Красс спросил как бы между прочим, сколько такая машина будет стоить. Марк Фурий назвал ему цену золотом.
– Это слишком много! – возразил Красс.
– Чтобы предсказать такой ответ, не надобен и оракул, – с поклоном и улыбкой ответствовал инженер.
– Это ж только стоимость самой машины! – продолжал негодовать Красс. – А сверх того ты мне и за свою работу счет выставишь!
– Я не потребую никакой платы для себя, пока машина не будет готова, – твердо сказал Марк Фурий.
Красс подозрительно посмотрел на него.
– И как же, позволь спросить, ты будешь строить такую махину, не имея никаких гарантий оплаты?
Мгновение, гласит история, Марк Фурий молча смотрел на консула, и долгое это мгновение словно огонь полыхал на темных улицах Эсквилия, отражаясь в его глазах.
Затем он изобразил подобие улыбки и ответил:
– Чем руководствуюсь я? Ничем предосудительным, господин, хоть и звучит это, пожалуй, нескромно. Я желаю Риму нескончаемой славы, а себе – известности изобретателя, верного служителя Минервы. Еще детишками в Гильдии механиков мы слушали легенды о тех инженерах, что были до нас, и вдохновлялись их примером: о Прометее, первейшем из мастеров, который на самой заре времен собрал автоматон, нарек его человеком и пустил ходить по земле, подарив ему огонь, что пал с небес. О хитромудром Одиссее рассказывали нам, воздвигшем коня, который, дыша пламенем и угольным дымом, потоптал великую Трою и сокрушил твердыни Илиона. О Дедале, создавшем Критский лабиринт, где коридоры менялись по собственной воле и стены сдвигались, скрипя, вдоль зубчатых своих желобов, а Минотавр настигал все свои жертвы, лишая их надежд на спасение. Да, о том самом Дедале, который, создав этот чудовищный шедевр, возжелал сбежать с Крита с сыном своим, Икаром, и изготовил для этого первый на свете летательный механизм. Наставники поведали нам, что когда они взмыли над островом, глядя, как умаляется внизу под ними Лабиринт, и хохоча в упоении своей свободой, дерзкий этот Дедал пролетел под облаком, и батареи его крыльев оказались отрезаны от живительного солнечного света и низвергли его с ужасающей неотвратимостью в море. Икар же взлетел еще выше, питаясь лучами благодатного Феба, и, сумев удержаться в воздухе, достиг благополучно земли и стал первым, кто подарил человеку искусство полета. Об Архимеде говорили они, создавшем немало военных машин для своего сицилийского владыки, и среди них – ужасный Сиракузский бич (увы, чертежи его ныне утеряны), что пал на град Карфаген и не оставил от него камня на камне, тем положив конец Пуническим войнам. Не было оружия страшнее этой огненной напасти – и желаннее для наших военачальников, ибо и сейчас, столетия спустя, Карфаген остается пустыней, где не вырастет ни травинки и не выживет ни единая тварь. Сами боги отвратились от нее, оставив эту разоренную землю шакалам, что вечно рыдают, истекая кровью из глаз, и не в силах сомкнуть челюстей, и ноги отказываются их носить. На сотни поколений не будет жизни там, где высился этот выскочка-город, так надменно некогда процветавший.
Только изобретатели – помимо, конечно, бессмертных богов – могут даровать человеку столь чудесные силы. И хотя рука моя слаба, зато рычаг силен. Люди действия вроде тебя, Красс, и твоего превосходного сына Публия которого я имею счастье видеть перед собой, могут получить немало пользы от бедного затворника, ставшего бы полным посмешищем, вздумай он выйти на поле брани, вооруженный мечом и скутумом[27].
Вот что я делаю ради славы, Лициний Красс, – своей и Рима. Я думаю и изобретаю. Я дам тебе возможность снискать благосклонность Юпитера и всех олимпийских богов. Но больше я не скажу ничего. Ночь уж настала. Самое время мне возвратиться в мастерскую, к светильне своей и трудам. Если тебе все это неинтересно, честно скажи мне об этом, и я немедленно покину твой дом. Предложу механический оракул тому же Помпею – не зря его прозывают Великим, если память мне не изменяет. Или молодому Юлию Цезарю – люди говорят, он далеко пойдет.
На следующий же день Красс официально нанял Марка Фурия Махинатора построить для него первую в мире пророческую машину.
Неделя ушла на то, чтобы нанять нескольких слесарей по металлу, всех высочайшего уровня. За это время Красс успел хорошенько подмаслить золотом децемвиров и жрецов Аполлонова храма, так что когда он туда вернулся, ауспиции оказались такие блестящие, что аж неудобно. Армии был отдан приказ выступать. Марка Фурия с его кузнецами, разумеется, взяли с собой. Семь легионов Красс послал акватическими квадриремами в Сирийскую провинцию, встречать его на месте. Сам же с советниками – и Марком Фурием среди них – решил путешествовать воздухом и пересек винноцветные моря, так сказать, поверху, останавливаясь еженощно для дозаправки то в Фессалониках, то в Пергаме, то еще где – лишь бы можно было назвать себя и собрать причитающуюся представителю Рима дань. Вскоре тени его дирижаблей легли на берега могучего Евфрата.
Там Красс встретил доставленные морем легионы, как раз подоспевшие маршем через Галацию, и стал лагерем в городе Зевгма, удобно расположенном на самой границе Парфянского царства. Город этот глядится в воды Евфрата, а дома его, как рассказывают путешественники, похожи на гигантские осиные гнезда из грязи.
Марк Фурий и его железных дел мастера приступили к работе. Они заняли местную кузню и расширили ее, прихватив заодно и близлежащий пакгауз, где можно было собрать механизм.
Раздув горн, они принялись за работу. Первым делом было изготовлено великое множество металлических пластиночек, многими линиями поделенных на квадратики – в точности как пол в храме у предсказателей разделен на квадранты. На каждом пересечении линий имелась шпилька, которую можно было двигать хоть вверх, хоть вниз, а еще – фиксировать на месте. Каждая такая табличка представляла одну битву или стычку или одни переговоры, и на каждой было до шестнадцати сотен шпилек, каждая из которых своим положением отвечала на один вопрос («да» или «нет») касательно данного столкновения.
Ценой неимоверных усилий Марк Фурий натаскал шпильки отвечать на несметные полчища вопросов в соответствии со сложно выписанной системой: шпильки во всей своей целокупности описывали количество инфантерии, кавалерии и воздушных левитациев[28] на каждой из воюющих сторон; расположение этих соединений на поле битвы; их маневры; какие жертвы принесли стороны перед сражением (крупный рогатый скот, мелкий рогатый скот и домашняя птица) и каким богам; каков был настрой каждого полководца – смиренный или же горделивый. Затем Марк Фурий прочесал мировую историю и загрузил в машину сказания прошлого: греко-персидскую войну; падение Трои; самнитские войны; наступление Ганнибала[29] с Альп, когда его боевые машины плевались огнем со склонов над Тразименским озером; вероломство Фабия-диктатора[30]; катастрофическую оплошность консула Варрона[31]. Марк Фурий скормил машине историю Полибия, Геродота и Фукидида[32]. Нанеся информацию на каждую новую табличку, он аккуратно штабелировал ее поверх остальных.
Красс, прослышав, что Марк Фурий частенько работает ночь напролет, словно и впрямь одержимый фуриями, предложил ему взять себе в помощь местное юношество, чтобы работу по обучению машины можно было завершить поскорее. Основное требование Красса заключалось в том, чтобы отроки жили прямо в мастерской и принесли обет у алтаря Минервы, что ни единой живой душе не расскажут о механическом оракуле и станут хранить ему, Крассу, исключительную верность.
– Будет у нас коллегия весталок, непорочных и отрезанных от мира, – пояснил он. – Только в мужеска пола.
– И правда, – согласился Марк Фурий, – собрание чистых отроков, никогда не видящих дневного света, – самое то что надо для управления счетной машиной подобного рода.
Тут же избрали и наняли семерых юнцов. Их облачили в белые хламиды и обувь из мягкой кожи жертвенных животных. Так была основана неприкосновенная секта Девства Минервы.
Пока машину собирали и отлаживали, Красс, не теряя времени, укреплял защиту римских границ. Далеко на парфянские территории он не заходил (ожидая, когда закончат оракул и можно будет заручиться наилучшей из всех возможных тактик), а развлекался небольшими вылазками в местные города, заставляя их принести присягу Риму. Никто ему особенно не сопротивлялся – за исключением разве что Зенодотия, но и его Крассовы легионы живо поставили на колени.
Эти ранние победы доставили Крассу немало удовольствия, но тут с вестями из Рима прибыл его сын, Публий: военные успехи Цезаря в Галлии уже спешным порядком заносили на скрижали истории, а Помпей Великий обрел такую народную любовь, что сенат уже начал беспокоиться. Ауспиции тем временем снова обратились против Красса, предсказывая ему разгром и крушение всех планов: когда в сенате начали обсуждать его экспедицию, лошади взбесились, флаги попадали, а священные совы ни с того ни с сего принялись потеть.
Прослышав об этом, Красс кинулся в мастерскую и потребовал, чтобы Марк Фурий тут же, на месте, ему сообщил, когда эта проклятая машина уже заработает. Она нужна ему для выяснения жизненно важной информации – и чем скорее, тем лучше. Прошел слух, будто парфянский царь разделил свою армию надвое и теперь обе половины шастают по равнинам, ожидая, какие маневры предпримут римляне. Следует ли ему, Крассу, напасть на одну половину или же на другую? Или проскользнуть мимо обеих и напасть на город Ктесифон, а может быть, осадить Селевкию? Или предать огню и мечу древний Вавилон?
– Ты бы лучше не торопил нас, консул, – сказал ему на это Марк Фурий. – Ибо чем большему мы научим машину, тем точнее она станет работать.