Мартуке, была моя, личная. Если я не приходил, то танцы были очень скучные и унылые. И это как-то влияло на культуру районного центра – новинки слушали, связанные с джазом. А в пятьдесят седьмом году я поехал по бесплатному билету вТашкент на каникулы. ВСоветском Союзе в то время было только два пластиночных завода – Апрелевский иТашкентский, который в войну перевели из Ленинграда. Только там печатались пластинки. Ташкент далеко, самолеты тогда почти не летали. И перед отъездом ко мне заведующая клубом, куда я носил пластинки на танцы, подходит и говорит: “Рауль, я слышала, что вы вТашкент едете. Пожалуйста, продайте мне ваши пластинки”. А я не понял сразу. “Почему я вам должен продать? Я их столько собирал”.– “Ну вы же едете вТашкент, там грампластиночный завод”. Они у меня приобрели пластинки за сто с лишним рублей. И я на все деньги привез пластинок. Меня ждали как не знаю кого – ну, как сейчас Диму Билана ждут в аэропорту.
Виктор Лебедев:
Джаз стыдливо просачивался сквозь культурную жизнь СССР. Например, Цфасман, который был талантливым пианистом и талантливым композитором, написал пародию на американскую жизнь – спектакль “Под шорох твоих ресниц”, разоблачая “продажный американский стиль шоу-бизнеса”. Но под это дело, под эту пародию он написал много интересных джазовых композиций. АУтесов пел песню американского безработного нищего: “Дайте мне хоть что-нибудь”. Оркестр свинговал, и все любили эту песню безработного, потому что это была американская музыка. А потом уже даже такие столпы советской музыки, преданные партийцы – композиторы, которые делали карьеру через обком партии, через ЦК, воспользовались достоянием стиляг. Советский композитор Андрей Петров написал для фильма “Человек-амфибия” песню “Эй, моряк, ты слишком долго плавал”– такая смешная пародия на блюз, на мой взгляд довольно безвкусно сделанная.
Наше поколение настоящих стиляг рок не затронул. Для нашего поколения иконой был джаз. И когда появились “Битлз”, стиляги, люди, влюбленные в джаз, даже не приняли их. Вот поколение на десять лет нас моложе – тот же Мишка Боярский – увлеклось “битлами” и к джазу относилось достаточно прохладно.
Александр Петров:
Мне почему-то понравилась музыка в стиле кантри. Однажды вСеребряном Бору, на третьем пляже – он был очень моден тогда, там собиралась “золотая молодежь”,– слышу, на банджо кто-то играет. Подошел, смотрю – горбатенький музыкант. Впоследствии оказалось, что его зовут Николай Базанов. Он тоже любил так одеваться и играл кантри-музыку. Но также и джаз играл. Правда, очень известным он не стал. Потом, однажды, находясь вГУМе, я подумал: а почему это я – “штатник” и не приемлю джаз? И я купил две первые джазовые пластинки: одна была польская, Кшиштоф Комеда, а вторая наша. И с тех пор я слушал джаз и стал его понимать.
Музыка на “ребрах”
Сначала джаз пришел вСССР на патефонных пластинках, привезенных из-за границы. Но таких пластинок было крайне мало, и по мере того как в тридцатые годы Советский Союз все больше отгораживался от западного мира, их становилось еще меньше. Что-то изменилось сразу после войны, когда дошедшие до Германии солдаты и офицеры привезли с собой, среди всевозможных трофеев, еще и патефонные пластинки. Но это по-прежнему была капля в море: людей, посмотревших “Серенаду Солнечной долины” и захотевших слушать подобную музыку, вСССР было гораздо больше, чем привезенных из Европы пластинок.
И тогда вСССР появляется уникальный музыкальный носитель: пластинки, сделанные из старых рентгеновских снимков. Их называли записями на “костях”, на “ребрах”, просто “ребрами” или даже “скелетом моей бабушки”. Такие “пластинки” скрипели, шипели, но хоть в каком-то виде позволяли услышать западный джаз в ситуации, когда вСССР настоящие европейские и американские пластинки не продавались, а привезенные из-за границы были большой редкостью.
Это были самые настоящие рентгеновские снимки: на них были видны грудные клетки, позвоночники, суставы. В середине делалась маленькая круглая дырка, края слегка закруглялись ножницами – и такую пластинку можно был слушать на обычном патефоне. Почему для изготовления гибких пластинок выбрали именно рентгеновские снимки? Рентгенограммы были самым дешевым и доступным материалом. Их можно было дешево купить, а то и получить бесплатно в поликлиниках и больницах.
Начиная с первых послевоенных лет в крупных городах СССР – особенно вМоскве иЛенинграде – создается целая “индустрия” по изготовлению и продаже пластинок на “костях”. Продавались они, естественно, на черном рынке, и, как рассказывают очевидцы, порой пластинки содержали сюрпризы: через несколько секунд запись американской музыки могла прерваться и кто-то с издевкой, на чистом русском языке спрашивал: “Что, музыки модной захотелось послушать?” Потом следовало еще какое-то количество непечатных выражений в адрес любителя иностранной музыки, и на этом запись заканчивалась.
Несколько лет индустрия музыки на “костях” существовала, избегая репрессий со стороны властей, но в середине пятидесятых расплата наконец наступила, и многие изготовители пластинок на рентгенограммах отправились в лагеря. Но некоторые продолжали заниматься их изготовлением. И только к концу пятидесятых, когда появившиеся в продаже катушечные магнитофоны стали наконец общедоступными, пластинки на “костях” ушли в небытие.
Но сам факт существования подпольной “индустрии”, выпускающей пластинки на “ребрах” и тиражирующей таким образом практически любую музыку, значил достаточно много. Тиражирование записей, недоступных в советских магазинах, продолжалось с помощью магнитофонов все шестидесятые, семидесятые и восьмидесятые годы, пока исполнители не получили возможность легально тиражировать свои записи на пластинках и компакт-дисках.
Борис Павлинов:
Рентгеновских снимков во всех поликлиниках, во всех больницах было навалом. Их было предписано уничтожать, поскольку они огнеопасны. Но вместо уничтожения врачи нам их передавали, а мы им, так сказать, давали вторую жизнь.
Были специальные звукозаписывающие аппараты. Они имели внешний вид патефона, только вместо мембраны – иголки – там вставлялся резец, и он при вращении диска вел музыкальную нарезку. Такую же, как на обыкновенных пластинках. Если в лупу посмотреть – один к одному. ВГермании резцами пользовались на нормальных пластиночных фабриках, чтобы не сразу отливать пластинки под прессом, а предварительно прослушать исполнение – где-то, может быть, сделать замечание музыканту или солисту. Для этого в единственном экземпляре делалась нарезка, два-три экземпляра. Пока не утвердят, что именно так должен диск звучать. А потом уже делалась нормальная пластинка. Это – промежуточный этап.
Кто-то привез звукозаписывающий аппарат после войны, кто-то здесь уже, сняв чертежи, сам его изготовил. Я знал трех человек, которые их имели. Но, конечно, были еще люди, которые пытались изготовить аппараты кустарным образом – может, не очень качественно. Поэтому там были шипы и хрипы и все что угодно. Но если аппарат сделан качественно, то пластинка, записанная на нем, ничем не отличается по звучанию от настоящей.
Копировались обычные пластинки, но можно было еще самому с микрофона что-то сыграть, спеть. Тогда вместо пластинки включался микрофон.
Цена различалась в зависимости от качества, от пленки и от того, откуда записано. Были и по пять рублей, и по пятнадцать, и особый заказ, когда пластинка делалась специально для одного человека.
Преследовали нас. Сажали, давали от трех до пяти.
Мы продержались с конца сорок шестого, весь сорок седьмой, сорок восьмой, сорок девятый и немножко в пятидесятом. И уже тогда нас изловили. Однако наши пластинки прозвучали на всю Россию. Очень многие их имели. Наша “студия звукозаписи” без простоя работала.
В конце пятидесятого прошли по городу повальные аресты. И потом люди занялись другой работой – лесоповалом под винтовками. А когда освобождались, кто-то возвращался к своей деятельности, а кто-то занимался уже чем-то другим.
Борис Алексеев:
Записи на “костях”– замечательное изобретение. У меня приятель делал записи на “костях”. По-моему, пять рублей каждая запись. Но если ты приносил пленку, то тебе он бесплатно одну делал. Такая пластинка довольно хорошо играла, качество хорошее. Где-то они у меня до сих пор лежат, но уже не на чем играть – нет у меня на семьдесят восемь оборотов проигрывателя. Хранятся на память. Продавались они также вГУМе – там был отдел музыкальный, и какие-то люди стояли, продавали по пять рублей. А также был тогда Коптевский рынок, там по воскресеньям можно было купить абсолютно все. И все было сделано на “ребрах”. Можно было и настоящую пластинку купить, но она стоила больших денег. Потому что запрещено было ввозить любые западные пластинки. Запрещали не только Петра Лещенко иВертинского, но и любую западную пластинку отбирали. Но наш народ может провезти все что угодно. Так что провозили несмотря ни на что. В основном дипломаты, а также спортсмены. Я помню, у футболиста Всеволода Боброва мы брали переписать пластинки.
Виктор Лебедев:
Доставали записи на “ребрах”– на рентгеновских снимках, ездили на Обводный канал на барахолку, покупали там все эти записи, они выдерживали три-четыре исполнения на жутких этих патефонах. Но парадоксальным образом, несмотря на железный занавес, мы знали практически всю американскую классику джаза. Мы знали иБенни Гудмена, и оркестр Гленна Миллера, иЧарли Паркера, иОскара Питерсона, и Диззи Гилеспи, и бибоп, и диксиленды, и все американские популярные мелодии. Мы знали все ньюпортские фестивали джаза, все новинки, все течения. При отсутствии информации мы обладали фундаментальными знаниями. Когда я приехал в первый раз вАмерику, выяснилось, что мы ничего не пропустили. Этот пласт культуры знали досконально. Как грибы сквозь асфальт прорастают, так все доходило до нас. Обменивались какими-то пластинками, записями. Те редкие люди, кто бывал на Западе, что-то привозили.