит нас от Польши некрещеной:
Тогда прощай и копья, и мечи,
И панцири стальные; их и даром
Мы не возмем. Не правда ли, старик?
1833-1834