— Это не Довиль, а Файя! Файя — единственная, кто нам всем приносит удачу!
Тишина накрыла собрание. Можно ли было доверять этой шутке? И откуда вдруг такая близость Лобанова с Файей, ведь в Сан-Себастьяне он так жестоко с ней обошелся? Стив вспомнил их драку на лестнице, отодвигая стул: те же духи, тяжелые и душные.
— Файя меня вдохновляет! — воскликнул Лобанов. — Два часа как я здесь и весь киплю идеями! Я напишу для нее балет. Я придумал уже три картины.
Он бросил насмешливый взгляд на Стеллио, но тот постарался от него уклониться. Впрочем, со вчерашнего дня венецианец никому не смотрел в лицо. Он казался измученным, как если бы приезд Лобанова вызывал у него беспокойство. Заметив, что Стив за ним наблюдает, Стеллио начал лихорадочно разминать кусочек пирога.
Лобанов продолжал разглагольствовать, и никто не мог его остановить. Впрочем, его слушали с жадностью, а Файя — в первую очередь.
— Я придумаю новую грамматику тела! — вопил он поверх голов. — Русский балет больше не похож на русский, я верну ему его настоящую душу. Дягилев лишь презренный импресарио, он не танцовщик! Только танцующим тело открывает свои тайны, не правда ли, Файя? Ох, Файя, вы увидите новую хореографию: я сделаю из вас Королеву Снегов, Ледяную Русалку, Голубую Богиню, Повелительницу Котов!
Теперь, когда война отняла у Лобанова способность говорить движениями, их заменила речь. Он описывал весенние степи, балы в Петербурге, запахи русской Пасхи, белые ночи, дворцы Европы, праздники, где икрой и шампанским угощали в фойе театров, опьянение после триумфов, когда танцовщики склонялись перед партером из сияющих диадем, безумства Парижа, еще более удивительные выдумки Лондона, где эксцентричные леди выскакивали из лож, чтобы сжать в объятиях прекрасное обнаженное тело Нижинского. Воспоминания о минувшем смешивались с новыми проектами, накрывали их, как непаханная земля, которой не видно конца; колдовство его слов воскрешало старый, но уже не существующий мир.
Внезапно Файе все это надоело. Она поправила шляпку, опустила сетку вуали, взяла со стола перчатки из белой замши:
— Дорогой Сергей, слышите? Это танго!
Со стороны моря банджо наигрывало «Matinata».
— …Вы забыли про наше рандеву?
Остальные подняли глаза, несколько удивившись.
— …Кардиналка дала мне адрес подпольной вечеринки с танго. Пойдемте туда.
И, как если бы все было решено с начала времен, все поднялись, один за другим, вслед за нею.
Как и следовало ожидать, Файя бросила Макса и не выпускала из своих рук Пепе. Кардиналка наблюдала из глубины своего кресла за женщинами, пришедшими поразвлечься.
Время от времени она подзывала кого-нибудь из них, чтобы пошушукаться.
Это было довольно любопытное место — громадная вилла, хорошо укрытая в глубине парка. Все танцевали в больших комнатах, почти полностью освобожденных от мебели. Здесь собралась самая разношерстная публика: праздные отпускники, советники посольств, русские аристократы и трагические актеры, камергер папы, окопавшиеся в тылу в ужасе, что сегодня или завтра эта бойня вынудит их расстаться с комфортом. Что касается женщин, то в основном это были «легкомысленные дурочки», как сказал бы Вентру. Светские дамы отличались от них едва заметными деталями: может быть, менее бросающимися в глаза украшениями, более гордой посадкой головы. Все вокруг курили — мужчины и женщины, — даже когда танцевали. Казалось, что война, смешавшая все сословия, разладила и временной порядок, разумное и принятое всеми соответствие одежды времени суток. Здесь все одевались, как хотели: в платья для города, вечерние, дневные, эгретки, театральные манто, бальные туалеты — были даже три сорванца в желтых купальных костюмах, а их ноги были выкрашены в цвет бордо по последней кубистской пляжной моде.
Д’Эспрэ вовсю развеселился, особенно когда встретил своих довоенных друзей. Он танцевал без отдыха и по каждому случаю восклицал модную тогда фразу: «Как мы здесь веселимся, на полных оборотах!», — вновь получая наслаждение от общения со всяким сбродом.
Стив не отходил от Макса. С молчаливого согласия они сели рядом недалеко от танцевальной площадки. Ни тот ни другой не могли — или не хотели — говорить. Через полчаса Стив не выдержал:
— Мой корабль отплывает послезавтра. Я уеду сегодня вечером.
Макс не ответил.
— Я уезжаю, — повторил Стив. — Но перед этим мне нужно с ней объясниться.
— С ней! — подскочил Макс, будто его разбудили.
— Да, с ней. Я хорошо ее знал раньше, очень хорошо.
Макс сжал челюсти:
— Мне наплевать. Она моя, я владею ею.
— Не сходи с ума. Никто никогда не мог ее удержать. К тому же она замужем.
— Мне все равно. — Он потушил свою сигарету. — Надо выбирать, Стив! Лицемерие или смерть. Жизнь во лжи или любовь.
— Тебе не кажется, что войны хватает…
— Я ее удержу. Даже если при этом погибну.
— Из-за одной ночи, Макс, одной-единственной ночи… Ты сумасшедший!
— Ее единственной не хватало в моей жизни. Но оставим это. Иди поговори с ней — и разойдемся.
Стив обошел несколько пар и направился к Файе.
— Теперь она танцует со мной, — сказал он Пепе.
— Если мадам этого желает!
— Мадам желает, — сказала Файя самым нежным голосом и раскрыла объятия Стиву.
Она вновь была мягка, мягка и нежна, как раньше, и Стив страдал от мысли, что этой нежностью она, по-видимому, обязана Максу.
Музыканты начали играть довольно медленное танго «Sentimento gaucho» — одну из тех модных мелодий, которые звучат так, будто рассказывается какая-то старая история: может быть, история их любви, немного грустная и усталая.
— Почему ты меня оставила? — спросил Стив спустя два такта.
Она хотела сменить тему:
— Красивое колье, правда? Я сама его сделала.
— Я уезжаю, Файя, уезжаю навсегда. Я возвращаюсь в Америку. Мне не хочется говорить о побрякушках.
Она попробовала отвлечь его другим способом:
— Ты не так танцуешь, как раньше. У тебя что-то с ногой.
— Это война. Но я избежал худшего. Посмотри на Лобанова… — Он указал на русского в углу зала: держась на костылях, тот пробовал изображать танго. — Тебя тоже изменила война. Ты уже не так молчалива. И озлоблена!
— Что такое: опять война! У всех одно на языке. Будто война помогает вам выйти на правильную дорогу, а до этого вы не знали, как жить!
— Значит, война — это судьба?
— Да, судьба.
Даже возражая, она говорила очень нежно.
— А если мы умрем?
— Умрем, если суждено.
— Если суждено! А если кто-то умрет из-за тебя? Эти двое юнцов, посмотри, на все готовые ради твоей улыбки!
Она опустила глаза и не ответила — только вздрогнула.
— Файя, объясни мне…
Тогда она сказала фразу из тех, что говорила когда-то:
— У меня, ты знаешь, нет судьбы. Я пришла ниоткуда, никуда не иду.
— Ты, однако, замужем. И у тебя ребенок…
Он запнулся, почувствовав, что она дрожит.
Маленький оркестр закончил играть танго и начал медленный вальс в американском стиле. Стив сжал ее в объятиях:
— Файя, скажи мне: банкир, другие, Вентру… Это из-за денег?
Ее взгляд подернулся дымкой и устремился к окну.
— Я люблю любовь, Стив. Люблю ее комедию.
Она произнесла комедия так, как сказала бы несчастье. Стива это ужаснуло. Он подошел к тому же, что и д’Эспрэ накануне, — наступила его очередь задать предначертанный вопрос:
— А я, что я для тебя во всем этом?
— Ох, ты… — Она улыбнулась.
Стив быстро прервал ее:
— Файя, такой любви, как со мной, у тебя никогда не будет.
И застыл, охмелев от того, что осмелился это сказать. Ее улыбка смешалась со слезами.
— Я ненавижу мужчин, — призналась она. — Других мужчин.
Это походило на декларацию любви, и он попробовал ее опровергнуть:
— А Макс?
— Я их ненавижу! — упорствовала Файя с какой-то детской яростью.
Стив крепче обнял ее и хотел продолжить танец. Но у нее не было больше сил. Будто вырванные у нее признания украли ту энергию, которая позволяла ей жить. Именно в этот момент — Стив потом долго вспоминал о нем — его поразила мысль, что Файя может умереть.
— Файя, скажи…
Но она его не слушала и продолжала упавшим голосом, как бы для себя самой:
— Я очаровываю всех, я знаю, что очаровываю… Но любовь всякий раз заканчивается в простынях. Чудо закончено! И красота меня покидает. Я только произвожу впечатление, и все. Впечатление!
Стив не знал, что сказать, что сделать.
— Глупая! — бросил он. — Я бы на тебе женился.
— Я их ненавижу, — повторяла Файя, не слушая его. — А потом появляются деньги.
Стив больше не мог этого выносить. Надо было как-то ее остановить, может, ударить. Он услышал то, что хотел, и знал достаточно, чтобы вернуться в Америку. Но она была так близко, так доступна! Он взял ее за подбородок и минуту рассматривал любимое лицо.
Глаза Файи, как и накануне, больше не были ясными, и она смотрела на него с немного грустным выражением, как если бы что-то потеряла. Взаимной любви не бывает, подумал Стив. А те немногие, кто любит друг друга, редко любят в равной степени. Но эта мысль ему нисколько не помогла. Он зашел в тот же тупик, что и другие, к тому же несколькими годами раньше: как, черт побери, оторваться от Файи?
Музыканты заиграли новое танго. Надо было или уходить, или оставаться. Но Стив не успел решить этот вопрос. Пронзительные крики раздались у входа на виллу, советники посольств обратились в бегство, опрокидывая женщин в купальных костюмах, одна эгретка загорелась, камергер папы растянулся на сильно навощенном паркете.
— Полиция нравов! — закричала Кардиналка. — Сматывайтесь быстрее!
Судьба распорядилась так, что никто из друзей не попал в облаву. Через час все встретились в подвалах «Нормандии», где единодушно заключили, что ситуация безвыходная. Из-за военных неудач танго только что официально запретили как на публике, так и в частных домах. Довиль, казалось, был обречен на самую ужасную скуку. Никто не знал, что делать, когда д’Эспрэ рискнул предложить: