Во взгляде Стеллы что-то похожее на страх.
— Ты мне не мать, — говорю я утвердительно.
Она отводит глаза, смотрит в сторону:
— Какая ерунда.
— Выслушай меня. Когда я проходила Зачистку, лордеры сделали клеточный анализ: мне не исполнилось шестнадцати, а это случилось уже после моего так называемого шестнадцатого дня рождения в том ноябре.
— Но анализ мог оказаться неверным…
— Ты сильно испугалась в тот день, когда я возразила, что у меня день рождения уже не в ноябре. У тебя нет моих младенческих снимков. И в тот день, на мое десятилетие, когда я подслушивала тебя и Астрид…
— Ты это помнишь? — Она широко раскрывает глаза.
— Астрид сказала, ты даже не знаешь, чья я. Тогда я решила: она имеет в виду, что папа не мой отец, но это только половина правды, не так ли? Ты тоже не моя мать. Признайся!
Румянец сходит с ее лица. Она в отчаянии смотрит мне в глаза.
— Я во всех отношениях могу считаться твоей матерью. Я тебя всегда любила, Люси.
— Нет! Во всех отношениях, кроме одного. Скажи мне правду. Скажи сейчас же!
— Ты должна отдохнуть. Похоже, у тебя сотрясение мозга.
— Не буду. Скажи, откуда я взялась! Я имею право знать.
Стелла дрожит, лицо ее искажается:
— Я твоя мать. Я. — Она прячет слезы и кое-что еще… правду.
Какая-то часть меня рвется успокоить, положить ладонь на ее руки, но нет. Она должна взглянуть правде в глаза. Неужели здесь такая страшная тайна, что она не может даже говорить о ней?
— Между нами все кончено, если ты не расскажешь, — говорю я и отворачиваюсь к стене.
Время идет. Несколько минут или больше? Рука касается моего плеча, затем исчезает.
— Хорошо, — произносит она усталым голосом. — Я расскажу тебе. Это грустная история.
Поворачиваюсь, сажусь на кровати.
— Я слушаю.
Некоторое время Стелла молчит, собирается с духом, потом кивает:
— Так вот. Твой папа и я хотели детей. Отчаянно хотели. Но всякий раз, забеременев, я теряла ребенка. Иногда носила дитя несколько месяцев, иногда дольше. Не знаю, почему так получалось; доктора не могли объяснить. Потом, наконец, это случилось: я снова забеременела. Но на этот раз никому не сказала, даже твоему папе. Тем временем он уехал; мы не ладили. — Она замолкает, кусает губы.
— И?
— Я осталась с матерью. — Тон, которым она это сообщает, подсказывает: она говорит далеко не все. Но я не перебиваю. — Ребенок родился преждевременно — моя дорогая милая дочка. Она подарила мне радость всего на несколько дней, а потом умерла. — Голос Стеллы прерывается, и я не знаю, что сказать.
Повернувшись ко мне, она берет меня за руку.
— Потом, через несколько месяцев, мать принесла мне тебя. Ты была замечательной. И ты была моей. Я всегда любила тебя, Люси, и поэтому ты моя дочь. Неужели не понимаешь?
— Подожди минуту. Ты говоришь, что Астрид просто принесла тебе ребенка вместо умершего? Откуда?
— Честно, я не знаю. Полагаю, из интерната для сирот; как инспектор ИКН она за них отвечала. Я и не спрашивала. Не хотела, чтобы она забрала тебя у меня.
— До моего появления прошло несколько месяцев? И никто не заметил, что у тебя родился ребенок, потом умер, потом опять появился? А что насчет папы?
— Я же тебе сказала. Я была… в отъезде. У матери. Мы с твоим папой долго не виделись. Когда он наконец вернулся и увидел тебя, подумал, что ты наш ребенок; мы снова стали жить вместе. Я не рассказала ему правды.
Качаю головой:
— Как ты смогла так долго ему лгать?
— Пришлось. Мать грозила, что увезет тебя, если я проговорюсь. А через несколько лет сама стала меня к этому подталкивать. Потом наступил день, когда вы с Дэнни подслушали наш разговор об этом…
— Все выплыло наружу.
— Твой папа не смог с этим справиться, он ушел. Через несколько дней пропала ты. Мать вызнала, что ты в АПТ. Что он отдал тебя им. Знаю, ты не хочешь в это верить. Мать снова и снова пыталась тебя вернуть, но так и не смогла узнать точно, где тебя держат.
— Ты говоришь, что всегда любила меня как дочь. Почему же папа не смог с этим справиться? Ладно, он пережил потрясение, но я же осталась прежней. Той дочерью, которую он всегда любил. — Я в недоумении качаю головой.
— Может, ты и права. Возможно, он не захотел иметь никакого отношения к этой истории. — Она говорит с трудом, словно ей непривычно произносить такие слова, и на лице ее отражается внутренняя борьба. Ей тяжело допустить невиновность папы после того, как она столько лет винила его. И принять тот факт, как он умер. — Какое это теперь имеет значение?
— Для меня имеет. — Глаза наполняются слезами, и я трясу головой.
— Слишком много всего и сразу. Мне жаль, что ты ничего не знала. Я…
— Дело не только в этом. Мне кажется, я помню, что произошло в тот день. Когда я пропала.
Стелла остается неподвижной и молчит.
— Под подушкой оказалась записка отца, в которой он назначал встречу у Каслригга. В обеденный перерыв я пошла туда, но его на месте не оказалось. Появился другой человек, из АПТ, и сказал, что папа послал его за мной. Но когда мы туда приехали, его там не было. Я не видела его два года, пока он не попытался вызволить меня.
Лицо ее становится жестким и злым.
— Нет, погоди, — прошу я. — Это не означает, что он написал записку. Может быть, они ее подделали.
— Но как они положили записку под твою подушку? Или как узнали, что Каслригг — то самое место, куда вы с папой ходите, если не он им рассказал?
Пожимаю плечами:
— Не знаю. Не хочу в это верить. Не могу.
Стелла пытается побороть свою злость:
— Послушай. Что бы там ни случилось, он все же попытался спасти тебя, правильно?
— Поэтому он погиб.
— Он погиб, стараясь выглядеть героем. — В ее глазах невысказанная обида, из-за которой она не может простить папу, пусть даже он не сыграл в моем исчезновении решающую роль. Он потерпел поражение.
Мы разговариваем еще немного, потом я делаю вид, что засыпаю, и она уходит. Остаюсь в темноте одна и смотрю в стену.
Вот все и вернулось, словно я опять Зачищенная. Снова не знаю, кто я. Ни родителей, ни места, где родилась. Даже имени нет, которое принадлежало бы только мне. Люси Ховарт или Люси Коннор — какая разница, если это имя умершего ребенка.
Я онемела.
Вокруг пустота.
Глава 20
— Присаживайся, — приглашает миссис Медуэй, и я располагаюсь за столом. Она запирает дверь. — Райли, тебе понравилась неделя, проведенная в нашей школе?
— Да, благодарю, — отвечаю я, стараясь ради нее находиться "здесь и сейчас", хотя большую часть дня мне этого не удавалось.
Она вздыхает.
— Даже не знаю, что с тобой делать, дорогая. Отделение ИЗО обеими руками за то, чтобы ты стала одной из наших обучающихся: ты произвела на них очень хорошее впечатление. Просто потрясающее. Но все не так уж просто. Дело вот в чем: если мы примем тебя, то в течение года тебе придется работать во всех классах и возрастных группах школы.
— Простите. В последние дни я сама не своя. — Может ли быть иначе, когда не знаешь, кто ты?
— Понимаю, должно быть, тебя тревожит судьба твоей подруги, Мэдисон. Или что-то еще?
Меня смущает упоминание Мэдисон; здесь не принято говорить о тех, кого забрали лордеры. Но в ее лице искренняя забота, участие. Никакой угрозы не ощущается. Насколько честной мне можно быть?
Я колеблюсь:
— Строго между нами?
— Конечно.
— Недавно мне стало известно, что я — приемный ребенок. Это потрясло меня. — Никогда еще я не говорила так откровенно.
— О, понимаю.
— Хотела узнать, нельзя ли устроиться на преподавательскую работу в какой-нибудь приют.
— Раньше можно было. — Она слегка хмурится, покачивает головой. — Ближайший к нам — Камберлендский детский дом; мы посылали туда учителей по ротации. Но несколько лет назад они наняли собственных. Полностью отказались от наших услуг. Я могла бы поинтересоваться. — Она в нерешительности. — Не знаю, что там сейчас происходит. Может оказаться, что это не лучшее место для тебя.
— Почему?
— Детский дом изолирован, зажат в долине между гор, на мили вокруг ничего, кроме нескольких ферм, и работающие там никогда не появляются в городе. — Она встряхивается. — Давай оставим этот разговор, хорошо? Итак, что же нам с тобой делать? — Открывает нетбук, секунду смотрит на экран, потом касается пальцем и поднимает взгляд. — Все. Я рекомендую тебя на прием обучения в нашу школу. Если остановишь свой выбор на нас, вопрос улажен. Но не принимай решения, пока не пройдешь испытания в других местах.
Удивленно смотрю на нее:
— Спасибо.
— Райли, я иду с тобой на определенный риск. К нашей ответственности за каждого порученного нам ребенка, каждого учащегося я отношусь очень и очень серьезно. Никаких прогулов, какова бы ни была причина; каждый ребенок пересчитывается.
— Понимаю.
— Теперь иди. Принимай решение; в любом случае желаю тебе всего самого лучшего.
— Спасибо, — говорю я еще раз, чувствуя, как сжимается горло.
Она даже не знает, кто я и что, но хочет дать мне шанс. У двери задерживаюсь.
Она поднимает глаза:
— Что-нибудь еще?
Хочу сказать миссис Медуэй, что я — ее пропавшая ученица, Люси, та самая, о которой ей ничего не известно. Неужели тот случай до сих пор мучает ее? И все-таки я не совсем ее ученица.
— Нет, ничего. Спасибо еще раз. — И я выскакиваю за дверь.
Останавливаюсь возле Дискуссионного зала, где мы с Мэдисон встретились с Финли и отправились на восхождение к горе Кэтбеллз. Еще раньше я обратила внимание, что на стене здания в застекленных ящиках вывешены карты, и теперь внимательно рассматриваю их.
— Внутри есть еще карты, — звучит голос. От неожиданности я подпрыгиваю. У входа стоит Финли.
— Ты что там делаешь?
— Похоже, у меня недостаточно рабочее настроение, чтобы заниматься чем-то серьезным, поэтому дежурю здесь. — Он замолкает, оглядывается вокруг. — Есть новости?