Папа притянул меня к себе и опустил подбородок мне на макушку.
— Моя красавица не переваливается, — утешил он меня.
Я вздохнула в его объятиях.
— Ты восхитительно перекатываешься, — в его голосе звучало веселье.
Высвободившись из его объятий, я уставилась на него.
— Вы все вредины. Моя собственная семья! Если бы Йен был здесь, он бы... — я резко замолчала, закрыв рот руками, когда мрачная тень моих слов опустилась на всех нас. Улыбки и шутки исчезли, сменившись печалью и горем, и я барахталась под их тяжестью. Я не называла его имени с... никогда.
— Мышонок, — тихо сказал папа хриплым голосом.
Глубоко вздохнув, я взяла себя в руки.
— Простите меня, я вся в земле, мне нужно переодеться, прежде чем мы отправимся в спа. В таком виде я всех распугаю, — мой голос был пропитан наигранной жизнерадостностью, и я не обращала внимания на обеспокоенные лица моих близких.
Не дожидаясь ответа, я бросилась в дом. Добравшись до своей комнаты, я захлопнула за собой дверь, прижалась к ней и закрыла глаза.
Я не должна позволять себе думать об этом, не должна вспоминать.
Направляясь к гардеробной, я избегала смотреть на фотографии, которые, как я знала, уничтожат меня. Я запомнила, где они были, чтобы их не видеть. Я могла бы от них избавиться. Но для этого мне пришлось бы прикоснуться к ним, и не дай Бог, взглянуть на снимок в рамке. По всему дому было еще хуже. Мама с головой погрузилась в воспоминания.
Я перевела внимание на то, что собиралась надеть. И это было хорошим отвлечением, растущий живот оказал огромное влияние на выбор одежды. Мне в значительной степени пришлось пересмотреть весь гардероб, не то чтобы это было обременительно. Кроме того, мне все равно пришлось бы это сделать, учитывая, что большая часть моих вещей оставалась в Штатах.
Та-а-ак, Гвен, в том направлении тоже не следует думать.
Мой живот превратился из плоского в круглый шарик практически за одну ночь. Доктор оказалась права. По крайней мере, я избежала неловкой стадии «она толстая или беременная». Я определенно была беременна. На четвертом месяце я сохранила миниатюрное телосложение, что делало круглый животик еще более заметным. Я представляла собой сплошной живот и сиськи. Я была более чем довольна, что мои горошинки стали немного больше.
Я выбрала обтягивающее макси-платье цвета мокко, мягко облегавшее живот. Прямо под округлостью живота я надела плетеный пояс, и обернула вокруг шеи шарф. Ботинки и джинсовая куртка защищали от холода, — на дворе стояла осень, все еще было тепло, но в воздухе чувствовалась прохлада. Я осмотрела себя в зеркале.
Волосы стали немного длиннее, и благодаря тем же гормонам, которые я в большинстве своем проклинала, выглядели густыми и блестящими. Единственное, что у меня осталось от так называемого свечения беременности. Из-за постоянной утренней тошноты, которая почти не проходила, лицо приобрело желтоватый оттенок. Макияж, обычно прикрывавший темные круги под глазами, отсутствовал, так что мой недосып был очевиден. Хуже всего дела обстояли с глазами. В них зияла пустота. Я изо всех сил старалась изображать фальшивую улыбку, чтобы казалось, будто я исцеляюсь и, черт побери, иногда бываю счастливой. Но не могла скрыть смерть, смотревшую на меня в ответ, жизнь исчезла из моих глаз. Все усилия уходили на то, чтобы каждое утро вставать с постели и вести себя так, словно каждый вдох не был агонией.
Я могла бы попытаться убедить себя, что это все из-за потери... его. Но я бы солгала. Человек, который держал часть моего света, человек, у которого, возможно, был шанс вернуть его в мои глаза, находился на другом конце света. Я не разговаривала с ним с того дня, как вышла из больницы. Не из-за отсутствия попыток, он звонил каждый день. По несколько раз, не обращая внимания на разницу во времени.
Интересно, спал ли он вообще? Я больше не отвечала на телефонные звонки. Превратившись в трусиху, позволяла Эми или родителям делать это за меня. Я не слышала его голоса. Но знала, что он расстроен. «Расстроен», — вероятно, слишком мягко сказано. Однажды я слышала, как он кричал по телефону на Эми, требуя поговорить со мной.
— А ну-ка успокойся, крутой байкер, или я отключу этот номер и позабочусь, чтобы никто не говорил с тобой, засранцем-изменщиком. Единственная причина, по которой никто из нас не бросает трубку в том, что Лейси убедила нас всех, что ты имеешь право знать о своем ребенке. Но если продолжишь так со мной разговаривать, я навлеку на себя гнев Лейси и больше никогда не позволю тебе ни с кем здесь заговорить. Усек?
Я отключилась от этого разговора, не позволяя себе вникнуть в смысл слов. Так я поступала с большинством вещей, которые угрожали моей психологической защите. Единственная причина, по которой он сейчас не был здесь, — его послужной список и политика Новой Зеландии в отношении людей с судимостью. Судебные разбирательства, которые ему нужно было пройти, чтобы попасть в страну, продолжали откладывать, за что я была благодарна. Или говорила себе так. Я не могла признаться себе, что тоскую по нему, жажду его, как наркотика.
Должно быть, он чувствовал то же самое, потому что после телефонного разговора с ним мой отец повесил трубку и сказал:
— Не удивлюсь, если этот парень отрастит крылья и прилетит сюда сам. — Я притворилась, что не слышу сдержанного уважения, проскользнувшего в его тоне.
И вот я здесь, Королева Отрицания, моя власть над этим титулом была шаткой, но я отказывалась от него отрекаться. Я услышала тихий стук в дверь, прежде чем она слегка приоткрылась.
— Можно войти, Мышонок? — спросил папа.
— Да, папа, — ответила я, вздыхая и выходя из гардеробной.
Он стоял посреди комнаты, уставившись на одно из фото, на которые я запретила себе смотреть. Выражение его глаз нельзя было назвать просто печалью. Скорее страданием, погибелью, уничтожением. Оно быстро исчезло, и маска сильного отца вернулась на место, он оглядел меня с головы до ног и улыбнулся.
— Не думал, что ты когда-нибудь станешь красивее, дорогая, но беременная моим внуком, ты великолепна.
У меня защипало в глазах.
— Спасибо, папочка.
— Знаю, ты не будешь говорить со мной о том, что произошло ранее...
— Папа, пожалуйста, — взмолилась я, не желая, чтобы кто-то еще пытался заставить разговорить меня. Папа и так не касался этой темы, сколько мог долго.
— Нет, доченька, я ничего не скажу, ты заговоришь, когда будешь готова. Но посиди со мной минутку, — он сел на кровать, похлопав ладонью рядом с собой по цветастому одеялу. Я на мгновение замялась, но потом села рядом с ним.
— Ты же знаешь, как я счастлив стать дедушкой, — осторожно начал он, и я напряглась. — Не надо принимать меня в штыки, Гвен. Я не могу дождаться встречи с этим малышом. Он или она будут окружены огромной любовью, этот ребенок будет самым счастливым на свете. — Он выдержал паузу, а я ждала. — Но ребенок также нуждается в своем отце. Ничто не может заменить отцовскую любовь, я говорю тебе это по собственному опыту, — его глаза блеснули. — Я понимаю, что у тебя с этим парнем, Кейдом, какие-то проблемы. Я не собираюсь пытаться высказать свое мнение о ваших личных отношениях, это только между вами двумя. Вот только проблема в том, что вас уже больше не двое.
Он многозначительно посмотрел на мой живот, прежде чем продолжить.
— Теперь, когда этот парень не кричит в трубку, у меня складывается впечатление, что ты и ребенок ему очень важны. Черт возьми, такое чувство, будто именно ты придаешь его жизни смысл. Я так говорю, потому что знаю, каково это. Потому что чувствую тоже самое к твоей маме, к тебе, — его голос дрогнул, — и к твоему брату. Не скажу, что меня слишком радует тот факт, что причина, по которой он не может сюда приехать, связана с проблемами с законом. Однако, нельзя судить о человеке, основываясь только на этом. Я мало что о нем знаю, но вижу, как он любит мою девочку и отчаянно хочет тебя увидеть, услышать твой голос. А еще знаю, что твой брат одобрил его. Во время нашего последнего разговора, я не испытывал особой любви к твоему новому мужчине, и так волновался, что подумывал о том, чтобы прыгнуть в самолет и прилететь к тебе. Твой брат остановил меня, я доверился его суждениям. — Он откашлялся: — Так что, может, подумаешь о том, чтобы ответить на его звонок, возможно, тебе нужно поговорить с ним почти так же, как это нужно ему.
Я открыла рот, чтобы возразить, но знала, что мои аргументы слабы, поэтому снова закрыла его.
— Я поддержу тебя во всем, что бы ты ни сделала, дорогая. Я сказал свое слово. Больше всего на свете я хочу, чтобы моя малышка была счастлива. А сейчас я вижу, что это не так, — тихо закончил он.
— Не знаю, папа, смогу ли когда-нибудь снова быть счастливой, — сокрушенно выдала я свой самый большой страх.
Папа погладил меня по щеке, потом накрыл ладонью мой живот.
— Ох, мой маленький Мышонок, я знаю, что сможешь. Ты просто должна позволить себе это. — Он поцеловал меня в голову и оставил сидеть, пока его слова витали в воздухе.
***
Позже той ночью я лежала в постели, сытая, насколько это было возможно, теми блюдами, что приготовила мама. Переполненная любовью компании, с которой сегодня делила стол, переполненная чувствами к своему ребенку. Но так или иначе, внутри меня все еще зияла дыра, прямо в душе. Я боялась, что она никогда не затянется, что я всегда буду сломлена, опустошена. Только наполовину наслаждаться компанией людей, лишь наполовину ощущать вкус пищи, чувствовать себя виноватой каждый раз, когда улыбаюсь.
Никакой гарантии, что Кейд сможет залатать эту дыру, вновь сделать меня цельной, но я знала, что он умрет, пытаясь это сделать. Я взглянула на экран телефона, оттуда на меня смотрело имя. Два месяца — долгий срок для размышлений, и чем больше я думала о том ужасном дне, тем больше все не сходилось. Когда я вошла в комнату Кейда, он, казалось, не запаниковал, не бросил взгляд на дверь ванной, как сделал бы любой другой мужчина. Он был счастлив, в восторге, когда узнал о ребенке, я вспомнила нескрываемую радость на его лице. Это не походило на лицо мужчины, который знал, что в его ванной прячется шлюха, и независимо от слов, сказанных накануне, я знала, что он мне не изменит.