– Это было ужасно громко, – прошептал он. – Звук, с которым технологии сражались внутри нее, словно дикие звери, терзая друг друга зубами и когтями… и эти ее крики… а когда рвануло предохранительный клапан, и бойлер… это было невыносимо, совершенно невыносимо. А ведь на мне был шлем! – Он заозирался по сторонам.
– Кстати, где мой шлем? Здесь ужасно громко – все эти разговоры и ваше дыхание… все эти вдохи, выдохи… Ужасный рев в ушах!
Лик Руаны заледенел. Когда она снова заговорила, речь ее была очень четкой и неторопливой:
– Как так вышло, что Прекратитель не подействовал на вас?
– На меня? Всем известно, что во мне нет ни грана механического усиления. О, нет, увольте! Я не смог бы выносить это вечное тиканье внутри: тик-так… тик-так… тик-так… Его и снаружи-то слишком много, чтобы еще и внутри заводить. Ах, нет, не говорите мне о нем!
– Почему вы запустили торпеды? – тихо спросила Руана.
– Скажите мне, кто вы такая, и я, может быть, скажу вам! – Запальчиво воскликнул Ахфред. – А затем оставьте меня, мадам, и я вернусь к моей работе… и к моей благословенной тишине.
– Я – уголовный следователь и представляю, как вы сказали бы, нацию-соперника.
– Вздор! Нет никаких наций-соперников! Я это прекрасно помню. Мы уничтожили вас всех в Обогатительной войне!
– Да, всех – здесь, на Земле! – сказала Руана.
Полоски у нее на шее, которые Ахфред счел татуировками, приоткрылись, выпуская кустики нежно-голубых щупалец. От контакта с воздухом они съежились, и щели закрылись снова.
– Вы уничтожили моих дедушек и бабушек, двоюродных дедушек и бабушек, весь мой земной род. Но не наше будущее. Не моих родителей, не тех, кто был далеко-далеко, на живых кораблях. Мы готовились очень долго. Лично я – прямо с рождения. Мы знали, что вернемся, что будем сражаться, что возвратим себе моря и земли предков и выставим творения нашего разума против ваших заводных механизмов. Но мы не нашли врага – одни только загадки… руины некогда великой, хоть и заблудшей цивилизации. И в поисках разгадок мы в конце концов нашли вас. Я вас нашла.
– Ба! – воскликнул Ахфред. – Голос его становился все тише с каждым словом. – У меня нет времени на загадки! Сейчас я позову охрану, убийца, и тебя… и тебя…
– Почему вы запустили эти торпеды? – спросила Руана. – Почему решили применить Прекратитель? Зачем вы уничтожили ваш мир?
– Прекратитель? – Ахфред тихонечко покачал головой. – Я должен был это сделать. Ничто другое не помогло бы, а оно с каждым днем становилось все хуже и хуже…
– Что – оно?
Ахфред перестал трясти головой и вскочил, выпрямившись в полный рост, сверкая глазами, царственно расправив плечи – и прижав руки к ушам. Пена выступила меж его стиснутых зубов и закапала розовыми пузырями на подбородок, окрашенная кровью из прокушенного языка.
– Шум! – вскричал он. – Шум! Целый мир заводных механизмов, и все тикает, тикает, тикает…
Глаза его внезапно закатились. Руки упали, но еще какое-то мгновение он стоял, словно подвешенный на незримой проволоке. Затем старик рухнул плашмя, головой к двери. Фонтаны яркой крови ударили из ушей, но быстро ослабли до тоненьких струек.
Когда Великий Техномант пал, воцарилась тишина. Руана могла расслышать даже собственное дыхание и быстрый перестук всех трех сердец.
Это был желанный звук… но пока еще рано, не сейчас. Она вышла на крыльцо и вынула из кармана почтового стрижа. Облизав птицу, чтобы разбудить, она подбросила ее высоко в воздух. Скоро наши будут здесь.
А тем временем Руана принялась насвистывать старую-престарую песенку.
Кристофер РоуПроезд закрыт
Лус могла видеть будущее, по крайней мере собственное. Оно выглядело в точности как настоящее. Торговля на субботнем базаре шла медленно. Такой ранней весной единственное, что есть на продажу, – зеленый лук да молодой салат, которые большинство горожан и так выращивают у себя на огородах. Даже закатанные в банки овощи и варенья с прошлого года разбирали не то чтобы очень ходко.
Лус сидела за семейным прилавком и тщетно ждала, не остановится ли кто-нибудь купить баночку бабушкиной сальсы. В свои семнадцать лет именно так она проводила все субботние утра, какие только могла припомнить. Если не случится самое худшее и ее не призовут на федеральную службу в восемнадцать, ей светит то же самое и на все грядущие субботние утра, до скончания времен.
Бабушка сидела рядом, тихонько вязала шапочку для кого-то из бесчисленных кузенов Лус. В старой сигарной коробке валялись монетки и федеральные банкноты; с самого рассвета, когда они скатали брезент и выставили на столы батарею банок с сальсой, томатным соусом и прошлогодней зеленой фасолью, банкнот прибавилось хорошо если на пару.
Лус услышала вдалеке стрекот и лениво устремила взор вдоль окаймлявших площадь низеньких домов – туда, где сразу за границей города сгрудились на приколе угольные воздушные шары. Заключенные между федералами и локалистами соглашения не пускали правительственные орнитоптеры в небо над Лексингтоном, но федералы всегда следуют букве закона, а не духу. Гроздья холщовых шаров, исчерченных толстыми конопляными тросами, висели в бесцветном небе. Меднокрылый орнитоптер только что прицепился к такелажу и болтался теперь, будто муха на коровьем хвосте. Кто-то внизу, за пределами видимости, запустил лебедку, и вверх поползли полные вагонетки угля, спеша накормить голодную машину.
Если Лус призовут в следующем году, есть шанс, что ей дадут полетать на одной такой – хотя куда более вероятно отправят гнуть спину в шахты. Или учитывая все, что ей удалось узнать от отца о лудильном деле и от матери – о возможностях свалок, она сумеет подвизаться на одном из машинных полигонов – говорят, они протянулись на сотни миль через все южные штаты.
– Есть и другие способы полетать, – вставила бабушка.
До Лус дошло, что она вот уже несколько минут пялится на орнитоптер застывшим взглядом.
– …как на том велике, на котором ты носишься всякую свободную минуту.
– Или на той доске, на которой ты каталась девочкой, да, абуэла?[15]
В отличие от всех прочих родственников, бабуля родилась не в Кентукки, а в Калифорнии – так далеко, что и подумать страшно. Она видела океан – она в нем даже купалась. Более того, она каталась по нему на доске. Это завораживало Лус больше всего.
Прежде чем бабуля успела ответить, рядом с прилавком затормозил велосипед брата Лус, Калеба. Калеб был на пару лет младше, зато на шесть дюймов длиннее – сплошные коленки да локти, там, где у Лус в его возрасте были округлости и мышцы. На обычно унылой физиономии полыхала широкая улыбка.
Скатанный в трубку лист серой бумаги торчал из-за ремня шорт – явно наряд на общественные работы из ящика возле городского трудового дома.
– Полагаю, ты сегодня отпросишься пораньше, Луса? – подмигнула бабушка
Калеб уважительно поклонился ей, но заговорил с Лус:
– Зачистка инвазивных растений на Вороньем выгоне. У них там есть и перчатки, и инструменты, ничего с собой тащить не надо. Нам дали четыре часа дорожного времени.
А что, хороший наряд. Вороний выгон – это природный заказник в пятнадцати милях от города, на известняковом обрыве над рекой. Старые дороги в той стороне еще в довольно приличном состоянии; на маршруте есть хорошие холмы, особенно если ехать вдоль реки. Лус могла домчаться до заказника всего минут за сорок, а ведь она среди друзей даже не самая сильная велосипедистка. И времени на добрую длинную поездку у них вполне хватит.
– На сколько человек наряд? – спросила Лус, обходя прилавок, чтобы вытащить спрятанный позади велосипед.
– На четырех. Самюэль был в трудовом доме и напросился. Он берет с собой одну из сестер.
При мысли о Самюэле и его идиотской влюбленности в нее Лус слегка разозлилась. Не то чтобы он ей совсем не нравился, просто Самюэль был такой же, как и все в ее жизни, – знакомый, понятный. Скучный. Предсказуемый.
– Ну, и ладно, – сказала она, пожимая плечами. – Забери их, и встретимся на нулевой миле через десять минут. Я в мастерскую, нужно подкачать шины.
Мастерской назывался ларек их отца – главного по велосипедам во всем городе. Отец ремонтировал дальнобойные грузовые велосипеды почтовой службы забесплатно в обмен на пониженную пошлину на ввоз запчастей с побережья, но всегда настаивал, чтобы дети – и другие клиенты тоже – честно пытались починить поломку, прежде чем подавать на замену.
Лус подкатила к киоску и кивком поздоровалась с отцом. Тот корпел над велосипедом клиента и одновременно травил свои нескончаемые дикие байки о больших гонках древности, о велосипедах, сделанных из того же материала, что и космические корабли. Однажды он даже видел Тур-де-Франс – в те далекие времена, когда кто угодно мог запросто отправиться за море, не только богачи и солдаты.
Пока Лус накачивала шины стационарным напольным насосом, клиент успел раствориться. Когда она подняла наконец глаза, отец неторопливо заправлял тормозной тросик через глазок в нисходящей трубе старой стальной рамы. Язык он для пущей сосредоточенности высунул между зубов и поприветствовал дочь только легким поднятием брови.
– Я за воздухом, – пояснила Лус.
– Едешь кататься? – осведомился папа, покончив с тросом.
– Общественные работы на Вороньем выгоне, – отвечала она. – В наряде куча времени на то, чтобы добраться до реки и обратно.
– Пора уже отстраивать нормативы веса и времени в этих нарядах от возраста и выносливости исполнителей, – рассмеялся папа. – Вы бы лучше делом занимались, чем гоняли вверх по холму от парома. Вечно они все рассчитывают по таким копушам, как я.
Лус выкатила глаза. Пару раз она пробовала угнаться за отцом на подъеме от переправы – но не смогла.
– А что там надо делать, на месте-то? – спросил он. – Я в этом году в заказнике еще не был.
– Я наряды не видела, – отозвалась Лус, навинчивая колпачок на вентиль задней шины. – Но Калеб говорил что-то про неаборигенные виды и зачистку. Будем корчевать жимолость и английский плющ, надо полагать.