– Чего ты хочешь? – не понял Вадим.
– Остановиться. Прекратить игру. Я не хочу больше жить с Есиповым. Даже видеть его не хочу. Я не хочу ложиться в постель с человеком, для которого деньги важнее меня. И я не хочу быть богатой, чтобы выбирать себе мужа по любви, а не по кошельку, как ты мне обещал. Потому что я хочу быть с тобой, а если это невозможно, то никакое богатство и никакая свобода выбора мужа мне уже не нужны. Если я не могу выбрать тебя, тогда все бессмысленно.
– Но, Ксюша, сейчас еще рано останавливаться. Мы с тобой не готовы. Я ведь объяснял тебе… В конце концов, если ты действительно меня любишь, ты должна подумать и о моих интересах. И не отказываться от помощи, даже если сама ты утратила интерес к делу.
Оксана встала, плотнее запахнула длинный шелковый халат с высокими разрезами, открывающими при каждом шаге красивые длинные ноги, и вышла в ванную. Тщательно умывшись холодной водой, она хотела было нанести на лицо питательный крем, но подумала, что жирный блеск кожи не украсит ее. «А пусть, – с внезапным отчаянием подумала она. – Я ему не нужна. Он меня не хочет. Так какая разница, как я выгляжу? Чем хуже, тем лучше».
Выбрав из выстроенных на полочке кремов самый густой, она стянула волосы на затылке и скрепила их заколкой, туго повязала полиэтиленовую повязку, предохраняющую волосы от попадания на них крема, и наложила на все лицо жирный белый состав. Глаза по контрасту сразу стали казаться почти черными, сверкающими и огромными. Вызывающе вздернув подбородок и распрямив плечи, она вернулась в комнату, но Вадима там не обнаружила. Он был на кухне и, по обыкновению проявляя полную самостоятельность, готовился жарить яичницу с помидорами.
– На твою долю жарить? – спросил он, не оборачиваясь, когда услышал шаги Оксаны у себя за спиной.
– Да, будь добр, – ответила она ровно, будто и не плакала навзрыд совсем недавно.
Есть ей совсем не хотелось, но здоровый аппетит является свидетельством спокойствия духа, тогда как его отсутствие говорило бы о нервозности. Она дала слабину, это было непростительно, но что случилось – то случилось. Больше не случится. Во всяком случае, не на глазах у Вадима.
Налив себе еще одну порцию водки с тоником, она взяла сигарету и уселась на кухне, опершись затылком о стену и закрыв глаза. Все сразу стало скучно и неинтересно. Не нужно. Бессмысленно. Только теперь Оксана поняла, что острый интерес к Вадиму, желание быть с ним рядом, видеться с ним, разговаривать, вместе обсуждать и решать какие-то проблемы придавали смысл ее жизни. Она испытывала ни с чем не сравнимое удовольствие, когда подавляла в себе неприязнь к Есипову, преодолевала отвращение, ложась с ним в постель, потому что знала: это та цена, которую она платит за свою любовь. И чем выше была эта цена, чем сильнее были подавляемые ею чувства, тем лучше, драгоценнее делалось для нее то, за что платилась такая высокая цена. Ведь понятно же, что дешевая ерунда не может стоить так дорого. Вадим придавал ее жизни вкус, цвет, насыщенность. Вадим заставлял ее думать, двигаться вперед, что-то изобретать, стараться, совершенствоваться, учиться чему-то. Ей хотелось нравиться ему. Ей хотелось, чтобы он ее одобрял и хвалил.
А теперь ничто не заставит ее продолжать эту историю с Есиповым и его издательством, историю, которая в одно мгновение стала муторной, скучной, ненужной и отвратительной. Учитывать интересы Вадима? Иными словами, самой заняться устройством и укреплением его будущего благополучия, его счастья с другой женщиной? Ну уж нет. Не дождетесь. Вот пусть другая женщина и помогает ему, пусть она, а не Оксана, распускает слюни и изображает мамочку, когда у Есипова встанет. Что же, Вадим свою красотку бережет, под чужого мужика ради денег не подкладывает, а ее, Оксану, не щадит, тратит направо и налево?
– Она красивая? – спросила она, не открывая глаз.
– Кто?
– Эта женщина, которую ты так любишь.
– Нет, не очень. Для меня она лучше всех, но если судить объективно, то внешность у нее вполне стандартная.
– Сколько ей лет?
– Много.
– Что значит «много»? Тридцать? Тридцать пять?
– Она старше меня. Что означают твои расспросы?
– Ничего. Просто интересно.
Она старше Вадима. И внешность самая обыкновенная. Конечно, такую под Есипова не подложишь. Значит, он эксплуатировал и внешность Оксаны, потому что у его подруги такой внешности нет. Что же у нее есть такое, чего лишена Оксана? Почему эта старуха кажется ему лучше молодой красавицы?
– У тебя что, тоже эдипов комплекс? – ехидно спросила она. – Тоже на старушек тянет, как Есипова? То-то я удивилась, что ты так быстро с ним разобрался и даже правильные советы давал. Теперь мне понятно, откуда ноги растут.
– Ты не права, Ксюша, – мягко ответил он. – Она старше меня всего на три года, ей сорок восемь. И никаких сыновних чувств я к ней не испытываю. Эта женщина была со мной рядом много лет, мы вместе с ней прошли через многие трудности, у нас дети, мы их растим, и мы очень дружим. Она много сделала для меня в свое время, и я считаю себя обязанным обеспечить ей приемлемый уровень существования хотя бы во второй половине жизни. Дети подрастут и сами пробьются, заработают себе на автомобили и квартиры. А она уже ничего не сможет для себя сделать. Это моя забота и моя обязанность.
– Ты хочешь сказать, что тебя держит возле нее чувство долга?
В ней снова вспыхнула надежда. Он не любит свою старую жену, он просто выполняет обязанность. А коль так, ничто не может помешать ему быть с Оксаной. Пусть не жениться на ней, она не настаивает, но просто быть, приходить, пить здесь кофе, ложиться в постель. Пусть он пообещает ей хотя бы это, и она с радостью кинется снова в опасную игру, чтобы заработать деньги и спокойно сидеть дома и варить борщи в ожидании редких визитов Вадима. А может быть, растить его детей…
– Ты можешь называть это как угодно, но я называю это любовью, – сказал он, лишая ее тем самым последних остатков надежды.
Он разложил на две тарелки яичницу с помидорами, посыпал сверху мелко нарубленной зеленью и поставил на стол. Оксана сквозь застилавшие глаза слезы смотрела на красно-желто-зеленую смесь в тарелке, и ей казалось в эту минуту, что вся ее наполненная красками и острыми переживаниями жизнь превратилась в это бесформенное месиво, безжалостно растоптанная и грубо перемешанная.
– Эти деятели из «Шерхана» – большие мастера прятать концы. Нигде ни один «левый» тираж не засветился. И в налоговой полиции на них ничего нет, ни одной зацепочки, хотя там на издателей большой зуб точили. Точили-точили – а ни на чем не поймали.
Миша Доценко, вплотную занимавшийся убийством в доме переводчика Соловьева, проделал огромную работу, но с места в раскрытии преступления так и не сдвинулся. Версий было несколько: убить хотели Собликову, а Андрей Коренев просто под руку попался; убить хотели Коренева, а Собликова попала в жертвы случайно; убить хотели самого Соловьева; убивать вообще никого не хотели, имела место попытка кражи или, на крайний случай, грабежа. И по каждой из этих версий предстояло собрать и проверить массу сведений.
В первую очередь решили отработать Марину Собликову – все-таки яркое криминальное прошлое и, похоже, настоящее, а также связи, завязанные во время отсидки, и, вполне возможно, сложившиеся там же конфликтные отношения. Миша перелопатил кучу материалов, нашел и опросил великое множество людей, наметил нескольких потенциальных подозреваемых, которые могли возыметь нехорошее желание свести счеты с очаровательной воровкой-взломщицей, убил время на проверку их алиби. На это ушло около десяти дней, а результата не дало. Правда, версия Собликовой была самой трудоемкой, проверка Коренева и Соловьева представлялась намного более легкой работой.
Так оно и оказалось. Еще неделя ушла на прорисовку образов Андрея Коренева и Владимира Соловьева. И опять ничего. Ни явных врагов, ни криминальных связей, ни долгов, ни тяжелых конфликтов. Версия же случайно забредшего в дом грабителя представлялась весьма вероятной, но абсолютно неперспективной с точки зрения возможности раскрытия. Оружие, из которого были застрелены Андрей и Марина, числилось за Министерством обороны и было утрачено в ходе боевых действий в Чечне. Понятно, что оно было кем-то найдено, вовлечено в незаконный оборот и продано неизвестно когда, неизвестно кем и неизвестно кому. Тупик.
– Может быть, все-таки это «Шерхан» решил разделаться с Соловьевым? – предположил Доценко.
– Например, зачем? – удивилась Настя. – Я не вижу причин.
– Они боялись, что Соловьев найдет документ, предприняли ряд попыток его изъять, а когда не сумели, то сочли, что проще убить переводчика.
– Цель со средствами как-то не соотносится, – с сомнением покачала она головой. – Повод уж больно слабенький. И потом, вы обратили внимание, как усиленно руководитель «Шерхана» Кирилл Есипов выгораживал Соловьева, уверял, что тот не мог убить помощника и любовницу из ревности. Он панически боялся, что у Соловьева будут неприятности. Издательство им очень дорожит. Очень. Настолько, что это уже делается просто подозрительным. Кроме того, вы сами, Мишенька, только что сказали мне, что с точки зрения налогов у «Шерхана» все в ажуре. Конечно, им не хотелось бы, чтобы выплыла эта бумажка. Судя по всему, это единственное реальное, хотя и косвенное, доказательство того, что они гонят контрафактные тиражи, не выплачивая за них налогов и не платя гонорара переводчику. Безусловно, это повод для скандала. Но не для убийства же. И последнее: я готова согласиться с тем, что это была попытка убить Соловьева, если вы мне доходчиво объясните, почему она по времени совпала с работой Собликовой по поиску документа. Шерхановцы должны были знать, что Марина еще ищет его. Зачем же они посылают убийцу в эту же ночь? Тем более что убийца скрылся, так и не выполнив своей задачи, Соловьева он не убил, хотя имел для этого все возможности. Глупость ведь несусветная.