— Просто: не доверяй ему. Я не доверяю. Но это не меняет того, что мы с Нико хотим одного и того же: низвергнуть лордеров. — Я слышу свои слова как бы со стороны и ненавижу себя за то, что защищаю Нико, когда вина за случившееся со мной, с Беном целиком и полностью лежит на нем. Но именно лорд еры стерли память Бену; именно они сделали его таким, каким он стал сейчас. — Но когда лордеров не станет… — продолжаю я и пожимаю плечами. Потом это уже будет другая история. Теперь, когда Катран знает, Нико просто так не отвертится.
— Когда их не станет, — повторяет Катран, и в его глазах я вижу смерть Нико.
— Как думаешь, это реально? Нам действительно по силам одолеть лордеров?
— Да. В этот раз у нас все получится. Мы организованы, как никогда раньше.
— Правда?
— Все готово. Все спланировано. Скоординированные атаки произойдут по всей стране. Будут и убийства ключевых персон, и все именно в ту минуту, когда был подписан договор, положивший начало Центральной Коалиции и захвату ею страны. Но нам по-прежнему нужна широкая поддержка. Без нее… — Он качает головой.
Без нее мы в конечном итоге потерпим поражение.
— Нам нужна мамина речь, чтобы она сказала правду. Но если не скажет, что тогда?
Он разворачивает меня, берет за плечи. Напряженно заглядывает в глаза.
— Нико говорит о плане "Б". Вырезать сердце у лордеров, убив дочь их героя; показать, что никто не в безопасности, что они уязвимы везде. Но не делай этого, Рейн. Спаси себя.
Я сглатываю.
— Лордеры должны быть свергнуты. То, что я вспомнила о Нико, этого не меняет.
Темные глаза Катрана умоляют меня передумать. Не задумываясь, я протягиваю руку, как делала раньше, и легонько дотрагиваюсь до шрама у него на лице. Его почему. В этот раз он не отстраняется.
— Катран, ты был прав, когда сказал, что мне нужно знать, что произошло со мной и почему. Все.
— Ты это серьезно?
— Да. Нико утверждает, что мои родители сами отдали меня ему. Я хочу знать. Мне необходимо знать правду.
— У меня есть кое-что для тебя, — говорит он. — Но только если ты уверена. Ты действительно хочешь вспомнить, что бы там ни было?
— Да, уверена.
Он просовывает руку под рубашку, тянет из-за пазухи кожаный шнурок, висящий на шее. Когда он вытаскивает его из-под одежды, я вижу, что на шнурке что-то висит.
— Что это?
Он снимает шнурок с шеи и протягивает мне.
— Это то, что ты отдала мне когда-то.
Видно плохо, и я на ощупь изучаю вещь, еще теплую от его кожи. Вырезанная из дерева, несколько сантиметров длиной. Ладья, и не просто какая-то ладья, но та самая ладья. Моя ладья. Папина. Мои пальцы помнят ее. Я резко втягиваю воздух.
— Ты ее помнишь?
— Кажется, да. Это что-то из моего детства. Но я не понимаю. Зачем я отдала ее тебе?
— Тебя страшно мучили ночные кошмары. Ты сказала, что хотя и не хочешь совсем потерять себя прежнюю, но и хранить эту память больше не можешь. Ты должна отпустить прошлое, забыть его. Оно как-то связано с этой фигуркой. Ты попросила меня избавиться от нее вместо тебя, потому что у тебя не поднималась рука. Но я сохранил ее, Рейн. Сохранил для себя частичку тебя. Той, которой ты была. Может, она поможет тебе вспомнить.
Я в изумлении смотрю на Катрана. Он хранил что-то, принадлежавшее мне, у своего сердца?
— Спасибо. — Я надеваю шнурок на шею, под одежду. Какой-то непонятный трепет охватывает меня от прикосновения фигурки к моей коже.
— Пора, — говорит Катран, но не двигается, и я тоже.
— Береги себя завтра, — шепчу я. — Славной тебе битвы. — В голове звучит эхо слов Нико: "… и славной смерти".
По спине пробегает холодок.
— С нами все будет хорошо, — отзывается Катран. Медленно, неуверенно он протягивает руки. Жестокие руки убийцы; нежные руки, которые утешают и защищают.
Я шагаю к нему, и он привлекает меня к себе. Его сердце неистово бьется в груди.
— Ступай, — говорит он мне в ухо и слегка отталкивает. — Ив этот раз постарайся по тише.
Я ухожу и через минуту слышу удаляющий звук мотоцикла.
Вернувшись в постель, я крепко сжимаю в руках ладью. Неужели мои руки — тоже руки убийцы? Почему эта ладья так важна? Все, что я знаю о ней, это счастливый сон-воспоминание, в котором я играю в шахматы со своим папой.
Мы бежим. Он держит меня за руку так крепко, словно больше никогда не собирается отпускать. Но ноги слушаются меня плохо, я задыхаюсь. Судорожно хватаю ртом воздух, но его все равно не хватает. Песок скользит под ногами, но я все равно бегу, бегу.
Пока не падаю. Спотыкаюсь, лечу и плашмя растягиваюсь на берегу. Сил не осталось совсем.
— Беги! — Я отталкиваю его, но он поворачивается, обнимает меня.
— Никогда не забывай, — говорит он. — Никогда не забывай, кто ты!
А ужас все ближе. Я слышу его, но не могу заставить себя посмотреть. Он прикрывает меня, но я изворачиваюсь и закрываю его, и глаза мои крепко зажмурены. Я не могу смотреть, не могу.
Какой-то отголосок внутри другого времени, другого места. Полуночные страхи и мягкий голос: давай, Люси, посмотри. Посмотри в лицо тому, что тебя пугает, и оно потеряет свою власть.
Я открываю глаза. Но на этот раз все не так, как тогда, под кроватью.
Этот страх реальный. Он смотрит на меня. Огромные светло-голубые глаза горят смертью и торжеством.
Я резко сажусь в постели, сердце безумно колотится о ребра. Ужас такой реальный и сильный, что я зажигаю лампу и натягиваю одеяло до подбородка, но все равно дрожу как осиновый лист. Еще ни разу ни в одном из повторений этого ночного кошмара я не осмеливалась открыть глаза и увидеть своего преследователя.
Только у одного человека такие глаза.
Нико.
Я проклинаю страх, который разбудил меня, когда я была так близко, чтобы узнать… что? Кто был со мной? Что произошло потом?
Глава 41
— Как я выгляжу?
Кэм картинно поворачивается вокруг себя, демонстрируя костюм. В пиджаке и галстуке он выглядит на удивление неплохо, но моя голова занята другим.
Я хмурюсь.
— У тебя галстук перекосился. Оставайся дома, Кэм. Ты же не хочешь туда идти. — Умоляю его глазами.
Он поправляет галстук перед зеркалом у нас в прихожей, поворачивается ко мне.
— Что случилось, Кайла? Расскажи мне.
— Ничего. Просто там будет жуткая скукотища. Тебе необязательно идти, беги, пока еще можно.
Он смотрит задумчиво, словно понимает, что я пытаюсь что-то скрыть. Приоткрывает рот, собираясь что-то сказать, но из гостиной выходит отец.
— Вы двое отлично смотритесь, — говорит он.
Я без разговоров надела то, что мне сказали: шуршащее шелковое платье, к счастью, с длинными рукавами. Сидит неплохо. Дурацкие туфли на каблуках. Я такие вообще никогда не ношу, а сегодня мне, возможно, придется быстро бегать, и, если так, их нужно будет снять. От пистолета, пристегнутого к руке, по коже бежит озноб.
— Твоя мать еще не готова?
— Пойду, посмотрю, — вызываюсь я и поднимаюсь по лестнице. Стучу в дверь их спальни.
— Мам?
— Входи, — отзывается она.
— Ты как?
Она пожимает плечами, припудривая лицо.
— Ненавижу эти торжества.
— Почему? Они же устраиваются в честь твоих родителей и в твою честь. — Я повторяю официальную версию и внимательно наблюдаю за ней.
— Я так сильно скучаю по ним обоим. Но сегодня, здесь, чувствую себя марионеткой на веревочках. Это не в честь моих родителей и не в мою. Это в их честь.
— Лордеров?
Она приподнимает брови. Кивает:
— Может, пришло время обрезать ниточки.
Мама удивленно смотрит на меня.
— Может быть, — отзывается она наконец, тяжело вздыхая. — Если бы это было так просто…
— А разве ты не можешь просто сказать, что чувствуешь? Сказать правду? Разве не всегда нужно поступать так, как правильно?
— Знать, что правильно, а что неправильно, это еще не все, Кайла. Я всю жизнь жила, отсекая всякий вздор, отгораживаясь от политики, держась от нее в стороне. Заботилась о людях, которых люблю и которые рядом здесь и сейчас. — Она гладит меня по щеке, и боль ножом вонзается мне в сердце. — Если бы только все так делали.
— Может, иногда здесь и сейчас не так важно, как сделать то, что правильно. Может, люди, которых ты любишь, поймут. — Я понимаю, что слишком давлю, что она начнет задаваться вопросами. Но я не могу не сказать этого.
Она удивленно смотрит на меня:
— Может быть.
— Машина прибыла, — кричит отец снизу.
— Пошли, — говорит мама. — Пора.
Кэм провожает нас до машины.
— Еще не поздно передумать, — говорю я ему.
— Ни за что! Увидимся там.
Наш лимузин — государственная машина, как Нико и говорил, с флажками на капоте. Почетный эскорт из лордеров на мотоциклах спереди и сзади. Отец в благодушном настроении, болтает с Эми. Мама молчалива, глаза усталые, потухшие.
Я безмолвно молю ее: скажи правду. Сделай это! Не вынуждай меня убивать тебя.
Мы приближаемся к воротам Чекерса, и рядом со входом я вижу черный фургон. Служба безопасности. От страха все внутри сжимается. Сейчас они затащат меня туда, обыщут, найдут пистолет и посадят под замок. Наверняка Коулсон не позволит мне пройти через эти ворота, не удостоверившись, что все в порядке, тем более когда он подозревает что-то. Когда не знает, выполню ли я наш договор.
Но, как и говорил Нико, наш лимузин и эскорт проезжают мимо охраны и въезжают в ворота особняка. Едем по Виктори-драйв — усыпанной гравием подъездной дороге, которая огибает лужайку с разбитой статуей.
— Видите это? — спрашивает отец. — Статуя греческой богини здоровья. Разбита вандалами во время мятежей. Их нашли, привезли сюда и казнили прямо на месте осквернения, а ее оставили как напоминание нам о том, за что мы боролись.
Казнили там, на траве. За разбитую статую? Лордеры на это способны. Решимость у меня в душе растет и крепнет.
Мы останавливаемся перед главным входом. Охрана открывает двери, и мы входим в каменный холл. Следуем за распорядителем и оказываемся в Большом зале. У меня перехватывает дыхание. Потолок так высоко и пространство такое огромное, что звук наших шагов утопает в нем. Стены увешаны огромными картинами — портретами мертвецов, наблюдающих за происходящим. В мраморном камине потрескивает огонь, по обе стороны два кресла. Судя по установленным камерам и микрофонам, речь будет произноситься здесь.