Может, я обманывала себя этой ужасной сценой, может, хваталась за эмоциональную соломинку. Но, что если папа прав. Я уже любила своего ребенка так сильно, как только возможно. Кто я такая, чтобы отказывать ему в отцовской любви? Глубоко вздохнув, я коснулась большим пальцем имени на экране.
***
— Гвен, должна сказать, я рада, что к тебе вернулся аппетит, — с улыбкой сообщила мама.
Я издала неподобающее для леди чавканье, отправляя в рот вторую порцию яиц. Она была права, внезапно я начала есть, как растущий подросток. Вчера вечером я заставила отца проехать полчаса до ближайшего кафетерия, чтобы купить мне банановый молочный коктейль. И соленые огурцы.
Это случилось спустя два дня после нашей беседы. Я позвонила Кейду. Только меня сразу перекинуло на голосовую почту, и я струсила оставлять сообщение, решив ответить в следующий раз, когда он позвонит. Но после последних его разговоров по телефону с каждым членом моей семьи и подругой, я ничего о нем не слышала. Я волновалась. Но была слишком напугана, чтобы позвонить ему снова. Поэтому ела.
— Я тоже, солнышко, — вмешался папа, обнимая маму и целуя ее в голову. — Но должен сказать, что не уверен, смогут ли куры откладывать яйца достаточно быстро, чтобы обеспечить нашу дочь, возможно, нам придется прикупить еще парочку. — Он ухмыльнулся мне, я проглотила полный рот яичницы и показала ему язык.
— Что же, тогда заодно купи и молочный коктейль, папочка, — сладко пропела я, подмигнув ему.
В комнату неторопливо вошла Эми, выглядя, как обычно, на миллион долларов. Волосы собраны в хвост, на ней были белые джинсы и кашемировый свитер песочного цвета. Не совсем подходящий прикид для деревни, но, по крайней мере, сапоги не на шпильках.
Она сильно похудела, и я не могла не волноваться по этому поводу. Ее формы исчезали, а скулы желтели. Не мне ей об этом говорить, но я надеялась, что мои повадки в поглощении пищи побудят ее к тому же. Надежда вспыхнула, когда Эми положила на тарелку несколько яиц, а затем здоровенную порцию бекона.
— Доброе утро, семья, — объявила Эми, улыбаясь моим родителям, затем наклонилась погладить меня по животу. — Доброе утро, Супс (прим.: Супс — сокращенное от Супермена).
Она ухмыльнулась, когда я закатила глаза, услышав прозвище своей Булочки. Эми едва успела приступить к еде, когда зазвонил ее телефон, она взглянула на экран и тут же встала.
— Извините, я должна ответить, это Рози, насчет магазина. — И быстро вышла из комнаты.
Внутри меня расползлось чувство вины. Я чувствовала себя ужасно из-за того, что оставила девочек одних разбираться с моим магазином. На самом деле, я ни с кем не разговаривала. Слишком боялась, что Кейд перехватит звонок. Так что, обо всем заботилась Эми. Рози стала нашей палочкой-выручалочкой, занималась всем — от заказов до выдачи зарплаты. Я была у нее в неоплатном долгу.
Не говоря уже о том, что я протащила Эми через полмира и молчала о возвращении. Она могла бы уехать домой с Рай и Алексом, которые прилетели на похороны и остались на неделю. Возможно, она не хотела уезжать, чтобы не сталкиваться с реальностью жизни, но я должна была разобраться в себе, и как можно скорее. У меня оставалось не так много времени до рождения ребенка, прежде чем я не смогу совершить двенадцатичасовой перелет. И даже если бы это произошло после, мне бы не хотелось быть одной из тех мамаш с кричащим ребенком в самолете.
Маленькая часть меня хотела остаться здесь, в деревне, в тихом уединении, где я чувствовала себя в безопасности и уюте. Но в этом месте также за каждым углом скрывались воспоминания о брате, и не было... Кейда. Я обдумывала все это над тарелкой с яичницей, затем вздохнула и убрала за собой. Взяв куртку и ботинки, стоявшие у двери, я повернулась к родителям.
— Пойду пройдусь, хочу подышать свежим воздухом.
— Ладно, возьми с собой Ганнера. Этому толстяку нужно немного размяться.
Я посмотрела на папу.
— Будто он отпустит меня куда-нибудь одну, — моя точка зрения была доказана, когда возбужденный толстячок-лабрадор ворвался в дверь, которую я только что открыла. — До скорого.
Я прогуливалась по местам, где выросла, восхищаясь ими по мере того, как удалялась все дальше. Прилегающая к дому территория была большой, но не до неприличия. Двухэтажный дом с верандой, огибающей всю заднюю часть, и ступеньками, ведущими вниз в огромный сад. Огромные колонны поддерживали выступающий из гостиной наверху балкон, на фоне виднелись южные горные хребты.
Я оставила дом позади и позволила ногам нести меня к моему месту, к нашему месту. Ганнер пыхтел рядом, но счастливо мне улыбался. Йен часто спорил, что собаки не умеют улыбаться, но я не соглашалась, наш лабрадор был вечно счастлив.
Я восхищалась янтарными и оранжевыми оттенками, раскрасившими деревья, и хрустевшими под ногами листьями. Я любила осень дома, походило на новое начало. Я поднялась по пологому склону, не желая признавать, что мое дыхание звучит опасно близко к дыханию Ганнера.
Я похлопала себя по животу.
— Это все твоя вина, Булочка, раньше я была в отличной форме. Клянусь, если из-за тебя у меня распухнут лодыжки, я буду стричь тебя под ирокез.
Я добралась до вершины, неторопливо подойдя к качелям, свисающим с огромного старого дуба, листья которого мерцали золотом. Сев на качели, стала раскачиваться взад и вперед, бросая взгляд на холмы. Это было наше место. Мое и Йена. Он повесил эти качели для меня, когда мне было восемь, а затем они стали тем местом, куда я могла сбежать подростком. Поплакать из-за разбитого сердца, скрыться от родителей после очередного домашнего ареста или помечтать о том, как начну жить в Нью-Йорке. Йен обещал мне, что здесь ничего плохого не случится. Одинокая слезинка скатилась по щеке. Я долго сидела молча.
— Ты солгал, Йен. Здесь может случиться что-то плохое. Так и произошло. Тебя нет. Ты бросил меня. Я безумно на тебя злюсь. Как ты мог нас бросить? Как мне справиться со всем этим без старшего брата? Ты никогда не увидишь моего ребенка. У тебя никогда не появится свой, я никогда больше тебя не увижу. Мне так больно, что кажется, я буду чувствовать себя так целую вечность. Стану ли я когда-нибудь вновь счастливой? — спросила я у ветра, который унес мои слова прочь.
Прислонив голову к качелям, я в миллионный раз пожелала вернуться в прошлое.
— Гвен, я могу обещать тебе, что ты снова будешь счастлива, чего бы это ни стоило.
Замерев, я встала, обернулась к источнику глубокого баритона и не могла поверить своим глазам. Должно быть, у меня галлюцинации. Передо мной, не сводя с меня глаз, стоял Кейд. Руки он засунул в карманы, а я блуждала взглядом по каждому дюйму его тела. Его волосы стали длиннее, спадая на плечи. Часть лица покрывала густая борода, совсем не похожая на двухдневную щетину, к которой я привыкла.
В глазах, сосредоточенно рассматривающих меня, сверкала масса эмоций. Он выглядел... диким. Он был одет во все черное, что неудивительно. Черная футболка, черная кожаная куртка, и, к моему удивлению, никакого жилета. Черные джинсы и мотоциклетные ботинки. Он казался больше, чем я помнила его два месяца, еще больше мышц, если это возможно. А еще он выглядел... опустошенным.
Я едва подавила дрожь, при виде того, как мой сильный мужчина довел себя до такого состояния, отчего испытала боль. Я молча смотрела на него, застыв, не в силах пошевелиться, заговорить. Не знала, что сказать, что сделать. Слишком боялась, что он может оказаться миражом. Его взгляд переместился с моих глаз на живот, платье на мне было куплено еще до беременности. Светло-розовое, с длинными рукавами, из плотного трикотажа, который обтягивал округлый живот.
Его лицо изменилось, смягчилось, даже под резкими чертами, у меня не было много времени, чтобы обдумать его реакцию, потому что несколькими быстрыми шагами он приблизился ко мне. Он удивил меня, опустившись передо мной на колени и обхватив руками мой живот, на мгновение он прислонился к нему лбом, а затем нежно поцеловал поверх ткани. Он оставался так некоторое время, затем встал, коснулся лбом моего лба, впиваясь в меня серыми глазами.
— Гвен. Ты с моим ребенком — самое прекрасное, что я когда-либо видел. Ты — самое прекрасное, что я когда-либо видел, — его голос был хриплым, полным эмоций.
Я смотрела в глаза любимого мужчины, не в силах произнести ни слова. Мне хотелось сказать, как сильно я по нему скучала, что от попыток бороться каждый день без него мне было физически больно, как я жаждала, чтобы он оказался здесь, видел, как растет наш ребенок.
— Детка, прости меня за то, что я так долго сюда добирался. Я не переставал думать о тебе каждый день, каждую секунду. Меня убивало, что я не видел тебя, не слышал твоего голоса. Знал, что тебе больно, знал, что каждый день наш ребенок растет, и вместе с ним меняешься и ты. Не представляешь, сколько раз я хотел нанять чертов самолет и добраться до тебя. — Кейд пристально изучал мое лицо. — Я разваливался на части, разговаривая с твоей семьей, но, не имел возможности услышать твой голос, не имел возможности прикоснуться к тебе, увидеть твое прекрасное лицо. — Его рука переместилась, погладив мой живот. — Не иметь возможности каждую секунду чувствовать, как наш ребенок растет внутри тебя, — было настоящей пыткой. Я часами неотрывно смотрел на тот гребаный снимок, который ты оставила на моем холодильнике, смотрел на своего малыша.
Его лицо выражало одновременно муку и нежность, взгляд наполнял столько эмоций, что я не могла переварить все это.
— Гвен, скажи что-нибудь, пожалуйста, — взмолился он.
Я не могла. Я ничего не могла сказать, иначе разбилась бы вдребезги. Поэтому прижалась губами к его губам, нуждаясь в ощущении физической связи. Он завладел моим ртом в ту же секунду, как наши губы соприкоснулись, проникнув языком внутрь и вновь познавая меня.
Я уступила, цепляясь за него изо всех сил. Поцелуй стал диким, необузданным. Я провела руками по его длинным волосам, желая прикоснуться к нему. Его ладони оставили огненный след на моем животе, поднявшись к груди, и крепко сжав. Я вскрикнула, удивленная тем, насколько они чувствительны. Кейд мгновенно остановился.